Ртуть - Нотомб Амели - Страница 15

– Мне всегда было интересно, почему особи мужского пола говорят о непорочности девушки, как о трофее. Охотники вешают на стены кабаньи головы и оленьи рога, а вам бы украсить им девственностями.

– Эротика – глупость, мадемуазель, но еще большая глупость – лишать себя этого удовольствия. Когда я в первый раз пришел к Адели в спальню, она никак не хотела верить, что я ее желаю. «Это не возможно, – твердила она, – надо быть чудовищем, чтобы желать такую девушку, как я» Я сказал ей: «Я вижу то, что кроется за изуродованными чертами, и люблю твою душу», – а она мне ответила – как и Хэзел, она так и не смогла перейти со мной на «ты»: «Если вы любите мою душу, так довольствуйтесь ею!» Те же слова, что я слышу от моей нынешней питомицы, те же ссылки на свое несчастье, не говоря уж о других вещах, которые деликатность не позволяла им назвать своими именами…

– …а именно – что вы отнюдь не были любовником их мечты.

– Да. Какой реванш для меня, никогда не бывшего красавцем и так рано настигнутого старостью! Вы назвали меня подлецом, но ведь если бы эти девушки удостоили меня вниманием, мне не пришлось бы прибегать к столь бесчестной уловке.

– Вы будете винить их в том, что они любят молодость и красоту? Оригинально прозвучало бы из ваших уст.

– Это нельзя сравнивать. Я – мужчина.

– И, как все мужчины, вы скажете мне, что женщинам не пристало любить молодость и красоту. Странно: для вас нам следует быть молодыми и красивыми, но, когда нам предстоит выбирать, в кого влюбиться, вы нас убеждаете, что подобные мелочи не имеют значения.

– Это биология: чтобы женщина возжелала мужчину, ему не обязательно быть красавцем.

– Мы, женщины, по-вашему, такие бесчувственные создания, что нас не волнует красота? Послушайте, Капитан, вы сами-то верите в то, о чем здесь толкуете?

– Да, поведение Адели и Хэзел доказывает обратное. И все же, по-моему, должно быть так, а не иначе. В ответ на то, что казалось мне несправедливостью, я и совершил подлость.

– Слава богу, наконец-то я слышу от вас, что это подлость.

– Это не значит, что мне за нее стыдно. Как я могу испытывать угрызения совести, если мне дважды было даровано величайшее в жизни счастье?

– А самоубийство Адели? Оно не мешает вам спокойно спать?

– Признаюсь вам откровенно: ее самоубийство терзало мне сердце целых пятнадцать лет. Пятнадцать лет мук и отчаяния.

– Почему же только пятнадцать? Что же такое произошло через пятнадцать лет, что положило конец вашим мучениям?

– Вы могли бы догадаться: я встретил Хэзел.

– Ну, уж это ни в какие ворота не лезет! Новое преступление, искупающее прежние грехи? Что за бред, объясните мне, как такие возможно?

– Признаю, здесь есть какая-то тайна. Попробую рассказать вам, как свершилось это чудо. Произошло это в январе восемнадцатого года. Случай – или, может быть, судьба – в тот день направил меня к моему нотариусу, который живет в Танше, недалеко от Нё. К моему великому изумлению, оказалось, что этот городишко превратился в полевой госпиталь или, вернее сказать, в лагерь обреченных: после недавней череды особенно свирепых воздушных налетов в Танше ступить было некуда от изувеченных тел. Мертвые и умирающие лежали вперемешку. Я был потрясен: на Мертвом Пределе я жил, замкнувшись в своем горе. Ни один солдат не заезжал на мой остров, и война меня, можно сказать, не коснулась, лишь иногда я слышал ее далекое, эхо. Я не осознавал размаха и ужаса этой бойни, а тут внезапно она была явлена мне во всей своей чудовищной реальности. Пока я, остолбенев, смотрел на это кровопролитие, прибежали санитары с носилками и положили на землю подле меня накрытое простыней тело – еще одно среди множества других.

– Хэзел?

– А вы как думаете? Я было решил, что это очередной мертвец, но тут санитар сказал медбратьям: «Она еще жива. Родители погибли на месте». Так я узнал, что это девушка и что она круглая сирота.

– Вы любите круглых сирот, не так ли?

– Что хорошо с круглыми сиротами – не приходится терпеть ни тестя, ни тещу. Меня вдруг разобрало любопытство; какая она? Сколько ей лет? Я наклонился над телом и приподнял простыню. Это был шок. Вы сами знаете, какое потрясение испытываешь, внезапно увидев такое лицо. Совсем непохожая на Адель, Хэзел была отмечена той же печатью высшей и совершенной прелести.

– Это верно: даже выражение такое же – насколько я могу судить по фотографии.

– Казалось, я находился посреди картины Иеронима Босха: со всех сторон мерзость, ужас, страдание, смерть – и вдруг посреди всего этого островок первозданной чистоты. Красота в окружении скверны. Хэзел растерянно озиралась, словно пытаясь понять, не в аду ли она. Потом ее испытующий взгляд остановился, на мне. «Вы мертвый или живой?» – прозвучал нежный, как журчание родника, голосок. Отменный вопрос, самый подходящий для меня. Я не раздумывал ни секунды: подхватил ее на руки и скрылся в своем автомобиле. Сама Смерть не поступила бы иначе. И я уехал, увозя с собой найденное сокровище.

– Так просто?

– Да. Никто этого не заметил. Знаете, раненым больше, раненым меньше, санитарам было не до того.

Я даже оказал им услугу, потому что рук не хватало на такое количество умирающих.

– А зачем ее накрыли простыней? Обычно так делайте мертвецами или тяжелоранеными.

– Не знаю. Может быть, чтобы она не увидела трупы родителей. Одно могу сказать: тот, кто накрыл ее, мне чертовски удружил. Ведь если бы санитары хоть раз взглянули на ее лицо, они бы его не забыли.

– А в Нё тоже никто не заметил, как вы садились на катер?

– Нет. Я оставил автомобиль у пристани – она была пуста – и перенес ее на судно, будто мешок яблок. Море надежнее любых стен, когда надо кого-то спрятать.

– Как в замке Иф?

– Здесь не тюрьма. Хэзел вольна уйти, если захочет.

– Ваша ложь крепче любой тюрьмы. Из-за вас Хэзел живет узницей в себе самой. Она скорее умрет, чем уйдет. Знаете, что меня поражает? Вы ищете любовь, как стервятник пищу: где беда, вы тут как тут, кружите, подстерегаете. Высмотрите лакомый, кусочек, схватите и летите подальше с добычей в когтях.

– Там поступают тонкие ценители, не в пример тупцам, которым непременно нужно разделить свои сокровища с толпой, а это значит наверняка упустить добычу и главное – низвести диковинку до заурядного предмета.

– Смешно. По-вашему, Хэзел стала хуже после нашей встречи? Наоборот: она выглядит счастливой и сияет, а не чахнет, как прежде.

– Так ведь вы, слава богу, не толпа.

– Вы показываете вашу питомицу всем или не показываете ее никому – вы видите третий вариант?

– Знаете, что в вас самое неприятнее? Ваше стремление поучать. Подождите, вот влюбитесь по-настоящему, тогда посмотрите, станете ли сами вести себя так уж примерно. Если, конечно, вы способны любить, в чем я сомневаюсь, с вашим-то ограниченным умишком провинциальной медсестры.

– Поскольку я всего лишь медсестра, то, боюсь, моему ограниченному умишку не постичь, почему второе преступление снимает с вас вину за первое.

– Вы знаете теперь, как я нашел Хэзел, – ясно, что мне послала ее судьба. Такую встречу нельзя приписать случаю. А зачем судьбе посылать мне эту новую девушку, если не для того, чтобы дать мне шанс загладить мою вину? Адель была моим грехом, Хэзел стала искуплением.

– Вы бредите! Вы причиняете Хэзел то же зло, что и Адели! В чем же тут искупление?

– Искупление в том, что Хэзел любит меня.

– Вы так думаете?

– Я уверен.

– А с какой стати ей любить вас? За что вас можно любить?

– Что мы знаем об этом?

– Ну так я вам скажу, что изменилось. Тридцать лет назад вы были зрелым мужчиной, способным здраво мыслить, и понимали, что Адель вас не любит. Теперь же вы – просто выживший из ума старик, убежденный, как все, кто распускает слюни на старости лет, что молодые девушки от вас без ума. То, что вы называете искуплением, на самом деле зовется маразмом.

– Что мне в вас нравится, так это ваша деликатность.