Зима тревоги нашей - Стейнбек Джон Эрнст - Страница 21

– Мне правда хотелось бы просветиться насчет гаданья на картах, – сказал я. – Ведь я тут полный профан. Мне казалось всегда, что этим занимаются цыганки. Вы разве цыганка, Марджи? У меня не было ни одной знакомой цыганки.

Мэри сказала:

– Девичья фамилия у нее русская, она с Аляски.

Вот откуда эти широкие скулы.

Марджи сказала:

– У меня есть преступная тайна, которую я от вас скрыла, Мэри, – о том, как я попала на Аляску.

– Аляска раньше принадлежала русским, – сказал я. – Мы ее купили у России.

– Да, но известно ли вам, что это было место ссылки, как Сибирь, только для более опасных преступников?

– Для каких же?

– Самых опасных. Мою прабабку сослали туда по суду за колдовство.

– А что она делала?

– Наклика?ла бурю.

Я засмеялся.

– Так это у вас наследственная способность.

– Наклика?ть бурю?

– Нет, предсказывать судьбу – пожалуй, это одно и то же.

Мэри сказала:

– Вы шутите. Это неправда.

– Я, может быть, и шучу, Мэри, но это чистая правда. Колдовство считалось самым тяжким преступлением, хуже убийства. У меня сохранились прабабкины бумаги – только там, конечно, все по-русски.

– А вы знаете русский язык?

– Знала, но почти все забыла.

Я сказал:

– Может быть, и в наши дни колдовство – самое тяжкое преступление.

– Ну, не права я была? – сказала Мэри. – То он в одну сторону вильнет, то в другую. И никогда не узнаешь, что у него на уме. Вчера – да нет, это уже сегодня – встал до зари и ушел из дому. Пройтись ему захотелось.

– Я негодяй, – сказал я. – Отъявленный закоренелый мерзавец.

– Мне все-таки хочется, чтобы Марджи погадала, но только ты, пожалуйста, не вмешивайся. А то за разговором мы упустим время, пока детей нет дома.

– Одну минутку, – сказал я. Я поднялся наверх, в спальню. Меч храмовника все еще лежал на постели, а коробка со шляпой стояла открытая на полу. Я прошел в ванную и спустил в унитазе воду. У нас, когда спускаешь воду, по всему дому слышно, как она льется. Я намочил полотенце холодной водой и приложил ко лбу и к глазам. В голове у меня давило так, что глаза, казалось, вылезают из орбит. От холодной воды стало легче. Я присел на унитаз и уткнулся лицом в мокрую ткань, а когда она согрелась, намочил ее еще раз. Проходя опять через спальню, я выхватил из коробки шляпу храмовника и, надев ее на голову, спустился вниз.

– Фу, глупый, – сказала Мэри. Она улыбнулась и повеселела. Болезненная напряженность исчезла.

– Можно ли отбелить страусовое перо? – спросил я. – Оно стало совсем желтое.

– Наверно, можно. Надо спросить мистера Шульца.

– Зайду к нему в понедельник.

– Мне хочется, чтобы Марджи погадала, – сказала Мэри. – Мне очень-очень хочется.

Я водрузил шляпу на столбик лестничных перил, и он сделался очень похож на подвыпившего адмирала – если такое явление возможно.

– Достань ломберный столик, Ит. Нужно много места.

Я принес столик из чулана, раскрыл его и укрепил ножки.

– Марджи не любит сидеть в кресле.

Я пододвинул стул:

– А нам что делать?

– Сосредоточиться, – сказала Марджи.

– На чем?

– По возможности ни на чем. Карты у меня в сумке, вон там, на диване.

Я всегда представлял себе гадальные карты засаленными, пухлыми и мятыми, но эти были чистенькие и блестели, словно пластмассовые. Они были длинней и уже игральных карт, и в колоде их было гораздо больше, чем пятьдесят две. Марджи сидела за столом очень прямая и разбирала колоду – ярко раскрашенные фигуры со сложной иерархией мастей. Названия были все французские: l’empereur, l’ermite, le chariot, la justice, le mat, le diable[14]; земля, солнце, луна, звезды, а мастей тоже четыре: мечи, чаши, дубинки и деньги – я так думаю, что deniero должно означать деньги, хотя рисунок напоминал геральдическую розу, – и в каждой масти свои король, королева и валет. Потом еще какие-то странные, жутковатые карты – башня, расколотая молнией, колесо фортуны, виселица с человеком, подвешенным за ноги, – lе реndu, и смерть – la mort, скелет с косой.

– Довольно мрачные картинки, – сказал я. – Они и обозначают то, что на них изображено?

– Смотря по тому, как лягут. Если карта легла вверх ногами – значение будет обратное.

– А вообще значение может меняться?

– Может. Это уже вопрос толкования.

За картами Марджи сразу сделалась официально сдержанной. Под ярким светом ее руки выдавали то, что я уже однажды заметил: что она старше, чем кажется.

– Где вы научились этому? – спросил я.

– Девочкой я часто смотрела, как гадает бабушка, а потом стала брать с собой карты, когда шла в гости, – вероятно, как способ привлечь внимание.

– А вы сами верите?

– Не знаю. Иногда происходят странные вещи. Не знаю.

– Может быть, все дело в том, что карты заставляют сосредоточиться – психическая тренировка своего рода?

– Мне иногда самой так кажется. Бывает, я даю карте значение, которое ей вообще не свойственно, и в этих случаях почти никогда не ошибаюсь. – Ее руки двигались, точно живые существа, тасуя и снимая, тасуя и снимая, и наконец пододвинули ко мне колоду, чтобы я снял.

– На кого будем гадать?

– На Итена! – вскричала Мэри. – Посмотрим, сойдется ли со вчерашним.

Марджи взглянула на меня.

– Светлые волосы, – сказала она, – голубые глаза. Вам еще нет сорока?

– Сорок.

– Король дубинок. – Она достала карту из колоды. – Вот это вы. – Король в мантии и в короне, с увесистым красно-синим скипетром и внизу надпись: Roi de Baton. Она положила карту на стол лицом кверху и снова перетасовала колоду. Потом стала быстро раскладывать остальные карты, приговаривая нараспев. Одна карта легла над моим королем. – Это вам для покрова. – Вторая поперек первой. – Это вам для креста. – Третья – сверху. – Это вам для венца. – Четвертая – снизу. – Это вам для опоры. Это – что было, это – что будет. – Карты ложились одна за другой, образуя на столе большой крест. Наконец она быстро выложила четыре карты в ряд слева от креста, говоря: «Для вас, для дома, что ожидается, как сбудется». – Последняя карта оказалась человек, повешенный за ноги, но я, сидя по другую сторону стола, видел его в нормальном положения.

– Неплохо сбудется.

– Это может означать спасение, – сказала она, кончиком указательного пальца обводя нижнюю губу.

Мэри спросила:

– А про деньги тут есть?

– Да, есть, – сказала она рассеянно. И вдруг смешала все карты, тщательно перетасовала их и снова принялась раскладывать, бормоча свои заклинания. Казалось, она не всматривается в каждую отдельную карту, но воспринимает всю картину в целом, и взгляд у нее был задумчивый и туманный.

Отличный номер, думал я, гвоздь программы для вечера в дамском клубе, да и где угодно. Так, верно, выглядела пифия – холодная, непроницаемая, загадочная. Сумей долго продержать людей в напряженном, тревожном, захватывающем дух ожидании, и они поверят чему угодно – важны не действия, важна техника, расчет времени. Эта женщина зря растрачивает талант на коммивояжеров. Но что ей нужно от нас, от меня? Вдруг она снова смешала все карты, собрала их в колоду и вложила в красный футляр, на котором значилось: «L. Muller et Cie, Fabrigue de Cartes».[15]

– Не могу, – сказала она. – Бывает иногда.

Мэри спросила, едва дыша:

– Вы что-то увидели в картах, о чем не хотите говорить?

– Да нет, я скажу, пожалуйста! Однажды, совсем еще девочкой, я увидела, как змея меняет кожу, гремучая змея Скалистых гор. И вот сейчас, когда я смотрела в карты, они вдруг куда-то исчезли и вместо них я увидела ту самую змею, частью в старой коже, пыльной и стертой, частью в новой и блестящей. Вот и понимайте, как хотите.

Я сказал:

– Это похоже на транс. С вами такое уже бывало?

– Да. Три раза.

– И так же непонятно к чему?