Против кого дружите? - Стеблов Евгений - Страница 37

Смотрю краем глаза в зал – все сидят как ни в чем не бывало. Только одна дама в первом ряду вопросительно покосилась на мужа. Не послышалось ли ей чего? Тот сидит, смотрит на сцену с серьезным видом. Она удовлетворенно вздохнула: значит, послышалось.

Замечательно в этом спектакле работала народная артистка России Тамара Сумбатовна Оганезова. Тамара Сумбатовна вообще пример женской стойкости. Лет ей было немало. Сама говорила, что семьдесят – стало быть, наверняка больше. Вроде бы до революции еще Сорбонну кончала, если верить слухам. Косметикой особенно не пользовалась. Предпочитала естественный стиль. Перенесла серьезную операцию, уже после этого попадала под троллейбус и тем не менее излучала энергию и обаяние – «о бон кураж». На гастролях в Новосибирске не явилась на спектакль (просмотрела или забыла). Администрация даже и не волновалась особенно. Послали машину к центральному универмагу и объявили по радио:

– Тамара Сумбатовна Оганезова, вас ждут у входа, у вас спектакль!

И действительно она тут же появилась. Все знали, что если ее нет в гостинице, стало быть, она в универмаге. Обожала магазины. Когда спрашивали, в чем секрет ее молодости, отвечала, что никогда ни в чем себя не ограничивала, никаких диет и зарядок, только всю жизнь следила за желудком, очищалась любым способом. «Если девушка побледнела к утру после позднего бала, значит плохо воспитана, не следит за желудком», – кокетливо утверждала «соленая армянка», как она себя называла, Тамара Сумбатовна. Она начинала свой путь в кабаре «Летучая мышь» у Балиева. Выиграла там конкурс на лучшие ножки. Она блистательно играла в «Миллионе», пела: «Пара гнедых, запряженных зарею. Тощих, голодных пара гнедых…» Всегда под бурные аплодисменты.

Последний раз сыграли «Миллион» на юбилей Тамары Сумбатовны. Это официально. Снимало телевидение. Существует несколько телеверсий. На самом деле то был и последний выход на сцену Веры Петровны Марецкой. Но об этом мало кто знал. Вера Петровна называла меня Спартаком. Не знаю почему. Может быть, потому, что я совсем не Спартак.

– Спартак, – протяжно, чуть-чуть капризно говорила она несколько в нос, – ну расскажи мне, кто с кем? Какой расклад? Я ведь редко бываю в театре.

Я не мог удовлетворить ее праздное любопытство амурными интересами, так как сам мало что знал. Только уж то, что знали все. Да и она интересовалась не всерьез. Всерьез она была тяжело больна последние десять лет. Полосные операции и трепанация черепа не надломили ее. Человек удивительного мужества, она еще и смеялась над собой.

Как-то сразу после больницы пришла играть «Миллион» в черном полупрозрачном платье.

– Спартак, как тебе мое платье?

От неловкости я зажато промямлил:

– Элегантно… так… просвечивает…

– Да, уже всю просветили из пушки… – шутила она по поводу облучения, курс которого только что приняла.

Хоронили Любовь Петровну Орлову. Стою с Пляттом у гроба в почетном карауле. Рядом стоит Марецкая. Тихо спрашивает Ростислава Яновича:

– Славик, ты уже придумал, что будешь говорить на моих похоронах?

– Ты что, Верочка? – растерялся Плятт.

– Да нет, ты зайди ко мне, порепетируем. А то будешь городить какую-нибудь чепуху, – настаивает она.

Вот пишу и ловлю себя на том, что невозможно писать о Марецкой и не упомянуть Плятта, или Завадского, или Анисимову, или Уланову. Фактически это была одна семья. В разные годы они были женами Юрия Александровича, и всегда рядом был Плятт. Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф везла весь черновой воз театра. Вера Петровна тоже была хозяйкой в театре, но не хозяйкой театра. Галина Сергеевна Уланова держалась несколько особняком. Юрий Александрович понимал, что авторитет великой балерины выше его авторитета. Новый год он часто встречал с Улановой. Марецкая опекала его даже в быту. Анисимова проводила в жизнь его художественную политику. Плятт произносил спичи. Как-то он признался мне:

– Знаете, Женя, я благодарен Юрию Александровичу. Я его ученик и всегда верен ему. Но, в сущности, мы с ним совершенно разные люди. Он эстет. А я хулиган.

Одной из самых дорогих реликвий стала для Ростислава Яновича справка об исключении его из профсоюза РАБИС (работников искусств) за то, что он бегал голый вокруг храма Христа Спасителя в молодые годы. На спор. Он обожал соленые анекдоты. Если анекдот ему нравился, обычно соглашался: «Беру». Но при этом оставался глубоко интеллигентным человеком.

Его отношение к Вере Петровне было всю жизнь рыцарским. Она часто бросала ему с очаровательно-капризной интонацией по какому-нибудь поводу: «Славик, ты не товарищ!» – будучи абсолютно уверенной в обратном. Как-то, уже после ее ухода, Ростислав Янович поинтересовался:

– Женя, видели вчера «Член правительства» по телевидению, Веру Петровну видели?

– Видел.

– Правда, здорово? – В глазах его проступили слезы.

У турникета проходной закрытого предприятия Плятт, Марецкая и ваш покорный слуга. Приехали на шефский концерт. Возбужденная лицезрением живых артистов простоватая работница охраны суетливо мечется взглядом меж паспортами и нашими лицами, командует сама себе вслух:

– Так, спокойно. Кто из вас Плятт? Кто Марецкая?

В Алма-Ате, в скверике напротив гостиницы, сидим на скамейке в том же составе. Прохожий, кривоногий казах, прищурившись, целится пальцем в Плятта:

– Так-так-так… Сейчас скажу… Граббе!

Вера Петровна хохочет. Ростислав Янович смущенно улыбается. На тех гастролях, гуляя по казахской столице, Вера Петровна вспоминала, как в войну снималась на объединенной алма-атинской киностудии в фильме «Она защищает Родину». Вспоминала о прошлых романах с Иосифом Хейфицем, с Михаилом Зощенко. Игриво призналась:

– Люблю доводить мужиков до безумия и покидать в последний момент… Так им и надо!

Там же, в Алма-Ате, после спектакля «Миллион за улыбку» Марецкая таинственно отвела меня в сторону:

– Спартак, против тебя заговор. Ты сейчас вернешься к себе в номер, там будет жуткий беспорядок – пьяный прибалт подселился. Они уговорили латыша-спортсмена участвовать. Я обожаю розыгрыши, но подумала: это все-таки не совсем этично по отношению к тебе. Спартак, а вдруг ты не один? С женщиной? Нет, некрасивый розыгрыш. Только ты не выдавай меня, пока я жива.

Я дал слово Вере Петровне. И при ее жизни никому об этом не рассказывал.

А было так. На гастролях я предпочитал жить один, без соседа. Даже когда еще не имел званий и официально не имел права на оплачиваемый одноместный номер или люкс. Обычно сам доплачивал за свое одиночество. В Алма-Ате меня поселили в двухместных, заверив, что никого не подселят. Вот коллеги и решили разыграть меня. Инсценировали подселение. Вернувшись с работы в гостиницу, застал у себя полный хаос. На столе огрызки, окурки, пустые бутылки, стаканы в винной луже. На кровати, на стульях, в ванной разбросано грязное белье. Чужое. Латыш-спортсмен вполне справился с ролью пьяного подселенца. Я поблагодарил его и проводил восвояси. Грязное белье выкинул вместе с мусором. Навел порядок. Затем позвонил администратору Виктору Михайловичу Сигалову. Влюбленный в театр, в артистов, он поразил нас однажды на пляже в Одессе во время гастролей монологом Незнамова из «Без вины виноватых» Островского: «Мацэрям, бросающих своих детей…» С подлинным чувством, со смешной патетикой, при трогательном еврейском акценте Виктор Михайлович запал в наши души, и, когда в брежневские времена его уводили из театра в наручниках за какую-то невинную по теперешним временам «валютную операцию», не было в театре человека, не сочувствующего ему в его злоключениях. Так вот, позвонив Сигалову, я возмущался до слез, играя на всю катушку, чтоб мне поверили. И Виктор Михайлович поверил, поверили и авторы розыгрыша и пришли успокаивать, признаваться в своем озорстве. И теперь не верят, что это я разыграл их, а не они меня. Но я сдержал слово, данное Вере Петровне. Уже перенеся трепанацию черепа, она ввелась на роль странной миссис Сэвидж в одноименном спектакле. После того как Раневская отказалась выходить в одной из лучших своих ролей, после того как Любовь Петровна Орлова сыграла Сэвидж, сыграла неожиданно, с какой-то предсмертной мукой, о которой сама еще не подозревала. Сыграла и умерла. После всего этого Марецкая приняла эстафету. Записала телевизионную версию. Зачем? Зачем понадобилось ей это соревнование со смертью? Откуда нашла в себе силы? Читала для радио, когда уже не могла играть. Поддерживала, утешала Завадского до его последнего вздоха в кремлевской больнице. Брала на себя его боль. Большая актриса – большая воля.