Zeitgeist - Стерлинг Брюс - Страница 51

– Такова цена успеха, дружище. Деньги меняют все.

Озбей запустил руку в карман пиджака и достал крохотную дозу кокаина в обертке.

– Это еще работает. Кокаин расширяет личность. Благодаря ему ты становишься исполином. – Он провел по фольге ухоженным ногтем и втянул в ноздри порошок. – Когда ты оставлял группу на мое попечение, – продолжил он, задумчиво потирая нос, – я пожал тебе руку, помнишь? Я поклялся, что буду беречь девушек. Сейчас я признаюсь: я их не сберег. Они умирают, все они умрут. Мне все равно. Человек, сказавший тебе, что они ему важны, не был мной. Девушки не имеют значения. Я значение имею. – Он оглядел свой роскошный кабинет. – Это имеет значение.

Старлиц стряхнул с кончика сигары белый пепел.

– Точка зрения, – согласился он.

– Однажды ты мне сказал, что я должен решить, кто я. Это были мудрые слова. Но решить непросто. Меня зовут не Мехмет Озбей. Мое имя – Абдулла Октем.

Старлиц сочувственно приподнял брови.

– Мне должна быть важна разница?

– Известно тебе о турецком киприоте по имени Алпарслан Тюркеш? Он военный, бывший глава службы государственной безопасности Турции. Слыхал про генерала Алпарслана Тюркеша? Это был один из величайших людей в мире. Мне он был как отец.

– Жаль, но я его не знал.

– Толпы на турецком Кипре у меня на глазах носили его на руках. В Туркмении и в Азербайджане ему со слезами целовали руки. У него было девять детей. Он был основателем «Серых волков». У тебя есть девять детей, Старлиц?

– Нет.

– У меня четверо.

– Для начала неплохо.

– Но я не знаю, что говорить сыновьям. Их фамилия – Октем, они дети Абдуллы Октема, а не Мехмета Озбея. Как им сказать, что друзья их отца называют себя терминаторами и работают на организации вроде «Турецкой бригады мстителей»?

Озбей сел за стол, выдвинул ящик и вынул оттуда фотографию в золоченой рамке. Поставив ее перед собой, он грустно проговорил, не стесняясь слез:

– Бедняжка Мерель... Когда мы поженились, я был старшим молодежной бригады. Мы, молодые «Серые волки», разбивали палатки в лесу и пели патриотические турецкие песни. Мы учились завязывать тугие узлы, раскладывать костры, мы избивали профсоюзные демонстрации. Это была скромная жизнь, посвященная нации. Мерель родила мне сыновей, но я ее пережил, что неудивительно.

– У меня та же проблема, – сознался Старлиц. – Знаешь, я уверен, что люди, счастливые в семейной жизни, никогда мне не попадались и не попадутся.

– Я знал, что ты меня поймешь, – сказал Озбей благодарным тоном. – Потому что ты философ. В моей жизни был один-единственный период, когда я серьезно относился к философии, – это когда я был студентом Американского университета, но ведь тогда я отбывал семилетний срок в швейцарской тюрьме... В цюрихском аэропорту у нас нашли четыре килограмма героина. Нас выдали наши враги. ASALA, Армянская тайная армия [81]. Мы тогда занимались ее ликвидацией.

– Тебя схватили швейцарцы? После того как ты дал показания в Италии на процессе Мехмета Али Агджи? Ты смелый парень!

– Сначала они сцапали Мехмета Сенера, но он так и не заговорил. Мехмет Сенер – славный малый, патриот, человек, которому можно доверять. Я иногда с ним вижусь, хотя теперь он носит другое имя. Мы не сказали чертовым швейцарцам ни словечка. Так прошел год, другой, третий, четвертый... А потом нас передали ЦРУ и через систему организаций GLADIO [82] вернули обратно. Я попал в тюрьму мальчишкой, недавно из университета. Тюрьма меня закалила. Тюрьма сделала из меня сурового мужчину.

– Таково влияние тюрьмы, – согласился Старлиц. – Вацлав Гавел [83] говорил то же самое.

– Я вспоминаю эти пять лет в тюрьме, – продолжал Озбей. – Когда я занимаюсь любовью с Гонкой Уц, обычно вот на этом диване, когда она меня ласкает и кричит своим дивным голосом... Я провел пять лет в тюрьме, я погибал там от одиночества и предвкушал этот момент. И вот теперь, когда я могу повторять с Гонкой это мгновение столько, сколько мне захочется, приходится признать, что я не совсем здесь... Я планирую этот момент и потом им хвастаюсь. Но я никогда не был тем, кто наслаждается происходящим. Где я себя потерял? Жизнь выглядит такой безупречной! Где исказилась эта история? Почему я такой, Старлиц? Что сделал со мной мир? Можешь ты мне ответить?

– Многие пошли бы на убийство, чтобы сравняться с тобой.

– Я ради этого убивал, – веско промолвил Озбей. – Вся болтовня о сожалении и вине всегда была ложью. Я ни о чем не сожалею. Закладываешь бомбу, и плохие люди погибают. Взрываешь ресторан, и плохим людям настает конец... Мне не нравится убивать своих коллег, вроде Орала Селика, предавшего нас, такие дела меня гнетут. Но речь не об убийствах. У нас, турок, есть два соперничающих правительственных «эскадрона смерти», JITEM и MHP. Наверное, тебе не хочется об этом слушать, это все наша местная бюрократия, сплошная скука... Сам я симпатизирую JITEM, но, убивая врагов государства по заданию JITEM, не могу серьезно к этому относиться.

Озбей стряхнул с сигары пепел и закинул на стол ноги.

– Мы по-прежнему убиваем врагов государства, потому что они – враги Турции, но это в моей карьере не главное. Сегодня мы создаем новый черный рынок: продаем наркотики и оружие, строим казино и отели по всему тюркоговорящему миру. Мы скупаем телевизионные станции и газеты. Мы финансируем курдскую войну и политические партии. Мы процветаем. После завершения холодной войны мы разбогатели. Поэтому не называй меня наемным убийцей, политическим экстремистом, мафиозо, торговцем героином. Теперь, в конце века, я в эти понятия уже не умещаюсь. Я сотрудник нефтяных корпораций, вхожу в совет директоров трех банков, я зарабатываю не меньше арабского шейха. И ставлю на эти корпорации в принадлежащих мне казино, чтобы выигрывать даже при проигрыше!

Старлиц потер свой двойной подбородок.

– Картина становится полнее. Превосходный материал! Продолжай.

– Нет таких денег, за которые я бы согласился убить врага государства! Я должен сделать это из патриотизма, из любви к родине. Когда я не в гастрольной поездке, то сижу за своим удобным письменным столом здесь, во дворце JITEM, звоню по надежным дипломатическим линиям. Недавно я продал «Армии освобождения Косово» на пять миллионов долларов джипов и минометов. АОК заработала эти денежки продажей героина в Швейцарии – в безмозглой юности этим занимались мы, турки. Они продают героин, который получают от нас. Мы делаем деньги двумя способами, тремя, пятью, шестью. Мы можем зарабатывать бесконечным количеством способов, лишь бы денежки были черные.

– Теперь это не должно представлять трудности. Особенно когда идет война.

– Самое замечательное, что это первая настоящая война НАТО, а мы в него входим. Представляешь? Мы выигрываем войну! Турки впервые за триста лет выигрывают войну мусульман в Европе! Надо было дожить до этих дней! Иногда мне начинает казаться, что такая шикарная жизнь, как моя, не может быть настоящей.

Старлиц в задумчивости кивнул.

– Грядет новый мир. От этого иногда перехватывает дыхание.

Расширенные глаза Озбея сияли энтузиазмом.

– Разве войну выигрывает турецкая армия? Турецкая авиация? Нет, друг мой, ее выигрывают турецкие тайные службы. Поимка Абдуллы Оджалана [84] в Кении была величайшей турецкой победой за полвека. Три человека в черных балахонах похитили в Африке Оджалана. Я знаю всех троих, они мои близкие друзья, я снабжаю их девчонками и машинами, они играют в дядином казино и живут теперь, как принцы!

– Полностью тебя понимаю, – пробубнил Старлиц с сигарой во рту, тут же ее вынул и взмахнул рукой. – Знаешь, что меня восхищает во всей этой постановке? То, что этот хренов дворец – настоящий, а не какой-нибудь туристический «Диснейленд». Здесь царит серьезная, всамделишная оттоманская атмосфера, Мехметкик. Здесь пахнет сказочными богатствами, палачами в масках, дворцовыми заговорами, великими визирями, подкупами, переворотами, перерезанными в темных закоулках глотками. В довесок у тебя есть целый международный гарем танцовщиц, лакомящихся шербетом и красящих себе ногти на ногах. Созерцать все это – нешуточная привилегия. Ради таких мгновений я и живу.