Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)

Горький Максим

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - Горький Максим - Страница 46

Изменить размер шрифта:

<1909>

Песня о поле

«Проклятые» вопросы,

Как дым от папиросы,

Рассеялись во мгле.

Пришла Проблема Пола,

Румяная фефела,

И ржет навеселе.

Заерзали старушки,

Юнцы и дамы-душки

И прочий весь народ.

Виват, Проблема Пола!

Сплетайте вкруг подола

Веселый «Хоровод»[156].

Ни слез, ни жертв, ни муки…

Подымем знамя-брюки

Высоко над толпой.

Ах, нет доступней темы!

На ней сойдемся все мы —

И зрячий и слепой.

Научно и приятно,

Идейно и занятно —

Умей момент учесть:

Для слабенькой головки

В проблеме-мышеловке

Всегда приманка есть.

1908

Пошлость[157]

(Пастель)

Лиловый лиф и желтый бант у бюста,

Безглазые глаза — как два пупка.

Чужие локоны к вискам прилипли густо

И маслянисто свесились бока.

Сто слов, навитых в черепе на ролик,

Замусленную всеми ерунду, —

Она, как четки набожный католик,

Перебирает вечно на ходу.

В ее салонах — все, толпою смелой,

Содравши шнуру с девственных идей,

Хватают лапами бесчувственное тело

И рьяно ржут, как стадо лошадей.

Там говорят, что вздорожали яйца

И что комета стала над Невой, —

Любуясь, как каминные китайцы

Кивают в такт, под граммофонный вой.

Сама мадам наклонна к идеалам:

Законную двуспальную кровать

Под стеганым атласным одеялом

Она всегда умела охранять.

Но, нос суя любовно и сурово

В случайный хлам бесштемпельных «грехов»,

Она читает вечером Баркова[158]

И с кучером храпит до петухов.

Поет. Рисует акварелью розы.

Следит, дрожа, за модой всех сортов,

Копя остроты, слухи, фразы, позы

И растлевая музу и любовь.

На каждый шаг — расхожий катехизис,

Прин-ци-пи-аль-но носит бандажи.

Некстати поминает слово «кризис»

И томно тяготеет к глупой лжи.

В тщеславном, нестерпимо остром зуде

Всегда смешна, себе самой в ущерб,

И даже на интимнейшей посуде

Имеет родовой дворянский герб.

Она в родстве и дружбе неизменной

С бездарностью, нахальством, пустяком.

Знакома с лестью, пафосом, изменой

И, кажется, в амурах с дураком…

Ее не знают, к счастью, только… Кто же?

Конечно — дети, звери и народ.

Одни — когда со взрослыми не схожи,

А те — когда подальше от господ.

Портрет готов. Карандаши бросая,

Прошу за грубость мне не делать сцен:

Когда свинью рисуешь у сарая —

На полотне не выйдет belle Hélène[159].

<1910>

Культурная работа

Утро. Мутные стекла как бельма,

Самовар на столе замолчал.

Прочел о визитах Вильгельма

И сразу смертельно устал.

Шагал от дверей до окошка,

Барабанил марш по стеклу

И следил, как хозяйская кошка

Ловила свой хвост на полу.

Свистал. Рассматривал тупо

Комод, «Остров мертвых»[160], кровать.

Это было и скучно, И глупо —

И опять начинал я шагать.

Взял Маркса. Поставил на полку.

Взял Гете — и тоже назад.

Зевая, подглядывал в щелку,

Как соседка пила шоколад.

Напялил пиджак и пальтишко

И вышел. Думал, курил…

При мне какой-то мальчишка

На мосту под трамвай угодил.

Сбежались. Я тоже сбежался.

Кричали. Я тоже кричал,

Махал рукой, возмущался

И карточку приставу дал.

Пошел на выставку. Злился.

Ругал бездарность и ложь.

Обедал. Со скуки напился

И качался, как спелая рожь.

Поплелся к приятелю в гости,

Говорил о холере, добре,

Гучкове[161], Урьеле д'Акосте —

И домой пришел на заре.

Утро… Мутные стекла как бельма.

Кипит самовар. Рядом «Русь»

С речами того же Вильгельма.

Встаю — и снова тружусь.

<1910>

Отбой

За жирными коровами следуют тощие,

за тощими — отсутствие мяса.

Гейне

По притихшим редакциям,

По растерзанным фракциям,

По рутинным гостиным,

За молчанье себя награждая с лихвой,

Несется испуганный вой:

Отбой, отбой,

Окончен бой,

Под стол гурьбой!

Огонь бенгальский потуши,

Соси свой палец, не дыши,

Кошмар исчезнет сам собой —

Отбой, отбой, отбой!

Читали, как сын полицмейстера ездил по городу,

Таскал по рынку почтеннейших граждан за бороду,

От нечего делать нагайкой их сек,

Один — восемьсот человек?

Граждане корчились, морщились,

Потом послали письмо со слезою в редакцию

И обвинили… реакцию.

Читали?

Ах, политика узка

И притом опасна.

Ах, партийность так резка

И притом пристрастна.

Разорваны по листику

Программки и брошюры,

То в ханжество, то в мистику

Нагие прячем шкуры.

Славься, чистое искусство

С грязным салом половым!

В нем лишь черпать мысль и чувство

Нам — ни мертвым ни живым.

Вечная память прекрасным и звучным словам!

Вечная память дешевым и искренним позам!

Страшно дрожать по своим беспартийным углам

Крылья спалившим стрекозам!

Ведьмы, буки, черные сотни,

Звездная палата[162], «черный кабинет»…[163]

Все проворней и все охотней

Лезем сдуру в чужие подворотни —

Влез. Молчок И нет как нет.

Отбой, отбой,

В момент любой,

Под стол гурьбой.

В любой момент

Индифферент:

Семья, горшки,

Дела, грешки —

Само собой.

Отбой, отбой, отбой!

«Отречемся от старого мира…»

И полезем гуськом под кровать.

Нам, уставшим от шумного пира,

Надо свежие силы набрать.

Ура!!