Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 46

Китайский. Черный. Сливки только с чухонской фермы в Гатчине. Немного мармелада. Генриетта Ивановна сама прекрасно варит его, добавляя в повидло шепотку желатина. В России не достать настоящего. Впрочем, как и молока – либо чересчур жидкое, либо ложка стоит, масла, неба, шелка, лета, дорог, порядочных людей и учебных заведений. Все должно быть создано заново, на нужный покрой. Правда, многие этого не понимают. На свое горе. Но семья адмирала никогда не изменит курс. По нему должны ровняться отстающие.

Итак, чай.

Если юность человека прошла в Англии, на душе останется, точно выглаженная утюгом, складка. Ее не отпарить. Не скрыть. Строгость, аккуратность, благородство. Вот чего от тебя ждут. И Николай Семенович ни разу не дал повода сомневаться ни в своих словах, ни в намерениях. С делами труднее, но не все дела человеческие должны быть отверсты глазу.

Он происходил из морской семьи, дружил с великим князем Павлом, учился в Лондоне, плавал на британских кораблях в колонии, женился на англичанке. Все это еще не делало его космополитом. Напротив. Именно там Николай Семенович понял, что деятельный патриотизм – отличительная черта всякого истинного джентльмена. Правда, трудно было любить родину по-английски. Не снимая перчаток. И не расстегивая штанов, как выразился о нем когда-то князь Потемкин.

Но настоящее достоинство в том и заключается, чтобы стоять выше злобных насмешек. Да, он педант. Ненавидит шанс, случай, удачу в туземном смысле слова. Судьбу, если хотите. Бросок ее костей – ничего не значит. Упорный труд, умеренность, расчет – вот ключи от прочной победы. Конечно, Николай Семенович не ужился со Светлейшим в Черноморском флоте. Того устраивал Ушаков – грубиян и невежда с одним упованием – Бог поможет! Так дела не делаются.

Впрочем, в России они всегда делаются именно так. Стоит ли удивляться, что ничего долговечного нет? Всякая победа уходит, как песок сквозь пальцы, не став ступенью для будущих достижений. Трезво оценивать шансы значительно труднее. И не соваться в огонь тоже. Здесь же любят играть с огнем!

Вот хотя бы последнее действо на Сенатской площади. Кто их торопил? Кто подталкивал? А если даже и подталкивал, то на кого им теперь обижаться, кроме себя? Кого винить? Нет, к счастью, более солидные люди сумели остаться в тени. Не запачкать рук.

Не снять штанов? Эта давнишняя острота уже тридцать шесть лет не давала адмиралу покоя. Неужели временщик-насмешник прав? И он, Мордвинов, вновь упустил свой шанс? Опасливо отбежал в сторону. Как под Кинбурном, когда, убоявшись громады турецкого флота, не отправил кораблей на помощь Суворову. Трезво рассчитал – наших сил не хватит, русский десант в мешке, никто не выживет, зачем рисковать? Кто мог подумать, что необстрелянные новобранцы с перепугу опрокинут турок и зубами схватят викторию?

Вот тогда-то князь и пошутил. А после второй промашки снял Мордвинова с командования эскадрой. Ему нужны были те, у кого шило бреет. Он так и написал Николаю Семеновичу в оскорбительно вежливом письме – шило бреет! Как было объяснить, что шилом брить нельзя! Один, другой раз повезет, на третий сорвется. Пока дойдет до третьего, отвечали ему, мы уже возьмем Константинополь! Не взяли.

Государь Александр Павлович был иной. Он поставил Мордвинова во главе всех морских сил. И по его, Мордвинова, совету убавил кораблей и на Балтике, и в Черном море. Сухопутной державе незачем столько флотов и эскадр. Тем более в ожидании Наполеона. А что потом говорили, будто это британцы платят нашему адмиралтейству за советы – так всякий, кто не слеп, поймет его правоту и экономию. Ведь Нельсон и сам справился. Одного Трафальгара достаточно. Зачем бы мог понадобиться второй Корфу?

Семья уже рассаживалась за столом. Серебряный чайник с чеканным гербом Мордвиновых на боку был в испарине. Фарфоровые чашки с видами Амстердама – подарок великой княжны Анны Павловны – тщательно протирались и расставлялись так, что картинка непременно смотрела на того, кто будет пить. В этот момент вошел дворецкий и доложил: генерал-адъютант Бенкендорф просит его принять.

Николай Семенович поморщился. Как невежливо заявляться к людям, когда они готовятся к трапезе. Впрочем, он спохватился – его привычки – не привычки всего Петербурга, и генерал, вероятно, будет удивлен, застав семью в пять часов за чаем.

– Просите.

Генриетта Ивановна взяла пятый прибор, но муж едва заметно покачал головой.

– Я буду в кабинете. Пейте без меня.

Внутреннее чувство подсказывало адмиралу, что воспитанник вдовствующей императрицы, этот скорбный сиделец Следственного комитета, пожаловал к нему с таким разговором, который не заесть ни мармеладом, ни гренками.

– Прошу. – Адмирал сделал гостеприимный жест.

Несколько мгновений они рассматривали друг друга. Никто не торопился начинать разговор. Исполненное достоинства лицо Мордвинова, высокий лоб, благородные седины внушали уважение. Губы сжаты в плотную полуулыбку. Руки спокойные, без лишних движений. Собранный, уверенный в себе человек. Разве что глядит влево. А когда глаза собеседника ищут левого угла, он, скорее всего, врет. Этому Бенкендорфа научил один полковой коновал, лечивший его лошадь.

– Она, барин, скотина хитрая, – разглагольствовал Цицерон. – Када направо лупится, знать, мечтательное шой-то в ей есть. Тада бери ее, родимую, смело. Хошь куй, хошь в ушах тряпицей ковыряйся. А када, шельма, налево метит, знать, цапнуть норовит, но дюже хоронится.

– Что вас привело? – Мордвинов нарушил тишину первым. Это был добрый знак. Тот, кто обрывает паузу, хочет отделаться от собеседника. Стало быть, не чувствует себя спокойно.

– Вот эти письма. – Без дальних околичностей Бенкендорф протянул хозяину дома два небольших конверта. Исследуя футляр с ожерельем, он аккуратно вспорол обивку верхней крышки и нащупал под ней пальцами бумагу. Теперь коробка лежала у него на коленях, но генерал не торопился ее открывать.

– Вы уверены, что это мне? – Старик не протянул руку, как ожидал собеседник. – Даже не пошевелил пальцами.

– Убедитесь сами.

Пришлось взять. Два кратких уведомления. От Николая Тургенева и Натана Ротшильда. Ничего не значащие слова. Приветствие и выражение надежды, что подарок доставлен в целости. Тургеневское начиналось обращением: «Дорогой Николай Семенович» – единственное, что указывало на адресата. Генерал чуть до потолка не подскочил от радости, потому что государь, несмотря на все доводы, мог еще держать под подозрением Воронцова.

Интересны письма были только в купе с находкой. Как и ожидал гость, пробежав их глазами, хозяин дома отодвинул бумажки от себя.

– Жаль вас огорчать, но это ошибка. Я понятия не имею, кому адресованы сии эпистолы. Кто и с чем меня поздравляет? О каком подарке речь? Как они попали к вам?

Вместо ответа Бенкендорф открыл футляр. На мгновение ожерелье приковало взгляд старика.

– Кто-то прислал его вам из Лондона.

Губы Николая Семеновича дрогнули в едва приметной усмешке.

– У меня нет в Англии знакомых, способных сделать столь дорогой подарок. А если даже и есть, то отчего его не принесли домой? Мой адрес известен.

– Владельцу ювелирного магазина сказали, что вы сами придете за ним.

– Вот как? – По лицу адмирала пробежала тень. – Странное заявление. Во всяком случае, мне ничего не сообщали о посылке. Да и кому мог быть предназначен подобный сюрприз? Моя супруга уже в том возрасте, когда порядочные дамы не обнажают шею. А дочь еще девица, ей неприличны изумруды.

Бенкендорф пожал плечами и выжидающе уставился на старика.

– И что же, этот владелец назвал мое имя?

– Нет. Адресат должен был получить посылку, предъявив такое кольцо.

Александр Христофорович протянул Мордвинову печатку с числом «71».

– Что за детская игра? – Адмирал почти оттолкнул руку гостя. – Вы принимаете меня за кого-то другого, молодой человек! – В его голосе прозвучал гнев. – Прилично ли мне, сенатору, заслуженному лицу пускаться в шпионские безделки?! Вы оскорбляете меня!