Малыш, который живет под крышей (СИ) - Волкова Дарья - Страница 24

— Ну, давай, — Кира пьяно качается, опирается ладонью о стену. — Давай, начинай мне читать нотации.

Терпение капитана Биктагировой лопается. И она отвешивает дочери звонкую пощечину. Потом еще одну. И еще.

Кира молчит. А потом ее губы начинают дрожать. Резко скинув обувь, она хлопает дверью ванной. Скоро оттуда доносится звук льющейся воды. Присев на краешек стула, Раиса Андреевна устало прячет лицо в ладони.

Смыть с себя все. Чужие запахи. Чужой вкус. Чужие руки. Чьи-то слюна, пот, сперма. Зачем ей это все? Зачем она это делает? Но что-то толкает дальше, несмотря на все чувство отвращения к себе после. Идти вперед. Дойти до края. Или доказать себе, что она и в самом деле — такая. Убить в себе все, что еще сопротивляется. И стать той, какой, не задумываясь, сделал ее Лекс.

Трет кожу до красноты, так, что больно становится. Боль немного отрезвляет, сдувает туман алкоголя с мыслей. И становится еще стыднее и гаже. Она трет мочалкой еще сильнее. Кожа горит. Плечо горит. Стереть бы эту татуировку. Стереть бы память. Все стереть.

Резко выворачивает кран влево. Теплую воду сменяет ледяная струя. Кира отодвигается в дальний край ванной, но воду теплее не делает. Сидит, обняв себя за колени, трясясь от холода и покрываясь пупырышками. Сидит, мерзнет и трезвеет. Только слезы из-под ресниц — горячие.

Дергается дверная ручка. Голос матери из-за двери окликает. Кира лишь сильнее прижимает лицо к коленям. Ей нечего сказать матери сейчас. Ей просто стыдно и хочется побыть одной. Голос звучит все настойчивей, громче, слышно, как все сильнее дергается ручка.

Мама, пожалуйста, не сейчас. Оставь меня в покое сейчас. Я знаю, что я дрянь. Но давай поговорим об этом утром?

Хлипкий шпингалет с хрустом вырывается из косяка. Дверь со стуком отлетает в сторону.

— Кира, почему ты не открываешь?!

Кира машинально прикрывает себя руками, хотя это всего лишь мать. Которая видела ее голенькой в детстве. Которая дала ей жизнь.

— Мама… Ты чего?… Что случилось?

Взгляд Раисы Андреевны сканирует фигуру дочери, сидящей в ванной и прикрывающейся руками. И почему-то именно на руки — особенно пристально смотрит. А потом взгляд резко перемещается к полочке под зеркалом, где стоит стаканчик для щеток… крем… бритва. И Кира вдруг понимает, почему оказался сломанным шпингалет на двери в ванную.

— Мама! Ты что подумала?! Что я тут вены себе режу?! — тот алкоголь, что не выветрился после ледяной воды, испаряется сейчас — под действием адреналина. — Кто режет вены безопасной бритвой!

— Все можно сделать — было бы желание… — Раиса Андреевна вдруг хватается рукой за косяк и медленно оседает на пол. — Ты прости меня, родная, за то, что я тебя ударила. А ты тут так долго… не отвечаешь… Полгода назад в Калининском районе случай был… суицид как раз безопасной бритвой. Не успели… не спасли мальчика… — Раиса Андреевна приваливается бокомк серой плитке и прикрывает глаза. Медленно стекает из-под ресниц слеза. Одна, вторая. — Хорошо, что я ошиблась. Ты прости меня, Кирюша. Прости, доченька.

Кира встает. Ее трясет от холода и стыда. Протягивает руку, кое-как кутается в полотенце. Держась за стену, выбирается из ванной и садится на пол, рядом с матерью. Утыкается носом в материнское плечо.

— Мам… Это ты меня, дуру, прости. Все хорошо. Правда, — переплетает свои пальцы с мамиными. — Не плачь. Пожалуйста, не плачь. Я больше не буду.

— Господи, руки ледяные, Кира! — мать сжимает ее пальцы сильнее. — Пойдем под одеяло, в постель.

— Нет, — мотает головой дочь. — Ты лучше обними меня крепче, мама. И скажи, что любишь, хоть я и дрянь.

— Люблю, конечно! — материнские руки обнимают тонкие плечи дочери. — И не говори о себе глупостей. Ты у меня самая лучшая. Просто тебя обидели.

Кира всхлипывает, прячет сильнее лицо в тонкую шаль на маминых плечах.

— Поплачь, родная, поплачь.

И в ту ночь ледяной осколок, что попал ей в глаза, и из-за которого Кира видела себя в искаженном, уродливом свете, вышел со слезами. Но второй, попавший в сердце, оставался там еще долго. И человек, вытащивший этот осколок, оказался героем совсем другой сказочной истории, не имеющей никакого отношения к осколкам зеркала злого тролля.

Объект девятый: Казанский собор

Она прошла метрах в трех от него. А он все гадал — упадет или нет? Штормило Киру Артуровну на девять баллов — как характеризовал подобное состояние Семен Семеныч Драгин. Неудивительно — да еще на таких каблуках.

Интересно, куда она? В туалет? И тут же чертыхнулся про себя. Тупит. Плащ, сумочка на плече. На улицу, курить. Макс бросил взгляд в сторону Козикова. Влад с довольным видом уже с кем-то говорил по телефону. Вот и отличненько. Макс поднялся с места. Самое время задать Кире Артуровне пару вопросов.

Она действительно была на улице. И действительно курила.

— Ну и как это понимать? — Макс не стал утруждать себя преамбулами — на улице не лето, а он в рубашке, без куртки.

Кира задрала голову, выстрелив вверх струей дыма.

— Небо ясное…

— Чего?

— И звезды такие крупные…

— Кира! Какие звезды?!

— Кажется, это Кассиопея. Мне дядя Паша показывал… В виде буквы «W». Ты видишь ее?

Ошарашенный внезапным уроком астрономии Макс промолчал.

— Тиха сентябрьская ночь… — неожиданно и нараспев продекламировала Кира, все так же глядя вверх. — И звезды быстро поредели. Играл ли кто-то на свирели? И да, и нет, лихая дочь.

— Снова Евтушенко? — Макс старательно пытался не удивляться. Ничему не удивляться.

— Нет. Это Кира Биктагирова.

— Ты пишешь стихи?! — не удивляться не вышло.

— Какая же молодая влюбленная дура не пишет стихов?

— Кира! — он взял ее за плечи и развернул лицом к себе. — Что происходит? Почему ты здесь с Владом? Ты же говорила, что он тебе не нравится. Кира! У тебя с ним роман? Отношения? Что?! Стихи для него?!

Она снова запрокинула голову и хрипло расхохоталась. Макс тряхнул ее за плечи.

— Ай! — Кира схватилась за висок, чуть не подпалив себе волосы. — Не тряси меня!

Он отобрал у нее сигарету и отшвырнул в урну.

— Прекрати ржать и скажи толком: что у тебя с Владом?!

— Я хочу курить… — пробормотала Кира и полезла в сумочку. — Зачем ты у меня сигарету забрал?

— Я сейчас и все остальное заберу! — Макс чувствовал, что терпение стремительно покидает его. — Дай сюда и рассказывай!

— Не отдам! — она вцепилась в сумочку.

Ну не драться же с пьяной девицей из-за дамской сумочки? Максу пришлось стоять и, стиснув зубы, терпеть. И наблюдать, как она достает пачку. Как вытряхивает из нее очередную сигарету, уронив попутно несколько на мокрый асфальт. Как, нахмурив брови, разглядывает рассыпавшиеся сигареты у себя под ногами. Как потом прикуривает — с пятой попытки.

— Ну?! Что у тебя с Козиковым?!

— У меня с ним секс, — неожиданно четко ответила Кира.

— Давно? — ледяное, расползшееся в груди, не имело ничего общего с тем, что он в одной рубашке стоит в сырых питерских сентябрьских сумерках.

— Сегодня, — она выдохнула дым через нос. — Будет. Надеюсь, текила подействует. И я не буду помнить, как это произойдет.

Она успела сделать несколько затяжек, прежде чем он заговорил. Прежде чем все, что он услышал и увидел сегодня в «Бориске», сложилось в один паззл.

— Он тебе противен?

Кира фыркнула.

— Но ты собираешь лечь с ним в постель?

Они кивнула.

— А теперь, внимание, вопрос! — каким чудом он еще не взорвался — это тоже был отдельный вопрос. — Зачем?!

Кира посмотрела на него, будто на ребенка.

— Потому что Оксана попросила.

— А Оксане это зачем? — Макс настолько опешил, что спросил, не думая.

— А Оксана хочет долю в бизнесе.

Абсурд. Полнейший абсурд.

— Хрен с ней, с Оксаной! — рявкнул Макс. — Ты сама это почему делаешь?!