Изгнание беса - Столяров Андрей Михайлович - Страница 7

— и галлюцинации у них, и боли, и обмороки.

— Ты куда собрался? — спросили тонким, пищащим голосом.

Надо же — Кикимора. Герд разозлился. Она-то что бегает в такое время?

— Ты собрался уходить? — маленькая рука уперлась ему в грудь, пальцы, как у мартышки, поросли шерстью. Настоящая кикимора. — Я так и думала, что ты захочешь уйти. Я почувствовала и проснулась. Я тебя все время чувствую, где бы ты ни был. Учитель Гармаш говорит, что это парная телепатия. Мы составляем пару и я — реципиент… А ты меня чувствуешь?..

Пищала она на редкость противно.

— Пусти, — сказал Герд.

Кикимора блеснула стрекозиными, покрывающими лоб глазами.

— Ты мне очень нравишься — нет, правда… Наши прозвали тебя Рыбий Потрох, потому что у тебя кожа холодная. А вовсе не холодная… Они тебе завидуют, ты красивый… И похож на человека. Ты мне сразу понравился, с первого дня, я каждую твою мысль чувствую…

— Я вот надаю тебе по шее, — нетерпеливо сказал Герд.

— Ну куда тебе идти и зачем? Тебя убьют, я видела, как убивают таких — палками или затаптывают… Ты хоть и похож на человека, а все-таки наш, они это сразу поймут…

Герд попробовал шагнуть, она загородила лестницу, цепко держа за рубашку.

— Дура, я тебя из окошка выброшу, — сказал он. Уходили драгоценные секунды. Скоро же рассветет. — Я тебе морду разобью, оборву косы, пусти — кикимора, руку сломаю, если не пустишь!

Никак не удавалось ее оторвать. До чего жилистые были пальцы, прямо крючки. Она прижала его к перилам. Герд отталкивал острые плечи: — Иди ты!.. — вдруг почувствовал, как вторая рука, расстегнув пуговицы, проскользнула ему на грудь — горячая, меховая. И тут же Кикимора, привстав на цыпочки, толстой трубкой сложив вывороченные губы, поцеловала его: — Не уходи, не уходи, не уходи!.. — Он ударил локтем — не глядя, изо всех сил, и одновременно — коленом, и потом еще кулаком сверху — насмерть. Она мешком шмякнулась в угол. Так же шмякнулся паук. Герд нагнулся, сжимая кулаки.

— Еще хочешь?

— О… о… о!.. — горлом протянула она, слепо шаря ладонями по каменной площадке. — Какой ты глупый… — Закинула голову, выставила голый, розовый подбородок. — Ты сумасшедший… Не уходи… Я умру тоже… Почувствую твою смерть, как свою собственную…

Герд сплюнул обильной слюной. И еще раз. Ногтями протер губы. Она его целовала!

— Если пойдешь за мной, я тебе ноги выдерну, обезьяна!

— О… о… о… Герд… мне больно…

Она заплакала. Герд скатился по едва видимым ступеням. Просторный вестибюль был темен и тих. Он прижался к теплой стене из древесных пористых плит. Прислушался. Кажется, она за ним не шла. Ей хватило. Но все равно, постоим немного, не может же он вывалиться вместе с ней в объятия Буцефала.

Надо ждать, говорил Карл. Терпеть и ждать. Затаиться. Никак не проявлять себя. Нам надо просто выжить, чтобы сохранить наработанный генофонд. Это будущее человечества, нельзя рисковать им, нельзя растрачивать его, как уже было. Ты знаешь, ты читал в книгах: процессы ведьм, инквизиция и костры — сотни тысяч костров, черное от дыма небо Европы, около девяти миллионов погибших — как в первую мировую войну от голода, фосгена и пулеметов. Оказывается, религия — это не только социальный фактор, это еще и регуляция филогенеза. Это адаптация. Общий механизм сохранения вида. Мы ломали голову, почему человек больше не эволюционирует, мы объясняли это возникновением социума: дескать, биологический прогресс завершен, теперь развивается общество. Глупости — человечество сохраняет себя как вид, жестко элиминируя любые отклонения. В истории известны случаи, когда народы в силу особых причин проскакивали рабовладельческий строй или от феодальных отношений — рывком — переходили прямо к социалистическим, но не было ни одного государства, ни одной нации, ни одного племени без религии. Природа долго и тщательно шлифовала этот механизм — тьму веков, от каменных идолов палеолита до экуменизма, вселенских соборов и непогрешимости говорящего с амвона. Конечно, вслепую

— природа вообще слепа», эволюция не имеет цели, нельзя искать в ней смысл, но все-таки механизм создан. Более того, он вошел в структуру общества. Это экстремальный механизм регуляции. Посмотри, какая буря поднялась на континенте. Мрак и ветер. Он включается на полную мощность тогда, когда колеблется генетическая основа и возникают предпосылки скачка эволюции. Например, в Средние века. Или сейчас — вторая попытка. А может быть, и не вторая. Ничего не известно. Ведь наверняка уже было. Ислам, буддизм, конфуцианство, зороастризм древних персов — совсем нет данных. Мы только начинаем осмысливать. Самые крохи. Мы не знаем, почему благодать действует на одержимых и как именно она действует, мы не знаем, почему нам противопоказаны евхаристия, крещение и вся святые таинства, мы работаем, есть лаборатории, не хватает химиков, не хватает квалифицированных генетиков — специалисты боятся идти к нам, мы совсем недавно установили, что сера — атрибут дьявола — облигатна в дыхательных процессах: у нас иная цепь цитохромов — двойная, это большое преимущество, нам Необходима лимфа ящериц и глаза пятнистых жаб — там содержатся незаменимые аминокислоты, но мы до сих пор не знаем, почему обычный колокольный звон приводит к потере сознания и припадкам эпилепсии, иногда с летальным исходом. Требуется время, и поэтому надо ждать. Надо выжить и понять самих себя — что мы такое. Нас очень мало. Нас невероятно мало. Несколько санаториев, разбросанных по большой стране, несколько закрытых школ, секретные военные группы, частные пансионы — искры в темноте, задуваемые чудовищным ураганом. Ты прав — малая популяция обречена на вырождение, но мы должны попробовать. Мы просто обязаны: а вдруг это последний всплеск ароморфоза и нам больше никогда не представится возможность идти дальше, вдруг теперешний вид хомо сапиенс — это тупик эволюции, такой же, как неандертальцы, и, если мы сейчас отсечем ветвь, которая слабой, еще зеленой почкой набухает на дереве, то позже, захлебнувшись в тупике собственной цивилизации, исчерпав генетические возможности вида, мы исчезнем так же, как они — навсегда, с лица земли, и память о нас останется в виде хрупких и пыльных находок в мертвых, заброшенных, проглоченных временем городах.