Моя шоколадная беби - Степнова Ольга Юрьевна - Страница 16

Если с ней что-нибудь случится, он себе этого никогда не простит. Как не простил себе того, что случилось с Ирочкой.

Роберт Иванович оделся. Джемперочек и джинсы. Он специально купил их, сменив свой высмеянный Катериной «дирижерский» имидж на более демократичный. Демократичный, а не молодежный. Роберт искренне полагал, что молодиться – это очень дурной тон.

Жжение в горле не проходило, а только усиливалось, но это была ерунда по сравнению с той болью, которая пригвоздила его ночью к ступеням крыльца. Он подошел к деревянной бочке, стоявшей у дома; туда с крыши во время дождя по специальному желобку стекала вода. Роберт умылся прямо оттуда, и, не удержавшись, хлебнул пару глотков невкусной, с привкусом затхлого дерева воды. Это было негигиенично, но захотелось почему-то именно этой, дождевой воды из старой, трухлявой бочки. Жжение из горла спустилось в пищевод, а оттуда трусливо удрало в желудок.

– Вот так-то, – пригрозил ему Роберт Иванович и встряхнулся по-собачьи, чтобы доказать себе, что есть еще порох...

Он вышел на улицу и огляделся, прикинув, в каком направлении лучше начать свои поиски. Он не простит себе... Ведь он только нашел ее: с искренней, светлой душой, и пленительным, темным телом. Она прикидывается «плохой девочкой» лишь для того, чтобы никто не смог ее обидеть. У нее какая-то личная тайна, но у кого их нет, этих личных тайн. И зачем он попытался содрать замок с ее тайного архива? Она сорвалась, а его сердце не выдержало ее отчаяния. Только она умела так горячо горевать, так бурно радоваться, так плохо лицемерить и так неумело скрывать свои шрамы. Если все кончится благополучно, если он найдет ее живую и невредимую, то он не будет больше от нее ничего скрывать. Пусть она, если хочет, скрывает, а он не будет.

Деревня еще не проснулась. Хоть и говорят, что сельские жители встают ни свет ни заря, признаков жизни не было ни в одном дворе. Впрочем, в июне светает рано, и сейчас, наверное, нет и пяти утра. Роберт шел по дороге, размолоченной ночным дождем, и не был уверен, что идет в правильном направлении. Но сидеть на месте и ждать, было невозможно. Он себе не простит.

Странно, что у него прихватило сердце. Он никогда на него не жаловался. У него совсем другие проблемы со здоровьем, совсем другие... При чем тут сердце? Он вдруг резко остановился: черт, а ведь в машине есть аптечка, и ни к чему было отсылать Катерину в темноту деревенских улиц.

Внезапно он принял решение. Он не будет, как полоумный шататься по улицам, он вернется к дому, сядет в машину и поедет в местное отделение милиции. Ведь есть же здесь хоть какое-нибудь отделение милиции!

Роберт развернулся и пошел в обратном направлении. Толкнул калитку, зашел в дом...

У стола, на котором стояли остатки вчерашнего пиршества, сидела Катерина. Она горестно сложила кудрявую голову на сцепленные руки и, кажется, плакала. Или не плакала, а только хотела заплакать.

– Господи, ты живой, – подняла она на него глаза. – Какое счастье! – Глаза были сухие, все-таки, она не успела заплакать.

Роберт подошел к ней, поднял за плечи и прижал к себе.

– Нет, счастье, это что с тобой ничего не случилось! Тебя никто не обидел?!

– Что ты, меня невозможно обидеть. – Она все-таки заплакала, но беззвучно и без обычной в таких случаях мимики: просто лицо ее вдруг смочил невидимый дождь. – Я так и не принесла лекарства! Я заблудилась. И только когда рассвело, пошла искать этот дом. Нашла его по черепичной крыше, в деревне совсем нет черепичных крыш! Я вернулась огородами, представляешь? На мне места живого нет от крапивы! – Она рассмеялась, кулаками утирая крупные слезы.

– Черт с ними, с лекарствами! Все прошло без следа. У меня никогда не болело сердце. Говорят, что радость – такое же потрясение для организма, как и горе. А тут ты согласилась стать моей женой! Будем считать это приступом счастья.

– Будем считать.

– Все будет хорошо Катерина Ивановна!

– Все будет просто отлично, Роберт Иванович!

Он крепче прижал ее к себе и потерся щекой о жесткие волосы, которые почему-то пахли старой и нежилой избой.

Он не будет ничего от нее скрывать. Он все расскажет, но потом. Потом, когда загрудинная боль совсем пройдет.

Она гнала машину навстречу Москве, навстречу привычной жизни и знакомым обстоятельствам.

Роберта за руль она не пустила, хоть он и делал вид, что абсолютно здоров. Катерину не обманули его заверения: она видела, что он бледен, что его мучают одышка и слабость.

– Дай мне слово, что как только мы приедем в Москву, ты первым делом пойдешь к врачу. Мне не нужен полудохлый муж.

– Торжественно клянусь, – заверил ее Роберт Иванович, и она сделал вид, что поверила.

Катерина скосила глаза: Роберт притворялся, что следит за дорогой, но ей казалось, что какие-то мысли терзают его. Заострившийся профиль, бледные щеки – он не похож на счастливого человека, собравшегося отпраздновать собственную свадьбу.

Из деревни они уехали только к вечеру, и весь день он то и дело спрашивал ее:

– Ты не передумала?

– Не дождешься! – отвечала она, и каждый раз он целовал ее волосы.

Она не передумала. Она станет его женой, если даже возникнет реальная перспектива превратиться в его сиделку. Потому что никто и никогда не относился к ней так серьезно. Никто не звал замуж после недельного знакомства. Ее вообще никто и никогда не звал замуж.

А еще она станет сиделкой, потому что чувство вины переполняет ее так, что не осталось места никаким другим чувствам. Она скрыла от Роберта, где провела эту ночь. Ну не нашла в себе силы сказать, что спасала бандита, которого ищет вся московская милиция. Что делала ему перевязку, поила лекарствами, и так искренне жалела, как только может жалеть человек другого очень больного человека.

Правда, она призналась Роберту, что «грабанула» аптеку и еле убежала от своры собак, но сказала, что лекарства потеряла, и до рассвета просидела в чужом огороде. Роберт целовал ее в затылок, называл «бедной девочкой». Он сходил в аптеку и расплатился с хозяином за причиненный ущерб. А потом, в полдень, он заснул на той самой кровати с шишечками. Катерина прилегла рядом, но задремать не смогла. Как только она закрывала глаза, ей виделся бледный высокий лоб со слипшимися белыми волосами, впалые щеки со светлой недельной щетиной и изуродованный шрамом живот с сочащейся кровью через грубые нитки. Катерина не смогла задремать. А, может, все-таки, она заснула, и все остальные события ей приснились?

Она опять покосилась на Роберта. Скорее всего, он и правда следит за дорогой, и никакие такие мысли не терзают его.

– Значит, ты все-таки передумала! – мрачно констатировал он, с особым усердием всматриваясь в летящий навстречу голубой асфальт.

– Господи, да с чего ты взял! – от досады Катерина хлопнула по рулю ладонями, и топнула ногой. – Ну с чего ты взял!

– Ты сняла мое кольцо, – тихо сказал Роберт, не отрывая глаз от дороги.

Катерина поднесла левую руку к глазам. Кольца на пальце не было.

Лучше бы она получила еще одну пулю в живот.

Кольца на пальце не было, будто его не было никогда. Бриллиант в тридцать каратов, зажатый в пасти золотой ящерицы, исчез, а она даже не заметила этого. Не заметила, потому что рука без кольца была привычней, чем с ним.

Катерина с трудом удержалась от того, чтобы не ударить по тормозам и не развернуть машину в обратном направлении. Какое тут к черту чувство вины! Не вины, а винищи. Да она носки будет Роберту стирать и шнурки гладить, если он не передумает взять ее в жены.

Значит, ей не приснилось. И теперь нужно выпутаться, выкрутиться, обмануть Роберта так, чтобы он поверил.

– Миленький, я сняла кольцо, положила в коробочку и упаковала вместе с вещами. Понимаешь, это вещь такой ценности, что невольно привлекает внимание. Представляешь, если вдруг нас остановит гаишник, а я выйду с бриллиантом в тридцать каратов, который можно купить только на аукционе! Да они с нас три шкуры сдерут. Найдут, к чему прикопаться, чтобы содрать невиданный штраф.