Ртуть - Нотомб Амели - Страница 16

– Ах, я еще должна щадить ваши чувства? Вы смешны. У Адели были веские причины вас не любить; у Хэзел их еще больше, потому что с годами вы явно не похорошели, знаете ли. Отсутствие отражений забавно на вас сказалось: вы мните себя неотразимым. Посмотритесь хотя бы в мое лицо, прочтите на нем, какой вы дряхлый, седой, поймите, что вы внушаете отвращение, а не любовь!

– Да бросьте вы. Я ведь сохранил и спрятал в моей спальне большое зеркало, чтобы иметь возможность судить о разрушительном действии времени.

– И не видите в нем, что вы, если использовать вашу весьма уместную терминологию, уже полная развалина? Не видите, как давно вышли из возраста, когда можно рассчитывать на любовь девушки в цвету?

– Вижу.

– Ну, слава богу.

– Мужчине, уверенному в себе и в своей привлекательности, не потребовалось бы, как мне, прибегать к хитрости.

– Но если зрение у вас в порядке, как вы можете думать, будто Хэзел влюблена в вас?

– Спросите у нее, раз вы не верите ни одному моему слову.

– Вы не забыли, что запретили мне под страхом смерти задавать ей вопросы, кроме сугубо практических?

– Вы хитрая бестия и найдете способ выведать у нее все, не задавая вопросов. Я четвертую неделю слушаю вас ежедневно и уже немного знаком с вашими приемами.

– Если вы нас подслушиваете, то должны были слышать, с каким отвращением Хэзел говорила мне о ваших ночных визитах в ее комнату.

– И вы дали отменную отповедь лицемерным жалобам недотроги.

– Я говорила не то, что думаю.

– Жаль. Приятно было слушать.

– В конце концов, если бы она любила вас, то не кинулась бы за помощью к совершенно постороннему человеку.

– Она вовсе не просила вас о помощи. Она хвасталась. Женщина, жалуясь на настойчивость мужчины, всегда рисуется.

– Как бы то ни было, одно несомненно: если Хэзел влюблена в вас, значит, у нее скверный вкус.

– Хоть в чем-то наконец мы с вами согласны. У Адели вкус был лучше. Если б вы знали, как это ужасно – внушать женщине, которую любишь, только отвращение! Ладно, бог с ней, с физической любовью, но если бы она испытывала ко мне хоть какую-то нежность! Я, бывало, умолял ее постараться меня полюбить, говорил, что все равно она всю свою жизнь проведет со мной и будет счастливее, если полюбит меня. Она отвечала на это: «Но я стараюсь!»

– Я понимаю, почему она наложила на себя руки, несчастная!

– За десять лет, что мы прожили вместе, я почти никогда не видел, чтобы она улыбалась. Иногда она уходила к морю. Сидела на берегу и часами смотрела на горизонт. На мои вопросы она отвечала: «Я все жду чего-то и никак не дождусь. Меня переполняют желания! Я знаю, обезображенной девушке не на что в жизни надеяться, и все же ничего не могу с собой поделать, все время жду чего-то или кого-то». И добавляла фразу, от которой разрывалось мое сердца: «Зачем же так сильно во мне желание, если оно все равно не может исполниться?»

– Как у вас язык поворачивается утверждать, что вы любили ее? Она терпела муку-мученическую по вашей вине, на ваших глазах, а вы могли дать ей избавление, сказав всего несколько слов, и не сделали этого!

– Подумайте хорошенько. Как, по-вашему, я сказал бы ей правду? «Адель, я лгу тебе четыре года, я лгу тебе восемь лет. Ты прекрасна как ангел, ты сейчас еще прекраснее, чем в восемнадцать лет, до того пожара, в котором ты нисколько не пострадала. Ты не была обезображена ни на секунду, ни на четверть секунды, а я убедил тебя в обратном лишь для того, что бы ты осталась со мной. Не сердись на меня, я просто не нашел другого способа тебя завоевать» Да признайся я ей в этом, она убила бы меня!

– И сделала бы доброе дело.

– Можно, однако, понять, что я этого не желал.

– Нельзя. Будь я причиной несчастья любимого человека, сама предпочла бы умереть.

– Что ж, стало быть, вы святая. А я нет.

– И вы могли быть счастливым, зная, что сломали ей жизнь?

– Да.

– Это выше моего понимания.

– Не вершина блаженства, конечно, но все-таки было неплохо. Я жил с любимой женщиной, спал с ней…

– Вы хотите сказать, насиловали ее?

– Опять вы плюете мне в душу! Нет, до ее самоубийства я был вполне доволен.

– А когда Хэзел наложит на себя руки, вы тоже будете довольны собой?

– Она этого не сделает. Она совсем другая. Я ни разу не видел, чтобы она сидела у моря и смотрела на горизонт.

– Если вы слушаете наши разговоры, то должны знать, почему.

– Ну да, этот вздор о чьем-то присутствии… Я думаю, у нее просто счастливый характер – Бог или боги, или уж не знаю кто, явили мне высшую милость; они вернули мне девушку, которую я потерял, но лучше прежней. В Хэзел есть природная живость, она только и ждет, чтобы ее пробудили, и пробуждается часто. Она более чувственна и менее меланхолична, чем Адель.

– Не находите ли вы странным, если следовать вашему рассуждению, что эти божественные инстанции преподнесли вам подарок? За что же они вас вознаградили?

– Во-первых, если и существует некий бог, я не уверен, что он заботится о воздаянии по заслугам. Кроме того, можно считать, как это ни парадоксально, что все мои поступки были на благо.

– Вам на благо, вы хотите сказать.

– И на благо девушек тоже. Вы знаете много мужчин, которые всю жизнь посвятили бы одной любви?

– Подумать только, он, оказывается, еще и пример для подражания!

– А как же, так оно и есть. Для большинства людей любовь – лишь малая часть жизни, наряду со спортом, отдыхом, развлечениями. В любви руководствуются практическими соображениями, согласовывают ее с избранной стезей. У мужчины все определяет карьера, у женщины – дети. С этой точки зрения любовь может быть лишь эпизодом, болезнью, от которой желательно скорее исцелиться. И бесчисленное множество расхожих высказываний о мимолетности страсти появилась, дабы способствовать скорейшему выздоровлению. Я же доказал, что если строить свою жизнь, руководствуясь любовью, то любовь будет вечной.

– Вечной – пока несчастная избранница не сведет счеты с жизнью.

– Много дольше: ведь моя избранница мне возвращена.

– Хороша же ваша любовь, загубившая жизни двух невинных девушек.

– А вы не задумывались о тол, как сложилась бы их судьба, если бы не я? Возьму лучший вариант: они вышли бы замуж за богатых мужчин, покоренных их красотой. Со временем мужья, привыкнув к их прелести, забыли бы о них и вернулись к своим делам. А они, жены и матери, были бы вынуждены, если бы им захотелось хоть немного чувства, разыгрывать обычную комедию буржуазного адюльтера. Вы говорите, я загубил их жизни? Нет, спас от пошлости, которая, как болото, постепенно бы их засосала.

– Да уж, так спасли, что одна из них покончила с собой.

– Да нет же! Если вы признаете наконец, что Адель и Хэзел – один и тот же человек, то поймете, что никакой смерти здесь нет и в помине. Адель вернулась в облике Хэзел, и, как всякое существо, погибающее, чтобы возродиться, она стала лучше: в Хэзел больше жизни, больше радости, чем было в Адели, ее сердце более открыто любви.

– В жизни ничего глупее не слышала. Я всегда смеялась над россказнями о реинкарнации; а вы вдобавок используете метемпсихоз себе в оправдание – нет, это уж слишком!

– Да откройте же глаза! Две восемнадцати летние девушки, круглые сироты, равные по красоте и очарованию; обе стали жертвами катастроф, которые вполне могли бы их обезобразить; одну зовут Адель Лангле, другую Хэзел Энглерт. Даже их имена звучат похоже!

– Попробуйте объяснить это суду. Не сомневаюсь, что ваши аргументы, основанные на фонетике, всех убедят.

– Никакому суду я не должен ничего объяснять. Перед законом я чист.

– Изнасилование, незаконное лишения свободы…

– Не было ни изнасилования, ни лишения свободы. Я не брал их силой и не удерживал.

– Меня вы удерживаете насильно!

– Это верно. Единственное мое правонарушение. Вы сами напросились.

– Ах вот оно что. Я же, оказывается, и виновата.