Карафуто - Донченко Олесь - Страница 3

— Проклятие! Это — нефть!

Черное озеро было озером смерти.

И только один человек нашел в себе силы сказать:

— А все же мы нашли нефть!

Это был академик Дорошук.

Экспедиция не погибла. Полуживых людей разыскал в сыпучих песках самолет.

Суровая природа не сломила отвагу и энергию геологоразведчика. Ежегодно он открывал новые богатства, новые месторождения нефти, угля, железа. Весь научный мир чудесно знал этого человека с острой клинообразной бородкой, с пепельными волосами оттенка опаленной солнцем травы, человека, который умеет работать без отдыха и у которого всегда наготове смех в голубых близоруких глазах, скрытых за неизменным пенсне в золотой оправе.

С первого же дня плавания на «Сибиряке» Володя подружился с штурманом Хоттой. Это был низенький и резвый японец, родом с острова Хоккайдо. В тысяча девятьсот восемнадцатом году батальон, где Хотта был солдатом, послали на советский Дальний Восток. Но как только молодой солдат сошел с крейсера «Ивами» на пристань Владивостока, им овладела мысль о более близком знакомстве с большевиками, о которых он читал в подпольной листовке. Грузчик с Хакодате, он ненавидел холеных офицеров, слишком ярко напоминавших ему хозяев, у которых он работал, едва-едва зарабатывая на обед. Плоский нос Хотти был рассечен гибкой цепью надсмотрщика портовых пакгаузов — память на всю жизнь.

Прошел еще год. Японские интервенты не успевали посылать в восставшие села карательные отряды. Партизаны наседали со всех сторон. В тайгу к партизанам пришли трое японских солдат-дезертиров. Они принесли с собой пулемет и мешок с головой японского офицера. Одним из этих солдат был Хотта. Вместе с бородатыми повстанцами он воевал против интервентов. Японцы бежали, Хотта остался в стране, которая стала его родиной. Он вступил в Коммунистическую партию, был матросом на ледоколе, а сейчас плавал штурманом на «Сибиряке».

Володя с разрешения капитана часто заходил в штурманскую рубку. Хотта сыпал морскими терминами и очень радовался, что нашел прилежного ученика. Володя чудесно знал теперь, что такое спардек, бак, шкафут, рангоут, такелаж, фок-мачта… [3]

— У меня сын — старый морской волк, а я этого, представьте себе, до сих пор не знал, — шутил Дорошук.

Любознательный по природе, Володя сделал открытие, что существует настоящий морской язык, выучить который не так-то легко. Одних морских узлов было великое множество, и моряк должен не только знать названия, но и уметь быстро вязать каждый из них.

Хотта с готовностью демонстрировал перед мальчишкой свое умение за секунду выполнить самый сложный узел. Он совсем не удивился, что Володя, присмотревшись, тоже быстро связал несколько морских узлов.

— Капитан будешь! — уготовил Хотта.

Но интереснее было разговаривать с Хоттой на японском языке. У Володи с пятого класса был школьный товарищ, японец. От него он научился многим словам, а с седьмого класса начал серьезно изучать японский язык. Дорошук очень поощрял сына к этому.

Смешно было наблюдать, как Хотта старался медленно, очень медленно произносить слова, помогая себе в этом притопыванием ноги и размеренными движениями рук. Он очень радовался, что Володя понимал его.

Вечером, когда Володя остался в каюте вдвоем с отцом, Дорошук вдруг спросил:

— Сын, ты что, забыл?

Геолог вынул из портфеля какие-то бумаги и начал перелистывать их на столе.

— Что именно, отец?

— Так и знал, что забыл. Помнишь, я когда-то говорил тебе об одном интересном документе?

Володя схватился и быстро сел возле отца.

— Совсем не забыл, но тогда ты ничего не рассказал, только пообещал, что сделаешь это позже.

— Вот я и хочу сейчас показать тебе кое-что.

Из груды бумаг Дорошук вынул тетрадь и подал сыну.

— Прежде чем ты прочитаешь это, — сказал он, — выслушай несколько слов. Дело в том, что это — дневник учителя. Два года тому назад этот дневник попал в краевой геологический комитет. Оригинал дневника погиб при невыясненных обстоятельствах. Возможно, его украли. Но у меня была копия, вот она. Пожалуйста, читай. Времени у нас достаточно.

Володя раскрыл тетрадь. Страницы были заполнены аккуратно напечатанными на машинке строками. На полях виднелись карандашные пометки, вероятно сделанные рукой отца. Вмиг мальчишка углубился в чтение.

«МОЙ ДНЕВНИК»

«20 августа 1919 года. На дворе темно. Ночь. Тайга обступила наше село Курунзулай. Тихо в пустой школе. Зловещая тишина в селе. Я плотно закрыл кожухом черные оконные стекла, чтобы наружу не просочился луч света, и пишу. Ночник едва светит, от напряжения больно глазам, они слезятся. Пишу и прислушиваюсь к каждому шороху под окном, к каждому звуку на улице. Страшное время. Под пятой японцев и белогвардейских казаков Забайкалье исходит кровью. Из нашего села много молодых и стариков покинули свои дома и пошли в тайгу партизанить.

Вчера вечером ко мне пришел незнакомый старик. Видно, шел издалека. Ноги его были обмотаны тряпками, одежда рваная и запыленная.

— Ты — учитель? — спросил он, мигая красными веками. — Если можно, приюти меня дня на три… очень далекий у меня путь… Устал я — не сказать как…

Я начал его расспрашивать, кто он и куда идет.

— Меня зовут Ригор Древетняк, — сказал старик. — Слышал я, что ты — свой человек, и тебе можно рассказать о своих путях-дорогах. А иду я в Москву Белокаменную, к самому Ленину Владимиру Ильичу. Хочу поведать ему одну государственную тайну.

Конечно, из любопытства я начал расспрашивать, что это за тайна и как сам старик узнал о ней. Он даже рассердился — мол, я не имею права у него выведывать, так как кругом беляки и тайну эту должен знать только Ленин.

23 августа 1919 года. Не знаю, с чего начать описывать вчерашний день. Никогда не забуду пережитого селом ужаса. Я думал, сойду с ума. Посмотрел сегодня в осколок разбитого зеркала и увидел, что мои виски густо укрыла седина. Это памятка о вчерашнем дне.

Утром в село вошел эскадрон японцев и казаков. Всех жителей казаки согнали к школе. На школьном крыльце появился японский офицер с казачьим хорунжим.

— На колени! — гаркнул хорунжий.

Нас окружали японцы с пулеметами и нацеленными винтовками. Толпа рухнула на колени. Тогда хорунжий по списку начал вызвать людей, выданных кулаками. То и дело из толпы выходили преждевременно постаревшие мужчины и молодые, и еще более молодые, безусые, совсем зеленые мальчишки. Смотрю — хорунжий вызвал и Ригора Древетняка. Именно в тот день собирался старик отправиться дальше в путь, к Ленину. Много позднее я узнал, что кто-то из кулаков указал белым на Древетняка как на «подозрительного».

Ежеминутно я ждал, что услышу свою фамилию. Но хорунжий свернул список. Всего он вызвал семьдесят мужчин, а японцы тотчас сбили их в кучу, отделили от нашей гурьбы. Хорунжий объявил, что все семьдесят будут немедленно расстреляны за сочувствие большевизму и за помощь партизанам.

Здесь же, на глазах у нас, начался расстрел. Японцы хватали полоумных от горя женщин за волосы и оттягивали от обреченных. Отчаянный нечеловеческий крик и проклятия, плач детей, возгласы женщин, стон недобитых, короткие, глухие выстрелы — все слилось в жуткий вопль, от которого кровь стыла в жилах.

Обреченные старики обнимались друг с другом, прощались. Кое-кто ложился на землю и так ждал смерти. Другие выкрикивали проклятия и угрозы убийцам, взывали о возмездии.

Я видел, как Ригор Древетняк поднял руку, пригрозил кулаком направленным на него японским карабинам и хрипло крикнул:

— Правды Ленина не убьете вовеки! — И тут же упал навзничь.

Какая-то женщина, с грудным ребенком на руках, впилась зубами в руку японского солдата. Подскочили другие японцы, выхватили у женщины грудного ребенка и бросили коням под копыта. За несколько минут от самой женщины остался только обезображенный труп.