Зодиак - Стивенсон Нил Таун - Страница 50

– Просто рассказал, как было дело. У меня организация из пятерых человек максимум, каждый – вроде нас с тобой. Затыкание труб и все такое. Приблизительно раз в год мы устраиваем какую-нибудь ненасильственную акцию. Обычно что-нибудь технически изобретательное, вроде твоих салатников. Мы про них читали, смеялись до колик. А в остальное время ищем, за что бы еще взяться. Беремся только за лучшие проекты.

– Никаких контактов с журналистами?

– Вот уж нет. В Европе давление прессы не так хорошо срабатывает. Просто тошнотно: там преступления против экологии в порядке вещей!!!

– И я мог бы стать шестым членом твоей команды?

– Это не самая плохая жизнь, С.Т. Я много стоящего сделал. Кое-какие весьма и весьма удовлетворительные проекты. – Он усмехнулся. – Я видел, сколько на твоем «Зодиаке» трофеев. На моем – четыре.

Сводилось все к следующему: я устал, скверно себя чувствовал, мне надо было заспать разговор и подумать. Он меня понял, поэтому встал и вскоре исчез среди деревьев, а я упал на кровать.

Проснувшись, я чувствовал себя ненамного лучше, но все тело у меня зудело, и я задумался, как давно в последний раз мылся и какая озерная вода на мне высохла. Поэтому, щурясь на свет, я поплелся в ванную и принял душ. Вымыл мои новые короткие волосы, впервые почувствовал на голых щеках мыло, начал намыливать тело и обнаружил, что кожа какая-то неровная. Наверное, угодил в ядовитый плющ, когда брел через лес.

Когда я вышел и посмотрел на себя в зеркало, оказалось совсем иное. На коже у меня было множество мелких черных бугорков, сливающихся в единую тень. Хлоракне.

Позавтракав брикетами угля, я проверил морозилку Синглтари на предмет рыбы, которой меня кормили. Сплошь пресноводная, пойманная здесь же. Они ели ее больше меня, и у них – никаких проблем. Значит, отраву я привез с собой. Но в такое трудно было поверить, ведь с начала всей истории я не ел ничего из гавани. Так как же в меня попал хлор?

Также, как в Гэллахера и его людей? Они никаких отравленных омаров не ели. Тогда я им не поверил, но сейчас не оставалось иного выхода.

Пока я плавал у ККЗ? Может, это какой-то токсин, проникающий сквозь кожу? Но тогда у него замедленное действие, ведь заболел я неделю спустя.

Я невольно вспомнил про канализационную реку от Нейтика до Дорчестер-бей. Тут просматривалось определенное сходство. Я думал, что источник хлора «Биотроникс», но проявилось это не сразу. Яд обнаруживался постепенно, тем больше, чем дальше от вероятного источника. Токсичность с замедленным действием.

Что такое сотворила «Биотроникс»? Нечто новое и странное. И под самый конец Дольмечер пытался со мной связаться.

Я болен. Моя личность умерла, унесена в Атлантический океан, но мое тело еще живет, токсичной цепью привязанное к Бостону, к «Биотроникс», к Дольмечеру и Плеши.

Миссис Синглтари уже встала, и я спросил, нет ли у нее в хозяйстве клизмы. Сходив в земляной подвал, она вернулась с полой длинногорлой бутылочной тыквой. Пространно ее поблагодарив, я решил временно обойтись без клизмы.

Бун сидел перед своей палаткой и поджаривал форель. Меня он встретил самой широкой улыбкой, какую я у него видел: искренний, безудержный «пропади оно пропадом» оскал.

– Я совсем забыл, что это за страна, С.Т. Десять минут назад эта рыба плавала в ручье, настолько чистом, что из него можно пить. А мы где? В паре часов от Бостона?

– Ага. Добро пожаловать домой. Будем работать вместе?

– Значит, ты поедешь со мной?

– Нет, это ты со мной поедешь, если только я не попал пальцем в небо.

Я сел и рассказал ему все от начала и до конца. Хотел показать ему хлоракне, но не пришлось: он видел ее во Вьетнаме. И он задал все нужные вопросы. Попытался заглянуть во все закоулки проблемы, над которыми ломал голову и я. Единственный не упиравшийся в тупик путь вел в Бостон.

– У меня с самого затопления не было акций в США, – сказал он.

– Пора браться за старое.

– Все мои люди вернулись в Европу.

– А я что, падаль? Послушай, Бун, это может обернуться крупнейшей акцией всех времен. Мы знаем, кто мишень, верно? Наш возможный следующий президент. Каково тебе будет, если вернешься домой и дашь этому типу стать главой свободного мира?

– Очень рискованно. И организация в Европе у меня слишком хороша, чтобы ставить ее под удар.

– Конечно, конечно. Понимаешь, Бун, именно поэтому я не хочу переезжать в Европу. Потому что грязно повсюду. Потому что все растеряли идеализм, всем наплевать, разоблачаешь ты токсического преступника или нет. И потому что через полгода там я превращусь в тряпку без яиц. Географическая кастрация, приятель.

Отшвырнув форель, он бросился на меня. Я не боксер, поэтому подобрался поближе, чтобы уйти из-под удара, и пустил в ход свой вес. Этого хватило, чтобы мы оба покатились по опавшим листьям. Потом меня скрутили спазмы в желудке, и он надо мной сжалился. Он просто перекатился на спину и застыл, раскинув руки, а первые желтые листья Нью-Гэмпшира, кружась, ложились ему на лицо.

– Я чувствую себя живым, – сказал он.

– А я – так, будто умираю, – отозвался я. – И нам обоим есть что доказывать.

– Подхалим, дружище. Его песенка спета.

26

Что до Джима Грандфазера, я не хотел, чтобы он шел с нами. Я хотел, чтобы он вернулся к Анне. Но все мои аргументы скатывались с него как с гуся вода, и в конечном итоге он оказался за рулем.

Бун знал все о том, как изменять внешность, – вплоть до того, какая краска для волос лучше подойдет. Перед тем как покинуть резервацию, мы превратились в брюнетов. Я стал «Темным Дубом», он – «Полночным Черным Деревом». Джим слонялся под дверью ванной, размышляя вслух, не перекраситься ли ему в блондина. «Буду как певец Грег Олменн!»

В Бостон мы приехали около пяти вечера. Вторую половину дороги мы слушали бостонское радио, и Бун как с цепи сорвался. Он словно вернулся с необитаемого острова. Оказалось, что этот тип фанат «Мотаун». Он сидел посередине и обеими руками крутил настройки, выискивая ритм.

Иногда ему приходилось терпеть сводку новостей. С момента моей смерти обо мне в общем-то перестали говорить. «ЭООС» иногда еще всплывала в новостях: отмежевывалась от моих действий, прикрывала себе задницу. Это нормально, что еще им было делать? Зато Дебби, благослови ее боже, выступала по радио, указывая на дыры в версии ФБР, опровергая наличие у меня «террористических наклонностей». Плеши тоже вышел на охоту: посещал организации в Нью-Гэмпшире и, как всегда, подхалимничал и пресмыкался. А еще была обычная чепуха: демонстрации против апартеида в центре города, убийства, поджоги и какой-то грабитель-психопат, который крал из аптек отпускаемые по рецептам лекарства. Его фирменным оружием был тазер. Придя в себя после разряда тока, продавец видел вокруг опустошенные полки.

Прежде всего мне хотелось передать весточку Барту, поэтому я нацарапал записку и отдал ее Буну. Мы высадили его возле «Жемчужины» и заехали в проулок позади дома. Бун должен был попросить Хоа отдать записку Барту в следующий же раз, когда он зайдет, что (насколько я знаю Барта) случится в ближайшие двенадцать часов. Записка была довольно туманной. Хоа скорее всего ничего не поймет, зато Барту все будет ясно.

Пока мы ждали в проулке, глядя на вьетнамцев, которые приходили к задней двери «Жемчужины» за дешевым вареным рисом, возле мусорного бака неподалеку от нас остановился скутер. Углом глаза я увидел, как приехавший перегибается с сиденья, и решил, что он навешивает замок. Потом до меня донесся запах блевотины. Я оглянулся. Это был младший официант Хоа, который, согнувшись пополам, выворачивал внутренности в проулок.

Дольше я глядеть не стал, иначе он меня узнал бы. Съехав пониже на сиденье, я отвернулся.

– Слушай, Джим. Видишь того парня со скутером? Ты не мог бы посмотреть, есть ли у него сыпь.

– На нем же одежда, С.Т. А что с лицом – не разобрать.