Порожденная иллюзией (ЛП) - Браун Тери Дж. - Страница 51

На долю секунды глаза иллюзиониста округляются, а губы и челюсти напрягаются, лишь затем превращаясь в любезную улыбку.

Мое сердце колотится, кончики пальцев теряют чувствительность. Гудини знакомо имя моей матери. В итоге меня словно пронзает стрелой. Если так, возможно, она не лгала о том, что они знакомы. Может, рассказала лишь часть правды, и в таком случае…

От одной только мысли кружится голова.

– Нет, это имя мне ничего не говорит, – продолжает Бесс, не замечая моего состояния, – а вот Ван Хаусен…

Гудини берет супругу за руку:

– Дорогая, нам пора домой, на улице слишком похолодало.

– Я только оправилась от простуды, – поясняет она. – Гарри слишком суетится.

– Анна, вам тоже лучше пойти домой. Темнеет, а по ночам парк не самое безопасное место для молоденьких девушек.

Он ведет себе спокойно, но я чувствую его тревогу – она трепещет и трещит, точно флаг на ветру.

– Рада с вами познакомиться, – кричит Бесс, когда муж уводит ее прочь.

Я обхватываю себя руками, хотя ногам все равно холодно. Откуда Гудини узнал имя моей матери? Неужели она не солгала? Прижимаю ладони к глазам, пытаясь успокоить суматошные мысли. Не знаю, сколько я так стою, но постепенно понимаю, что Гудини прав: темнеет, и мне небезопасно бродить одной, пусть даже миссис Линдсей больше не представляет угрозы.

Я сажусь в полупустой трамвай и вскоре уже нахожусь перед собственным домом. И задерживаюсь снаружи, несмотря на то, что замерзла. Встречаться с матерью не хочется.

Наконец я поднимаюсь по лестнице – как раз, когда из квартиры выходит Жак.

– Анна! Твоя мать так переволновалась. Ты же знаешь, что врач наказал тебе отдыхать. И небезопасно гулять одной, – неодобрительно отчитывает меня импресарио.

– Я в порядке.

Он качает головой:

– А твоя мать считает иначе.

Я поднимаю на него взгляд, и душа уходит в пятки.

– О чем вы?

– Она сказала, что ей не нравится, как медленно ты поправляешься. По-моему, двенадцать недель отдыха перебор, но она очень беспокоится.

Я застываю второй раз за день:

– Двенадцать недель?

Жак склоняет голову и странно смотрит на меня:

– Так считает твоя мать. Мне это совсем не по вкусу, совсем. Представление популярно во многом благодаря тебе, и я не уверен, что Оуэн справится.

Я сглатываю гнев:

– Мама слишком мнительна. Я буду выступать всего дважды в неделю, как советовал врач, и обещаю, что зайду к нему, прежде чем вернуться к прежнему ритму. Я в порядке. – Я принимаю расслабленную позу и пытаюсь выглядеть здоровой и искренней, насколько это возможно.

Жак морщит лоб, пока его профессиональные инстинкты борются с той частью, что хочет угодить моей матери. Деловая половина одерживает верх, и он кивает:

– Как скажешь.

Затем проходит мимо меня, и я тяну его за рукав пальто:

– Я хочу также попробовать новый трюк. Только не говорите маме, я намерена удивить ее на репетиции. Это произведет настоящий фурор.

– Превосходно. Жду с нетерпением. Я не раз думал, что ты могла бы расширить магическую часть вашего представления, но, по словам твоей мамы, тебя это не интересует.

Я стискиваю зубы, однако умудряюсь выдавить вслед Жаку приятную улыбку. Если мама рассчитывает так просто от меня избавиться, то ошибается.

* * *

– Нам надо поговорить.

– Ты повторяешься.

Коул пристально смотрит на меня черными глазами. В них нет гнева, но и особого дружелюбия тоже. Мистер Дарби, поспешно проводив меня в квартиру, тут же удалился. И вот я стою посреди гостиной, сцепив руки перед собой, и нервничаю сильнее, чем перед выступлением.

– Я прочла письмо.

Коул склоняет голову в ожидании. Он не собирается облегчать мне задачу, но ведь я этого и не ожидала.

– Не знаю, что происходит, – продолжаю я, – и даже не уверена, что это мое дело. Просто хотела снова извиниться. Я взяла то письмо… – Я с трудом сглатываю, так как горло перехватывает от наливающихся слез. – В общем, это связано только со мной.

Коул не сводит с меня глаз и молчит. Я знаю, что должна пояснить, зачем вообще залезла к нему в карман. Но как это сделать, чтобы не показаться неопытной и неуклюжей? Как сказать, что я не могла дышать, думать и шевелиться из-за его близости? Я краснею и продолжаю:

– Я залезла в твой карман, потому что никогда не испытывала ничего подобного ощущениям в вагоне тем утром. Я имею в виду... мои чувства к тебе.

Я смущенно смотрю на потрепанный серый ковер. Объяснение так себе, но на лучшее я не способна.

– И что же ты чувствовала?

Я поднимаю взгляд на Коула и вздыхаю. Вот, вот они, те же чувства, что и тогда: я хочу его поцеловать больше всего на свете.

Меня захлестывает волна смущения, я падаю в ближайшее кресло и закрываю лицо ладонями:

– Я знала, что ты об этом спросишь! Понятия не имею!

После долгого молчания Коул тихо отвечает:

– И я тоже.

Я опускаю руки и внимательно смотрю на него. Выражение лица такое спокойное, глаза – ледяные. Что это значит? Коул не знает, что чувствую я или он сам?

– Анна, я никогда не думал, что ты украла письмо, потому что имеешь отношение к проблемам у нас в Обществе. Я просто хотел знать, зачем ты это сделала. – Коул прокашливается. – Я так этого и не понял, но принимаю твои извинения.

– Спасибо, – просто говорю я.

Повисает неловкое молчание, а потом Коул встает и идет к двери.

Встреча окончена.

Я следую за ним, но останавливаюсь, не в силах больше сдерживаться:

– Скажи мне только: ты в опасности?

Коул пожимает плечом:

– Может, да, а может, и нет. Ты была права в одном.

– И только? – Жалкая попытка пошутить, но в глазах Коула нет ответного веселья.

– Это и правда не твое дело.

Я поеживаюсь от холодности его тона. Коул открывает дверь, и я выхожу. Он не предлагает проводить меня наверх, и сердце ноет. Жаль, что нельзя повернуть время вспять.

Я оборачиваюсь:

– Если ты в опасности, то почему просто не вернулся в Англию?

Коул смотрит на меня:

– Разве ты не знаешь?

И, не дав мне ответить, тихо закрывает дверь.

* * *

Я вышагиваю из угла в угол по театральному вестибюлю, чувствуя тяжесть в груди. Мистер Дарби пообещал доставить все необходимое для трюка за час до выступления. Я договорилась с матерью, что мы встретимся в театре, а потом ушла из квартиры, не вызвав подозрений, ведь всю неделю после ссоры мы почти не разговаривали. Мадам пыталась помешать мне сегодня выступить, но я стояла на своем, и в итоге она сдалась. Причем намного раньше, чем я ожидала. Значит, в ее рукаве припрятан какой-то туз. Я выкидываю эту идею из головы. Планы есть не только у мамы.

– Мисс Анна?

Кто-то касается моего плеча, и я вздрагиваю. Это всего лишь Барт, рабочий сцены, который поможет мне перенести реквизит. Я мысленно встряхиваюсь. Если не успокоюсь, ничего не выйдет.

Барт заговорщицки наклоняется ко мне и произносит внятным шепотом:

– Старик у черного хода.

Я едва не отшатываюсь от чесночного дыхания рабочего.

Затем осматриваюсь, немного опасаясь, что Жак где-то поблизости. Он был не рад моему сообщению, мол, реквизит доставят прямо перед представлением, но я намекнула, что мы с мадам уже отрепетировали новый трюк. Господи спаси, я становлюсь такой же умелой лгуньей, как мама.

Я следую за Бартом к ожидающему у черного хода мистеру Дарби.

– А мы успеем все установить?

– У меня все готово.

Я крепко обнимаю соседа:

– Вы будете в зале?

Его глаза блестят.

– Ну конечно! Ни за что не пропущу! – Он качает головой. – Я построил чертову штуковину и знаю, как она работает, но все равно не верю своим глазам.

– Вы истинный гений! Большое спасибо, – благодарю я и, немного помолчав, спрашиваю: – А Коул здесь?

Мистер Дарби пожимает мою руку:

– Конечно.

После моего пространного извинения Коул вел себя отстраненно и сдержанно. Мне ужасно хочется рассказать ему о видении, но никак не найду подходящее время. Интересно, наступит ли оно когда-нибудь? Но Коул пришел на представление. Возможно, это хороший знак.