Одесса-мама: Каталы, кидалы, шулера - Барбакару Анатолий - Страница 1

Анатолий Барбакару

Одесса-мама

Пролог

Одесса. Солнечное майское утро 199... года. Над городом царит предощущение долгого райского дня и долгого райского лета. Густо пахнет акацией и свежеполитым асфальтом. Прохожие отчетливо счастливы, хотя некоторые и пытаются это скрыть. Время нынче такое. Счастливым выглядеть неприлично.

По одному из уличных притоков, впадающих в привокзальную площадь, не торопясь прогуливаются двое мужчин. Оживленно жестикулируя, беседуют.

Говорит в основном один — безупречно седой, невысокий, со спортивной сумкой на костлявом плече. Несмотря на преклонный возраст, стариком назвать его сложно. И не только из-за сумки. Стариками делают не преклонные года, а преклоненные души.

Второй выглядит лет на тридцать, но рядом со спутником смотрится мальчишкой. Высокий, интеллигентный, с мужским выразительным лицом, он то и дело почтительно посматривает на седого.

При совершеннейшей несхожести оба удивительным образом гармонируют друг с другом. Как могут гармонировать две эпохи, когда последующая с почтением относится к предыдущей.

Парочка вышла на круг, на конечную остановку трамвая, идущего в сторону Большого Фонтана. Терпеливо ждут, хотя трамвай явно не торопится.

— Может, на такси? — предложил молодой.

— Зачем? — удивился старший.

Он осмотрелся. Задержался взглядом на загорелой красотке, сиротливо скучающей у одного из многочисленных коммерческих киосков. Каждого прохожего красотка приглашала к общению вывеской: «Куплю валюту».

Молодой тоже засмотрелся на девушку, седой заметил это. Поддел:

— Понравилась ляля?

Молодой неопределенно пожал плечами. Засомневался:

— Может, поменять... десятку. Седой одобрительно кивнул. Молодой сунул руку в карман и уже сделал шаг к киоскам.

— Ша, — остановил его старший. — Не суетись. — И распорядился: — Стой здесь.

Он достал из кармана портмоне и, на ходу разворачивая его, направился к красотке. Приблизившись, протянул ей зеленую купюру. Девушка приняла бумажку, взялась анализировать ее на фальшивость...

То, что произошло затем, заняло мгновение — не больше. Из-за соседнего киоска выскочил стриженый спортивного типа парень и, не сбавляя скорости, пробежал между седым и красоткой. Пересек финишную ленточку в виде протянутой девичьей руки. Пересекая, выхватил купюру и через несколько метров нырнул в расщелину между киосками.

Утрата купюры почему-то ничуть не расстроила продавца. Он не возмутил-ся, не попытался преследовать бегуна.

В упор с любопытством глянул на девушку, обернулся к запоздало возникшему рядом спутнику. Тронув его за локоть, как ни в чем не бывало повел к остановке.

— Я догоню, — порывался искупить свое опоздание молодой.

— Ша, — наставительно заметил седой. — Куда он денется. Хотя, я вам скажу, глаза бы мои больше его не видели...

Он еще не успел договорить, как из-за киоска уже вышла группа парней. Похожих, как братья. Давешний беглец тоже был среди них. «Родственники» угрожающе двинулись к остановке.

Молодой спутник несколько растерялся. Но тут же взял себя в руки. Шевельнул желваками, сузил глаза. Приготовился к неприятному общению.

Седой вновь тронул его за локоть. Спокойно, снисходительно. Он с любопытством наблюдал за приближением стриженых.

— Сучара... Кого кидаешь? — подойдя, прошипел брат-заводила. В руке его обнаружилась зеленая купюра, зажатая между пальцев. Стриженый небрежно помахал ею. И, скомкав, бросил к ногам седого.

— Накажу ведь, — спокойно и назидательно заметил седой. — За грубость накажу.

Обступившие «братья» угрожающе шевельнулись.

— Ша, дети, — на всякий случай предостерег он их от ошибки. — Вы чьи? Папины? — И вслух заразмышлял: — Может, сказать Папе, шо хапнули у меня сотку? Вернете же ж наcтоящую.

«Братья» как-то сразу озадачились. Присмирели. Не знали, как повести себя.

Седой присел, поднял с асфальта скомканную купюру. Развернул ее, разгладил. Осмотрел с обеих сторон. Молодой тоже глянул. Стороны оказались одинаковыми. И с той, и с другой дружелюбно взирал президент. Не наш, а их. Зеленолицый.

— Зачем выбрасывать, — заметил седой стриженому. — Таких, как ты, — много. — И вдруг поделился с ним наболевшим: — Что тебе сказать... Когда кидает приличный человек, сотки не жалко.

Он шагнул сквозь частокол стриженых голов, образовавших коридор. Отойдя, как ни в чем не бывало спросил молодого:

— Как лялька?

— Она с ними? — наивно спросил молодой.

Старший не ответил. С укором и с грустью заметил:

— А вы спрашиваете, как сейчас работают?..

Кем был молодой человек — неизвестно. Да это и не имеет значения. Достаточно того, что он с уважением внимал словам седого, который был расположен их произносить.

А вот кем был седой, в Одессе знают многие. И хотя звали его Исаак Михайлович, все знали его почему-то под странной кличкой Грек. Фамилии же не знает никто. За исключением близких родственников, администраторов гостиниц и одного следователя, так и не сумевшего довести дело до суда.

Греку, известному в городе и в бывшем Союзе аферисту, сейчас далеко за семьдесят. Ему есть что рассказать молодежи, есть что вспомнить. И кого...

Но если раньше его коронным было одно словечко: «ляля», — то в последнее время от него чаще можно услышать целую фразу из трех слов:

— Кто так работает...

Афера. Вряд ли среди деяний, осуждаемых законом, сыщется другое, в такой же степени вызывающее снисходительное отношение. А то и симпатию. Причем симпатию даже у добропорядочных граждан. Конечно, лишь в том случае, если деяние это не коснулось их лично.

Можно рискнуть предположить, что если когда-нибудь осуществится утопическая мечта человечества и с преступностью в мире будет покончено, то это самое человечество, лишенное афер и слухов о них, почувствует себя в чем-то обделенным. И время от времени будет подумывать: «Черт его знает... Может, не стоило перегибать палку? В конце концов, афера — это не так уж и вредно. И где-то даже в чем-то развивает...»

Но пока что беспокоиться по поводу угрозы аферистского затишья не стоит. Аферисты и кидалы здравствуют и не бездействуют. Хотя в последнее время и наметились досадные тенденции. К утере традиций, к откровенной кустарщине.

Когда-то Одесса была кузницей кадров для этой отрасли, блестящим университетом, да простят меня боги! Тот же Остап Бендер — образ собирательный, но символичный. Ведь собирали его с миру по нитке. И какой был мир и какие нитки! А нынче? Сложно сказать.

Раньше соглядатай того, как «разводят» лоха, кроме сочувствия к жертве, испытывал и здоровое любопытство, и восхищение «разводящим». Восхищение вроде как нейтрализовывало сочувствие.

Когда в нынешнее время наблюдаешь порой, как кидают лоха у обменного пункта... Какая к черту нейтрализация, если действия кидал не вызывают ничего, кроме стыда.

Кидают не то что без малейшей искры таланта — без элементарных навыков, без попыток хоть как-то «развести» клиента. Никаких тебе «кукол», ни «ломок», ни «отводов».

В момент передачи клиентом купюры сообщнику-продавцу на бегу выхватывают деньги и задают стрекача. В случае попыток погони демонстрируют высшую стратегию: скопом бьют морду.

Это уже и стыдно назвать: кинуть. Грабеж! Гоп-стоп чистой воды! Зачем же претендовать? Подойди, приставь к боку нож или пистолет, отними у человека кровные и не обольщайся на свой счет. Нет. И претендуют! И обольщаются! И зовут себя гордо: кидалы! Тьфу...

И все же сказать, что Одесса как Мекка аферистов и кидал ушла в не бытие, осталась только в легендах, не посмею. Не посмею огорчить тех, кто до сих пор с полной самоотдачей трудится и творит на этом поприще. Не посмею обидеть тех, кто прожил жизнь пусть спорно с точки зрения закона и той же морали, но ярко, не украдкой. Кто на известный холст с названием «Одесса» положил и свой собственный мазок. Иди знай, может быть, без этих мазков, без их оттенков полотно не стало бы шедевром.