Пелагия и Черный Монах - Акунин Борис - Страница 44

- Да, - всхлипнул товарищ прокурора. - Ему все равно. Я закричал формулу, и он отодвинулся, растаял.

- Все ту же? "Верую, Господи"?

- Да.

- Ну вот, видите, вам нечего бояться. Это Василиск боится вашей магической формулы.

Бердичевский дрожащим голосом прошептал:

- Ночью он придет снова. Украдет последнее. И тогда я забуду, кто я. Я превращусь в животное. Это доставит вам массу неудобств, ведь вы не ветеринар, вы не лечите животных. Я заранее прошу меня извинить...

- М-да, - вздохнул Донат Саввич, обескураженно потирая подбородок. Можно, конечно, дать на ночь морфеогенум, но неизвестно, что ему привидится во сне. Возможно, что-нибудь и похуже... Что же делать?

Сердце Полины Андреевны разрывалось от сочувствия к больному, но как ему помочь, она не знала.

- Морфеогенум - чушь, - пробурчал Лямпе. - Ко мне. И очень просто. Вдвоем. Мне все равно, ему нестрашно.

- Постелить ему у вас в спальне? Вы это хотите сказать? - встрепенулся Коровин. - Что ж, если он не возражает, возможно, это выход.

- Эй, вы! - крикнул физик Бердичевскому, будто глухому. - Хотите у меня? Только храплю.

Больной суетливо зашарил по подлокотникам, поднялся из кресла, замахал руками. Слезливая апатия вдруг сменилась чрезвычайным волнением:

- Очень хочу! Я буду вам необычайно, беспрецедентно признателен! С вами спокойно! Храпите сколько угодно, господин Лямпе, это даже еще лучше! Я вам так благодарен, так благодарен!

- Черта ли мне в благодарности! - грозно крикнул Лямпе. - А террор вежливостью - выгоню!

Матвей Бенционович попробовал было извиняться за свою вежливость, но физик прикрикнул на него еще решительней, и больной затих.

Когда доктор и его гостья стали прощаться, свихнувшийся следователь робко спросил госпожу Лисицыну:

- Мы не встречались прежде? Нет? Извините, извините. Я, должно быть, ошибся. Мне так неловко. Не сердитесь...

Полина Андреевна от жалости чуть не разревелась.

Скандал

На обратном пути госпожа Лисицына выглядела печальной и задумчивой, доктор же, напротив, кажется, пребывал в отменном расположении духа. Он то и дело поглядывал на свою спутницу, загадочно улыбаясь, а один раз даже потер руки, словно в предвкушении чего-то интересного или приятного.

Наконец Донат Саввич нарушил молчание:

- Ну-с, Полина Андреевна, я исполнил вашу просьбу, показал вам Лямпе. Теперь ваш черед. Помните уговор? Долг платежом красен.

- Как же мне с вами расплатиться? - обернулась к нему Лисицына, отметив, что глаза психиатра хитро поблескивают.

- Самым необременительным образом. Оставайтесь у меня отужинать. Нет, право, - поспешно добавил Коровин, увидев тень, пробежавшую по лицу дамы. Это будет совершенно невинный вечер, кроме вас приглашена еще одна особа. А повар у меня отличный, мэтр Арман, выписан из Марселя. Монастырской кухни не признает, на сегодня сулил подать филейчики новорожденного ягненка с соусом делисьё, фаршированных раковыми шейками судачков, пирожки-минь-он и много всякого другого. После я отвезу вас в город.

Неожиданное приглашение было Полине Андреевне кстати, но согласилась она не сразу.

- Что за особа?

- Прекрасная собой барышня, весьма колоритная, - с непонятной улыбкой ответил доктор. - Уверен, что вы с ней друг другу понравитесь.

Госпожа Лисицына подняла лицо к небу, посмотрела на выползавшую из-за деревьев луну, что-то прикинула.

- Что ж, фаршированные судачки - это звучит заманчиво.

Не успели сесть за стол, сервированный на три персоны, как прибыла "колоритная барышня".

За окном послышался легкий перестук копыт, звон сбруи, и минуту спустя в столовую стремительно вошла красивая девушка (а может быть, молодая женщина) в черном шелковом платье. Откинула с лица невесомую вуаль, звонко воскликнула:

- Андре! - и осеклась, увидев, что в комнате еще есть некто третий.

Лисицына узнала в порывистой барышне ту самую особу, что встречала на пристани капитана Иону, да и красавица вне всякого сомнения тоже ее вспомнила. Тонкие черты, как и тогда, на причале, исказились гримасой, только еще более неприязненной: затрепетали ноздри, тонкие брови сошлись к переносице, слишком (по мнению Полины Андреевны даже непропорционально) большие глаза заискрились злыми огоньками.

- Ну вот все и в сборе! - весело объявил Донат Саввич, поднимаясь. Позвольте представить вас друг другу. Лидия Евгеньевна Борейко, прекраснейшая из дев ханаанских. А это Полина Андреевна Лисицына, московская паломница.

Рыжеволосая дама кивнула черноволосой с самой приятной улыбкой, оставшейся без ответа.

- Андре, я тысячу раз просила не напоминать мне о моей чудовищной фамилии! - вскричала госпожа Борейко голосом, который мужчиной, вероятно, был бы охарактеризован как звенящий, госпоже Лисицыной же он показался неприятно пронзительным.

- Что чудовищного в фамилии "Борейко"? - спросила Полина Андреевна, улыбнувшись еще приветливей, и повторила, как бы пробуя на вкус. - Борейко, Борейко... Самая обыкновенная фамилия.

- В том-то и дело, - с серьезным видом пояснил доктор. - Мы терпеть не можем всего обыкновенного, это вульгарно. Вот "Лидия Евгеньевна" - это звучит мелодично, благородно. Скажите, - обратился он к брюнетке, сохраняя все ту же почтительную мину, - отчего вы всегда в черном? Это траур по вашей жизни?

Полина Андреевна засмеялась, оценив начитанность Коровина, однако Лидия Евгеньевна цитату из новомодной пьесы, кажется, не распознала.

- Я скорблю о том, что в мире больше нет истинной любви, - мрачно сказала она, садясь за стол.

Трапеза и в самом деле была восхитительна, доктор не обманул. Проголодавшаяся за день Полина Андреевна отдала должное и тарталеткам с тертыми артишоками, и пирожкам-миньон с телячьим сердцем, и крошечным канапе-руайяль - ее тарелка волшебным образом опустела, была вновь наполнена закусками и вскоре опять стояла уже пустая.

Однако кое в чем Коровин все же ошибся: женщины друг другу явно не понравились.

Особенно это было заметно по манерам Лидии Евгеньевны. Она едва пригубила игристое вино, к кушаньям вообще не притронулась и смотрела на свою визави с нескрываемой неприязнью. В своей обычной, монашеской ипостаси Полина Андреевна несомненно нашла бы способ умягчить сердце ненавистницы истинно христианским смирением, но роль светской дамы вполне оправдывала иной стиль поведения.

Оказалось, что госпожа Лисицына превосходно владеет британским искусством лукинг-дауна, то есть взирания сверху вниз - разумеется, в переносном смысле, ибо ростом мадемуазель Борейко была выше. Это не мешало Полине Андреевне поглядывать на нее поверх надменно воздетого веснушчатого носа и время от времени делать бровями едва заметные удивленные движения, которые, будучи произведены столичной жительницей, одетой по последней моде, так больно ранят сердце любой провинциалки.

- Милые пуфики, - говорила, к примеру, Лисицына, указывая подбородком на плечи Лидии Евгеньевны. - Я сама их прежде обожала. Безумно жаль, что в Москве перешли на облегающее.

Или вдруг вовсе переставала обращать внимание на бледную от ярости брюнетку, затеяв с хозяином продолжительный разговор о литературе, которого госпожа Борейко поддержать не желала или не умела.

Доктора, кажется, очень забавляло разворачивавшееся на его глазах бескровное сражение, и он еще норовил подлить масла в огонь.

Сначала произнес целый панегирик в адрес рыжих волос, которые, по его словам, служили верным признаком неординарности натуры. Полине Андреевне слушать про это было приятно, но она поневоле ежилась от взгляда Лидии Евгеньевны, которая, вероятно, с удовольствием выдрала бы превозносимые Донатом Саввичем "огненные локоны" до последнего волоска.

Даже чудесный аппетит московской богомолки послужил Коровину поводом для комплимента. Заметив, что тарелка Полины Андреевны опять пуста, и подав знак лакею, Донат Саввич сказал: