Евангелие от святого Бернарда Шоу - Кроули Алистер - Страница 69

Кроме того, учитель христианства должен сперва научить ребёнка песне о Джоне Ячменное Зерно, с полями и сезонами, свидетельствующими о своей вечной истине. Затем, когда разум ребёнка будет к этому готов, можно рассказать ему (как об исторических и психологических феноменах) о традиции козла отпущения, Избавителя, Искупления, Воскресения, Второго Пришествия, и что в мире, насыщенном этими обычаями, Иисуса принимали, главным образом, как давно ожидаемого и часто предрекаемого Избавителя, Мессию, Христа. Даже ребёнку под силу понять это. Если он вырастет похожим на Гладстона, он примет Иисуса как своего Спасителя, а Петра и Иоанна Крестителя — как последователя Спасителя и его предтечу соответственно. Если же на Гексли, он изберёт светскую точку зрения, даже если его набожная семья попытается помешать ему. Теперь важно отметить, что Гладстонам и гексли пора перестать попусту тратить своё время и нелепо пререкаться о Гадаринских свиньях, а вместо этого попытаться составить своё мнение по поводу обоснованности светских доктрин Иисуса; ибо речь идёт о том, за что можно сражаться и в наше время.

В этом разделе не так уж много того, что ещё не обсуждалось. Но мы должны ещё раз обратить ваше внимание, что мистер Шоу не в состоянии должным образом оценить весомость и значимость аргументов. «Когда Юм сказал, что кампании Иисуса Навина неправдоподобны, Уотли не стал спорить об этом: он доказал подобным же образом, что кампании Наполеона тоже были неправдоподобны».

По-моему, Шоу даже не приходило в голову, что Уотли лишь попытался одолеть Юма. Он устроил «школярский розыгрыш, дабы развеять скуку». Его книга — академическая петарда, весьма позабавившая членов учёного общества Тринити-колледжа, попивающих портвейн за Высоким Столом. Аргумент несерьёзен.

Кроме того, логика совершенно дурацкая. Доказательство того, что кампании Наполеона невозможны, не опровергает существования Наполеона; оно лишь доказывает ошибку историка. Юм не пытался опровергнуть существование Иисуса Навина, он лишь хотел показать, что библейский отчёт неверен; именно это было предметом обсуждения, ибо весь смысл христианства заключался в том, что Книга Иисуса Навина продиктована устами Святого Духа, в связи с чем в ней не должно было содержаться ни малейшей ошибки. Таким образом, аргумент Уотли лишь укреплял позицию Юма. Он привёл очередной пример того, что историки могут ошибаться; и, проводя параллель между Наполеоном и Иисусом, он имел в виду, что в обе летописи вкрались ошибки, что и пытался доказать Юм.

Следует также отметить, что мистер Шоу полагает, будто бы христианство продолжат преподавать. Вряд ли он был пророчески настроен, когда говорил об этом. Думаю, следующее поколение будет куда больше говорить о войне в Европе. Думаю, война будет повсеместно сопровождаться революцией. Думаю, человечество столкнётся с жизненными ситуациями, дарующими столь душепотрясающее насилие, что благочестивая ложь, до сих пор лелеемая некоторыми, падёт, наконец, под собственным весом. Думаю, полемика будущего состоится между законами природы, или Ницше, и законами сострадания, или Шелли. Думаю, супернатурализм получит удар милосердия. Думаю, христианство будет изучаться всеми (у кого есть досуг и склонность к этому) точно так же, как сегодня — антропологами, рядом со всеми остальными религиями мира. Думаю, использование христианства как движущей силы притеснения бедных закончилось. Думаю, тираны человечества должны придумать что-то новое.

Или, быть может, наш светлый день совсем рядом! Автор «Мировой трагедии» представил своего Иисуса добровольным, а то и вовсе слепым орудием притеснения. Он согласился на смерть ради того, чтобы исполнить план, уничтожающий Золотой Век. На кресте он достигает человечности. Осмелимся сослаться на диалог между ним и великим магом, сила которого направлена обратить трагедию к счастливому концу. Нам следует остановиться на этом отрывке довольно подробно.

«Сцена. Густая тьма Небытия.

Но посреди неё возникает некое сияние, покрывающее фигуру высокого сурового мужа, царя Александра. В его руке чёрный жезл, увитый двумя сверкающими змеями — царскими змеями- уреями древнего Кхема; на его навершии горит синяя шестилучевая звезда, свет которой теперь озаряет бледные и измождённые черты мужчины с распростёртыми руками, висящего в пространстве. Это Исса, но усталость ушла; и благородную силу обрело его испещрённое шрамами агонии чело.

Александр:

Волю восхваля свою,

Исса, пред тобой стою.

Исса:

Кто ты?

Александр:

Господин Дорог.

Кто Я?

Человек, не Бог.

Равновесьем, что вокруг Север обняло и юг,

Посвящаю род людской Я в агнцев жертвенных — с тобой О ты, Бастард несотворённый,

Сын ненависти, карлик злобный;

О ты, кто сам считает сором След мук своих и своего позора;

Пусть ныне человек сильнее станет Властью, что во мне от Пана!

Пусть смерть твоя расскажет душам, Что замысел Отца нарушен!

Душе моей предела нету.

В моих ладонях — все планеты.

Я хозяин жизни и смерти,

И всякой душой мой разум вертит.

Чу! Пан пронзает светом знанья Запретов тьму в чертогах мирозданья: Так делаю и я. Как шторм Охватит с визгом измождённых форм Твоих изгиб, — так скорбь души Боль тела твоего унять спешит.

Глупец! Аркадии судьба И мира — на тебе, слабак!

Ты власть имперскую обрёл И легионы в бой повёл!

Ты — сломанный тростник: рождён Нечистым, жизнь — порочный сон,

А смерть нелепа: в ней труды Видны Отца — творителя беды.

Таков твой рок: теперь узри Проклятья те, что сотворил!

Ты — нетопырь, от глаз людей Сокрывший солнце; ты — смертей Любимец, мора, воровства,

Корысти, рабства, плутовства,

Убийц, фанатиков, лжецов, —

Так будь плоды свои узреть готов!

Исса:

Спасёшь меня ты, Пан?

Расстроишь зверский план?

Александр:

Я умер в Пане. Он меня Учил, и я сумел понять,

Что должно ждать тот дивный миг,

Когда б тебя твой рок настиг.

Две тысячи — без века — лет Мир будешь ты мучить сотнями бед;

Затем же, в век бесчестных битв,

Для жизни дашь место и для любви.

Лев, встрепенувшись, тебя пожрёт,

Вновь он в Аркадию жизнь вдохнёт.

Так силён, что от рыка миры содрогнутся,

Что небесные воды цветком разойдутся,

Что, избавясь от злобы проклятья Отцова,

Зацветёт, засмеётся природа понову.

Исса:

Я вынес бы свой чёрный рок,

Коль чрез него достичь бы смог Я Вечного.

Александр:

Терпи, покуда

Я боль мучительную буду

Дарить тебе, чтоб, испытав страданья,

Твой дух достиг вершины пониманья И смог раскаяться: смягчилась Чтоб новорожденная сила,

Твоя, а ненависть Отца Тебя сжигала ядом без конца,

Как жабы смрад — дыханье малыша.

Планеты нашей осквернится шар,

И всё, что приживётся в ней —

В пустыне дел руки твоей —

Та красота, что мы привьём В сей безупречный чернозём:

Жизнь обретёт она лишь в нём!

Исса:

Мне кровь и слёзы застят глаз;

Взирает он сквозь мутный час;

Потуплен вниз; воздет к звезде;

Все чары злые — для Людей.

Из коих Я. Сначала — злобно, грубо —

Людей — гадюк и сов — честили губы Меня, ведомы ревностью и местью Со скупостью и ненавистью вместе.

Затем косы клинок цветка коснётся,

Которому на счастье — только солнце.

Затем топор — стволов древес мочучих,

Что ввысь, к бессмертью устремляли сучья.

О ты, немилосердный маг!

Вот подозрений чёрных мрак,

Что в каждом ухе — слово зол,

Ростку любому — плети боль.

А вот — анчар, чей яд силён (Три зла в себе скрывает он:

Религию, мораль, закон):

Смрад его — жестокий гнёт —

Красоту людей убьёт.

Я — лекарство от жрецов,

Ведьм, теологов, скупцов,

Стряпчих, докторов, царей,

Шлюх, надсмотрщиков, зверей!