Порожденная иллюзией (ЛП) - Браун Тери Дж. - Страница 52

Барт тащит стол вверх по лестнице, а потом терпеливо ждет, пока мистер Дарби прикрепляет к ножкам колесики. Реквизит просто идеальный, напоминает обычный стол. Когда его установят на нужное место, то накроют черным бархатом, и никто не увидит, что под ним.

Я облегченно вздыхаю, когда мы наконец поднимаемся на сцену. Мистер Дарби дает указания Барту и внимательно следит, чтобы все установили как надо.

– Который час? – спрашиваю я мистера Дарби.

Он вытаскивает карманные часы:

– Без четверти пять, мисси.

– Вы успеете все подготовить?

Изобретатель смотрит на тускло освещенную сцену:

– Я почти закончил.

– Отлично, я скоро вернусь.

Я бегу по коридору к боковой двери. Большинство театров – настоящие лабиринты комнат и коридоров, и этот не исключение. Я рассчитываю, что это позволит мне сохранить тайну, пока я сама не решу ее раскрыть.

От сомнений меня мутит. Весьма вероятно, что своей затеей я положу конец нашим с мамой отношениям. Она, может, и простит, что я втайне виделась с Гудини, но в жизни не смирится с тем, что я могу затмить ее на сцене.

Наверное, в этом и смысл? Видимо, я всегда знала, что этот день настанет. Тот самый, когда я раз и навсегда покажу мадам, что не принадлежу ей. Люблю ее и сделаю все, чтобы защитить – да. Но не позволю использовать меня, как клиентов. Если хочет общаться со мной, придется делать это на равных.

Сердцебиение ускоряется, когда я дохожу до двери. Мимо проскакивают танцовщицы, щебеча, словно яркие птички. Представление вскоре начнется.

– Господи, пожалуйста, пусть он придет, – тихонько молюсь я и тут замечаю объект своих мыслей в темном уголке. – Данте, – подзываю его жестом.

Мальчик приближается с широченной с улыбкой:

– Па наказал мне подождать и не помять одежду.

Данте в бархатных брючках до колена почти не походит на бродяжку, несколько недель назад раздававшего листовки. Я опасалась, что они с отцом сбегут с деньгами, выделенными мною на одежду, но все же рассчитывала на победу деловых качеств папаши. Шанс для сына стать постоянным ассистентом иллюзионистки намного лучше для будущего, чем десять долларов, которые я им дала в начале недели.

– Я впервые ездил в такой шикарной машине! – восклицает Данте.

Я смотрю на другую сторону. Синтия машет рукой и жестами показывает, что будет сегодня в зале. Я благодарно киваю в ответ, поворачиваюсь к Данте и завожу его в театр. Мы минуем оркестровую яму, в которой устраиваются музыканты, и идем к ожидающему за кулисами мистеру Дарби.

– Все готово.

Я обнимаю его:

– Большое вам спасибо.

– Рад помочь, мисси. – Он заговорщицки подмигивает Данте. Они сразу подружились, встретившись на репетиции номера.

Я встаю на колени, оказавшись лицом к лицу со своим новым помощником:

– Ты помнишь все, что мы делали вчера?

Дочиста отмытый Данте смотрит на меня широченными – под стать улыбке – глазами:

– Да, помню.

– Хорошо. Хочешь в туалет или выпить стакан воды?

Мальчик серьезно качает головой.

– Превосходно. – Я веду его за кулисы, где спрятан реквизит. – Тебе надо спрятаться под столом, пока не услышишь знак. Запомни, сначала выступит певец, потом танцовщицы, поэтому ждать придется долго.

Данте уверенно кивает:

– Не беспокойтесь, мисс, я знаю, что делать.

Я улыбаюсь, несмотря на нервозность. Он будто маленький старичок в теле семилетки. Я поднимаю черное покрывало, и он стремглав забирается под ткань.

Я протягиваю руку, и Данте пожимает ее.

– Удачи.

– Удачи.

Мне она понадобится.

* * *

В гримерке воздух аж звенит от напряжения. Мама сидит совершенно прямо перед зеркалом, делая вид, что поправляет идеальный макияж. Я поневоле меряю шагами комнату, мысленно перебирая все подробности нового трюка. Я рассчитываю, что мама ловко скроет свое удивление. Ей придется просто смотреть, как дочь выходит из тени на свет. Наконец настал мой черед.

Жаль только, я чувствую себя виноватой из-за того, что собираюсь сделать.

В дверь стучат – пора. Мадам поднимается, и мы молча выходим в коридор.

Тут она протягивает мне руку. Я гляжу на мамину ладонь, сжимаю ее, а в горле встает ком из-за этой нашей старой традиции.

– Мы готовы?

Я смотрю в холодные бесстрастные глаза. Желание заплакать снова сменяется болью и гневом.

– Насколько это вообще возможно, – отвечаю.

– Удивим их?

Глядя на маму, я чувствую, как губы расплываются в странной торжествующей улыбке, какую частенько можно увидеть на ее собственном лице.

– Ты себе даже не представляешь.

На сей раз, когда открывается занавес, я стою в свете прожекторов; пульс частит. Я не пропускаю ни одной реплики, ни одного жеста. Меня представляют, я выхожу вперед и жду, пока зрители успокоятся. Для верности медлю еще несколько мгновений. Я годами наблюдала, как мама удерживает внимание зала. Теперь моя очередь.

Сегодня на мне черное шелковое платье-рубашка, расшитое множеством белых жемчужин, мерцающих при ходьбе. Идеальный наряд для сказочного впечатления, которое я хочу произвести.

Я демонстрирую колоду карт, затем начинаю их тасовать. Карточные фокусы не считаются чем-то волшебным, если только не удивить зрителей, к примеру, исчезновением и появлением карт в разных местах. За подобными номерами интересно наблюдать – изящно раскрытые карты веером или сброс по дуге, – но в такой толпе мало что видно. Я немного преувеличиваю все свои движения, а из оркестровой ямы доносится тихая мелодия виолончели. Мне всегда хотелось добавить к представлению музыку, и теперь я попадаю в такт.

– Что такое магия? – громко спрашиваю у зрителей. Большую часть прошлой ночи я пыталась придумать, что сказать, ведь это выступление вроде как моя лебединая песня. – Я всю свою жизнь прожила среди магов и иллюзионистов, и всегда интересовалась истинной природой волшебства. Занимается ли им моя мать? Или Гарри Гудини? Существует ли магия на самом деле?

Я показываю залу восьмерку пик, затем поворачиваюсь к матери и демонстрирую карту ей.

– Или это обман?

Сжав карту зубами, встаю боком к залу. Веер в моей руке отвлекает внимание зрителей на долю секунды. Я провожу над ним другой рукой и вытаскиваю восьмерку пик с конца колоды. Никто не увидел, как я достала ее изо рта.

Зрители хлопают, я неглубоко кланяюсь и смотрю на мать. Она натянуто улыбается и ждет реплики, которую я не собираюсь произносить. Я дарю публике, мадам и всему миру ослепительную улыбку:

– Сегодня вам судить!

К виолончели присоединяется скрипка, и музыка усиливается. Данте выкатывает длинный стол точно так, как мы репетировали. Я едва сдерживаю смех при виде уверенно вскинутой головы и надменного выражения лица ассистента. От него веет профессионализмом, и я следую его примеру. Стол напичкан нужным мне реквизитом. Сначала я передаю Данте колоду и перехожу к тому, что мы провернули в подвале мистера Дарби. Лейтмотив выступления – парение. И публика ахает, когда разные предметы – карта, мячик и, наконец, большой обруч – волшебным образом зависают над сценой.

По моим венам несется радостное волнение, как всегда под конец любого трюка. Я слегка киваю матери:

«Смотри, мама, я делаю это без рук».

Когда подходит время финала, я останавливаюсь и, тяжело дыша, смотрю на зрителей. Это мой коронный номер. В зале раздаются редкие хлопки, потому что народ не уверен, закончено ли выступление. Но аплодисменты затихают вместе с музыкой. Театр наполняют нежные нотки «Лунного света» Дебюсси, и я протягиваю руку Данте. Он спешит ко мне – такой маленький, доверчивый и невинный. Публика ахает. Мальчишка прирожденный актер!

Я веду его к столу, с которого убран весь реквизит, помогаю забраться наверх и, на секунду удержав его руку в своей, отпускаю. Успех этого трюка, как и любого другого, в подаче: к кульминации нужно двигаться осторожно, не спеша. Музыка еще замедляется, превратившись в завораживающую колыбельную, и я чувствую, как зрители задерживают дыхание. Я переплываю к другому концу стола, наклоняюсь, чтобы поцеловать Данте в лоб, словно мать, укладывающая ребенка спать. Затем медленно провожу руками над дремлющим малышом в такт музыке и, повернувшись к передней части стола, поднимаю черное покрывало на Данте. Зрители видят все, что находится под ним.