Французская карта - Бегунова Алла Игоревна - Страница 16

Понятия о совести в исламском мире весьма своеобразные. На них коллежский советник даже не рассчитывал. Он взял связку ключей, изъятых у Муртаза-эфенди, нашел один, подходящий к двустворчатой, изготовленной из дуба, двери в западной стене мечети, открыл ее и обернулся к солдатам:

– Очень тихо! Очень осторожно! Тот, кто найдет тайник, получит пять золотых рублей…

Сержант Чернозуб и унтер-офицер Ермилов шли, почти касаясь плечами друг друга. Ермилов нес фонарь, в котором колебалась от невидимых движений воздуха и мерцала свеча. Чернозуб держал наготове пистолет. По их разумению, у двери в комнату с оружием должен был стоять охранник. Во всяком случае, кирасиры бы поставили его обязательно. Охраннику предназначалась пуля из пистолета. Всех остальных неприятелей отважные латники Екатерины Великой намеревались взять в плен в ходе рукопашной схватки.

Как ни старались Чернозуб, Ермилов и идущие за ними рядовые двигаться осторожно, ступени деревянной лестницы под их тяжелыми сапогами отчаянно скрипели. Они словно давали сигнал хозяевам мечети: «Тревога!» Но, похоже, сигнала никто не слышал. Гулкая тишина и непроглядная темнота царили на галерее западной стороны. Русские беспрепятственно поднялись на второй этаж, медленно пошли по коридору, повернули по его ходу направо и тут остановились. Приглушенные голоса, блеск огня и тени от него на стене – все указывало на то, что поиск увенчался успехом.

Чернозуб и Ермилов переглянулись и дали солдатам знак приготовиться к бою. Глухая каменная стена послужила им хорошим прикрытием. Прижимаясь к ней спинами, русские шаг за шагом пробирались к маленькой комнате, освещенной изнутри, и уже отчетливо слышали разговоры тех, кто в ней находился:

– Анги саат?

– Тез он.

– Бен истерым раатланмах.

– Бир шей! Тохта. Бу чабык.

– Бах! Ким онда[6]…

Но это были последние слова татарина или турка – что впоследствии они так и не определили, – стоявшего у двери. Чернозуб, прижав пистолет к его животу, надавил пальцем на спуск, и выстрел получился не столь громким, как обычно. Огнестрельное оружие сержант тотчас отшвырнул в сторону и огромным своим кулачищем нанес удар по скуле первого бросившегося к нему заговорщика.

Подобный удар, направленный в висок, стал бы последним в жизни добродетельного мусульманина. Однако Чернозубу приказали не убивать без нужды, а только захватывать в плен. Потому богатырь-украинец с ходу лишил противника сознания и принял участие в дальнейшей яростной драке. Нельзя сказать, будто схватка обошлась без потерь с нашей стороны. Террористы сопротивлялись до последнего. К тому же у них имелось оружие: кинжалы, ятаганы, сабли и пистолеты, правда, не все их они успели зарядить.

Больше других пострадал унтер-офицер Ермилов.

Какой-то ошалелый турок на мирное предложение сдаться не ответил и тут же ятаганом распорол ему весь правый рукав кителя, при том глубоко поранив руку от плеча до локтя. Однако выстрелы из двух пистолетов, которые произвели заговорщики, вреда никому не причинили. Первая пуля попала в оштукатуренную стену, вторая – в пол. В тесной комнате, заставленной длинными ящиками с ружьями, прицеливаться действительно было трудно. Выстрелы же, добавив черного порохового дыма, только помогли русским в рукопашном бою одолеть азиатов. Под шумок они крепко избили своих противников, всех уложили на пол лицом вниз и связали им руки заранее приготовленными сыромятными ремнями.

Не только ружья доставило в Евпаторию торговое судно, пришедшее из турецкого порта Синоп, но и порох, свинец, деньги. Мешки с порохом находились в другой комнате, обнаруженной лично князем Мещерским. Там порох раскладывали по каким-то коробкам вместе с мелкими кусочками свинца два татарина, крайне удивившиеся появлению коллежского советника. Сражаться с ним они не стали, а сразу повалились на колени и запросили пощады.

В общем, вечер прошел беспокойно.

Пока отправляли арестованных в местную тюрьму, пока описывали найденное военное имущество, пока опрашивали свидетелей, которые все-таки нашлись, в чем состояла прямая заслуга Абдуллы-бея. Очень заинтересовали князя Мещерского дружеские и сердечные отношения Муртазы-эфенди с городничим Кандауровым, но это дело требовало особых разбирательств. Доказать факт подкупа надо еще уметь. Заночевал управитель канцелярии таврического губернатора вместе с кирасирами в усадьбе татарского вельможи, хорошо охраняемой.

Бывший каймакам радовался удачному исходу операции не меньше русских. Он приказал заколоть трех барашков и устроил для всех ужин в саду, где его слуги жарили на открытом огне шашлыки из молодого и свежего мяса, сладкого, как мед. В изобилии подавали также татарский национальный хмельной напиток из перебродившего пшена – «бузу». Абдулла-бей предложил князю задержаться у него в гостях на денек-другой, чтобы, пользуясь полным штилем на море, выйти на лодке порыбачить.

– Нет, – сказал Михаил. – Завтра на рассвете мы уедем.

– Куда спешить смелому воину?

– Домой и только домой.

– Так приказала Анастасия-ханым? – татарин хитро улыбнулся.

Мещерский поставил на достархан недопитую пиалу с «бузой» и хмуро взглянул на собеседника. Пожалуй, теперь ему можно сказать о том чувстве тревоги, которое не оставляло коллежского советника в последние часы:

– Анастасия Петровна – на сносях. Она вот-вот родит. В это время я должен быть рядом с нею…

Если бы он мог, он бы гнал лошадей галопом от Евпатории до Симферополя. Однако силы животных небезграничны. Им нужен отдых, корм, вода. Кроме того, с отрядом следовала крытая арба, в которой находились пять – по мнению Мещерского – главных участников подпольной исламской террористической группы. И не Муртаза-эфенди, конечно, хотя вопрос о высылке имама в Турцию уже решен, но два его дальних родственника и трое турок с торгового корабля, которые находились в той комнате, где стояли ящики с ружьями. Еще шестерых татар Михаил оставил на гауптвахте гарнизонного батальона с приказом сторожить их весьма прилежно, но не допрашивать и уж тем более – не бить.

Князь и княгиня Мещерские арендовали усадьбу не в центре Симферополя, а на северной его окраине. Большой двухэтажный дом с хозяйственными постройками и тенистым садом, спускающимся к реке Салгир. Открывая ворота усадьбы, слуга сказал Михаилу, что его сиятельство приехал вовремя. Сегодня в полдень у барыни начались схватки, здесь находится акушерка, а час назад прибыл и полковой лекарь, вызванный из штаба Копорского пехотного полка, расквартированного в губернском городе.

Переступив порог дома, коллежский советник услышал приглушенный крик. Кричала Анастасия. Хотя ее уложили рожать в самой дальней комнате, этот крик, исполненный боли и почти животного страха, разнесся по всему первому этажу.

Не вполне владея собой, Михаил кинулся в комнату к жене. Первое, что поразило его, было белое, как снег, запрокинутое вверх и покрытое испариной лицо курской дворянки. Она лежала на высоких подушках, подложенных ей под спину и под голову, и быстро, шумно дышала.

Мещерский хотел возмутиться действиями медика, даже не пытающегося облегчить страдания его супруги, как полковой лекарь, решительный молодой человек в очках, схватил его за руку и вытолкал в коридор. Придерживая за собою дверь, он довольно грубо сказал князю, чтоб тот не вздумал соваться сюда снова, потому что это зрелище – не для слабонервных.

– Но, сударь, позвольте! – коллежский советник, будучи в отчаянии, уцепился за лямку длинного лекарского фартука. – Надо же что-то делать! Она… Она умирает!

Военный врач посмотрел на него сквозь стекла очков, как на сумасшедшего:

– Да все в порядке, ваше сиятельство! Воды отошли. Сердцебиение плода прослушивается. Схватки уже идут через одну-две минуты.

– А когда… – опять заговорил Мещерский.

– Скоро! – перебил его лекарь и с силой захлопнул дверь за собой.

Сперва Анастасия, лежавшая в одной рубашке на низком татарском диванчике – «сете», стеснялась молодого лекаря, когда он подходил к ней проверять пульс, вытирать пот со лба, прикладывать стетоскоп к животу. Но через три часа ей уже было абсолютно все равно. Роды затягивались, и она, обессиленная болями, плохо воспринимала происходящее.