Город потерянных душ - Клэр Кассандра - Страница 56

— Нет. Она не любит говорить о Валентине.

— У Сумеречных охотников обычно составные фамилии, — сказал Себастьян и сел на парапет. Клэри, хотя и с неохотой, села рядом. По зеленовато-серой реке сновали туристические катера, из которых доносились голоса гидов. — Фэйрчайлд, Лайтвуд, Уайтло… «Моргенштерн» — это «утренняя звезда». Фамилия немецкая, но наша семья была из Швейцарии.

— Была?

— Вот именно. Валентин был единственным ребенком, — сказал Себастьян. — Его отца, нашего деда, убила нежить, а наш двоюродный дядя погиб в сражении. У него не было детей. Это… — он дотронулся до волос Клэри, — от Фэйрчайлдов. Английская кровь. А я больше похож на швейцарцев. На Валентина.

— А ты что-нибудь знаешь о наших бабушках и дедушках? — спросила Клэри, не в силах побороть любопытство.

Себастьян спрыгнул с парапета, подал ей руку, и она тоже спрыгнула, случайно коснувшись его груди.

Проходившая мимо девушка бросила на нее ревнивый взгляд. Клэри хотелось крикнуть девушке вслед, что Себастьян — ее брат… и что она его ненавидит. Но она промолчала.

— По материнской линии — нет. Откуда мне знать? — Он криво ухмыльнулся. — Пойдем, я покажу тебе свое любимое местечко.

Клэри нахмурилась:

— Ты что-то там про план говорил.

— Всему свое время. — Себастьян зашагал вперед, и она поспешила за ним.

Самое главное — узнать, что он задумал. Поэтому не стоит нарываться.

— Валентин был очень похож на своего отца, нашего деда, — продолжил Себастьян. — Он верил в силу. В то, что мы — избранные воины Света. Что боль делает тебя сильным. Утрата — могущественным. Когда он умер…

— Валентин изменился, — сказала Клэри. — Люк мне рассказывал.

— Он любил своего отца и одновременно ненавидел его. Ты можешь это понять, потому что знаешь Джейса. Валентин воспитал нас так, как его отец воспитывал его самого. Мы всегда возвращаемся к тому, что уже пережили.

— Но Джейс… Валентин научил его не только воинскому искусству. Он обучил его языкам и игре на фортепиано…

— Это скорее заслуга Джослин. — Себастьян произнес имя матери неохотно, как будто ему было неприятно его звучание. — Она считала, что Валентин должен уметь поддержать беседу о литературе, музыке, искусстве. Не только об убийствах. И наш отец передал это Джейсу.

По левую руку от них выросли кованые ворота. Себастьян пригнулся и юркнул в них, жестом велев Клэри следовать за ним.

— А чему научился ты? — спросила она.

Себастьян поднял руки. Совсем как у матери, подумала Клэри: гибкие, с длинными пальцами, предназначенные для того, чтобы держать кисть или перо…

— Я научился владеть инструментами войны… и рисовать кровью. Я не такой, как Джейс.

Теперь они шли по узкой улочке, вымощенной булыжником; в свете солнца крыши домов поблескивали медно-зеленым. На улочке не было ни машин, ни мотоциклов. По левую руку от Клэри стояло кафе, деревянная вывеска которого, болтавшаяся на металлическом стержне, была единственным признаком того, что здесь хоть чем-то торгуют.

— Мне здесь нравится, — сказал Себастьян, проследив за ее взглядом. — Такое чувство, что попал в позапрошлый век. Ни машин, ни огней рекламы. Просто… покой.

Клэри во все глаза уставилась на него. Он врет, подумала она. Ее брат, пытавшийся спалить Аликанте дотла, не может стремиться к покою.

Затем она подумала о том месте, где вырос Себастьян. Сама она там не была, но Джейс описывал его. Маленький домик — коттедж — в долине близ Аликанте. Ночи там тихие, а небо — звездное. Скучает ли он по такой жизни? Что чувствует тот, в ком не осталось… души?

«Неужели ты можешь спокойно находиться там, где родился и жил настоящий Себастьян Верлак до того, как ты убил его? Ходить по этим улицам, называясь его именем и зная, что тетя Верлака скорбит о нем? Это тебя не беспокоит?» — хотелось сказать ей.

Себастьян задумчиво смотрел на нее черными глазами. Она знала, что у него есть чувство юмора, и иногда он был почти так же язвительно остроумен, как Джейс. Но его лицо было серьезным.

— Пойдем, — сказал он, возвращая ее на грешную землю. — Здесь подают лучший горячий шоколад в Париже.

Клэри пришлось признать, что шоколад был превосходным. Его приготовили у них на глазах — в голубом керамическом горшочке, из сливок, какао и сахара. Они заказали круассаны и ели их, окуная в чашки.

— Если хочешь еще круассан, я тебе принесу, — сказал Себастьян. Клэри в это время рассматривала посетителей — все они были старше их. — А то этот ты за секунду умяла.

— Я проголодалась, — пожала плечами девушка. — Послушай, давай о плане. Убеди меня.

Себастьян положил локти на стол и наклонился вперед. Она вспомнила, как вчера ночью заметила серебряное кольцо вокруг его зрачка.

— Я размышлял о том, что ты вчера сказала в клубе.

— В клубе у меня были галлюцинации. Я не помню, что тебе говорила.

— Ты спросила меня, чья я часть, — напомнил Себастьян.

Клэри застыла:

— Да?

— Да. И у меня нет ответа на этот вопрос.

Она повертела чашку. Ей вдруг стало очень неловко.

— Не бери в голову. Это просто фигура речи.

— Что ж, позволь тогда задать тебе вопрос. Ты могла бы простить меня? Я, по-твоему, заслуживаю прощения?

— Не знаю… То есть… религия придает прощению особый смысл, но я ничего не понимаю в этом… Просто я знаю людей, которые легко прощают, вот, пожалуй, и всё.

Она глубоко вздохнула. Себастьян смотрел на нее так пристально, как будто ждал от нее ответа немедленно.

— Еще я знаю, что прощение нужно заслужить, — продолжила Клэри, — измениться, раскаяться, искупить свою вину…

— Искупить свою вину, — эхом повторил Себастьян.

Клэри уткнулась в чашку. Искупить то, что совершил Себастьян, было невозможно.

— Ave atque vale, — сказал он.

Клэри узнала слова, которые Сумеречные охотники по традиции произносили над умершими.

— Почему ты это сказал? Я не умерла.

— Ты, наверное, не знаешь, что это из стихотворения, — грустно улыбнулся Себастьян. — Это Катулл[12]. Frater, ave atque vale. «Брат мой, здравствуй и прощай!» Он говорит о прахе, о похоронных ритуалах, о скорби по своему брату. Я учил это стихотворение в детстве, но не понимал его — не понимал ни скорби, ни горечи потери, ни каково это — умереть, не имея друзей, которые могли бы плакать о тебе… — Он резко поднял на нее глаза: — Как ты думаешь… если бы Валентин воспитывал тебя вместе со мной? Ты бы меня любила?

Клэри обрадовалась, что чашка стоит на столе, иначе бы она ее сейчас уронила. Себастьян смотрел на нее без всякого стеснения, как на инопланетную форму жизни.

— Ну… — замялась она. — Ты мой брат. Я бы любила тебя. У меня… не было бы выбора.

Ей хотелось спросить: а он… а он любил бы ее?.. Как сестру? Но ей показалось, что спрашивать не стоит.

— Так или иначе, Валентин не воспитывал меня. И к тому же это я убила его.

Клэри и сама не знала, зачем так сказала. Может быть, хотела проверить, как Себастьян отреагирует. Джейс однажды сказал, что Валентин — единственный, кто был дорог Себастьяну.

Но ее брат даже не изменился в лице.

— На самом деле его убил ангел. Из-за тебя, конечно, — он водил пальцем по столу, рисуя узоры. — Знаешь, когда я впервые встретил тебя в Идрисе, я надеялся… я думал, что ты такая же, как я. Но ты оказалась совсем не такой, и я возненавидел тебя. Потом, когда я вернулся и Джейс рассказал мне, что ты сделала, я понял, что ошибался. Ты похожа на меня.

— Ты так говорил вчера вечером, — ответила Клэри. — Но я не…

— Ты убила нашего отца. — Его голос теперь звучал совсем тихо. — И тебе все равно. Ты ни секунды об этом не пожалела, разве не так? Валентин избивал Джейса до крови, пока ему не исполнилось десять, но Джейс все равно тоскует по нему. Он скорбел по нему, хотя они и не кровные родственники. А тебе он отец, но ты убила его… и спала после этого спокойно.