Аляска, сэр! - Шестера Юрий - Страница 23

– Конечно, Алеша! Ты заслужил право единоличного владения ею!

– Следовательно, отныне Аркчи – свободный человек, а не рабыня? – не унимался граф.

– А-а, теперь я понял, Алеша, – рассмеялся Томагучи, – к чему ты клонишь! – И затем громко и торжественно, обращаясь уже ко всему племени, провозгласил: – Присваиваю Алеше почетное имя – Повелитель Духов! Отныне он может делать в нашем племени все, что посчитает нужным. Это право он заслужил своим подвигом, благодаря которому мы избавились от злого духа Уманги, державшего нас в страхе на протяжении многих лет! Такова моя воля, воля вождя племени!

Индейские воины, потрясая ружьями, поддержали слова вождя громкими возгласами: «Хуг, хуг!..».

– Но теперь, Алеша, согласно обычаю нашего племени, тебе, как обладателю почетного имени, полагается обзавестись татуировкой, – продолжил вождь, когда скандирование стихло.

Представив на своем холеном графском теле непонятные и несмываемые туземные узоры, Воронцов непроизвольно вздрогнул. Если маменька, не дай бог, увидит их, она точно лишится чувств.

– Благодарю тебя, о мудрый Томагучи, за столь великую честь, – дипломатично начал он, – но у нас, белых людей, не принято украшать тела какими-либо рисунками. Поэтому позволь мне отказаться от твоего безусловно почетного предложения. Прошу меня понять и извинить, но я вынужден придерживаться своих, русских традиций и обычаев.

Вождь воззрился на него с неподдельным изумлением: этот человек – пусть и белый, но победивший самого Умангу! – отказывается от процедуры, о которой с детских лет мечтает каждый воин племени тлинкитов?! Однако нужно было принимать решение, и после недолгой паузы Томагучи твердо произнес:

– Как я уже сказал, Повелитель Духов, отныне ты вправе поступать так, как сочтешь нужным. Просто я обязан был предупредить тебя о нашем обычае.

– Хуг, хуг!.. – снова дружно проскандировали воины.

– Томагучи, ты, как всегда, принял мудрое решение, благодарю, – молвил граф с легким поклоном. – Тогда, пожалуй, я сегодня же завершу дело, с которым вроде бы успешно справился. Поскольку твои воины отказались помочь мне снять шкуру с убитого гризли, то я хотя бы срежу его когти, чтобы твои умельцы, вождь, сделали мне потом из них ожерелье на память. – С этими словами он при всех зарядил ружье, небрежно закинул его за спину и решительно двинулся к месту недавнего поединка с бывшим властелином Скалистых гор…

Вернувшись с трофеем в виде медвежьих когтей обратно, Воронцов отыскал Аркчи, подвел ее к своему вигваму и откинул полог, приглашая войти внутрь. Девушка заколебалась и вопросительно взглянула на него, словно желая убедиться, правильно ли все понимает.

– Проходи, проходи, Аркчи, – кивнул он ей с улыбкой.

Индианка несмело вошла в вигвам и с чисто женским любопытством осмотрелась, задержав внимание на столе, где стоял подсвечник с оплывшей восковой свечой и лежала стопка каких-то белых листков, а поверх них – белое перо какой-то птицы.

Повесив ружье на место, Воронцов объявил ей:

– Теперь ты будешь жить здесь, Аркчи.

– Ты хочешь, Алеша, чтобы я стала твоею скво? – прижав руки к груди, недоверчиво и почти шепотом спросила она.

– Ты угадала, я желаю именно этого, – развеял граф последние сомнения девушки.

И тут Аркчи не выдержала. Обхватив руками шею Алексея Михайловича, она плотно прижалась к нему всем своим упругим телом и тихо, почти по-детски заплакала. Ей, потомственной рабыне, которая не смела и думать о замужестве с кем-либо из свободных индейцев, посчастливилось стать женой самого Повелителя Духов! Женой великого белого воина, победившего бессмертного Умангу! Нет, в это невозможно поверить! Наверное, она всего лишь видит сладкий сон…

Зажмурившись и снова распахнув глаза, Аркчи убедилась, что по-прежнему крепко обнимает Алешу. Того самого Алешу, который одарил ее во время своего новоселья приветливой улыбкой, о чем она потом вспоминала по ночам, обливаясь тихими слезами радости и счастья. Нет, это не сон. Она обнимает его наяву!..

Меж тем Алексей Михайлович, прижимая к себе податливое девичье тело, почувствовал вдруг прилив непреодолимого желания, туманящего разум. Поэтому, с трудом дотянувшись одной рукой до крепления полога над входом в вигвам, он опустил его…

Воронцов сидел за столом, пытаясь привести в порядок мысли, связанные с рождением новой идеи. Еще во время рассказа Томагучи о переселении рода Яндоги за Скалистые горы он обратил внимание на его слова о том, что дакота научили тлинкитов выращивать табак. И вот теперь граф загорелся идеей выяснить размеры табачных плантаций и количество табака, регулярно поставляемого Яндогой здешнему племени тлинкитов.

«А что, если поставить выращивание табака на промышленную основу? – размышлял Алексей Михайлович. – Интересно, какие выгоды могла бы принести Российско-американской компании организация подобного предприятия?»

Прочувствовав момент зарождения нового замысла, он торопливо обмакнул гусиное перо в чернильницу и начал фиксировать на бумаге все свои еще не сформулированные до конца мысли.

Во-первых, разведение табачных плантаций позволило бы снабжать табаком население Русской Америки, что, в свою очередь, повлекло бы за собой отказ от его закупки у испанцев, монополистов в данной области. При успешном же развитии табачного производства можно было бы поставлять табак и на Дальний Восток, и в Восточную Сибирь. Экономическая выгода очевидна.

Во-вторых, что не менее важно, табачный промысел позволит русским колонистам закрепиться по ту сторону Скалистых гор, то есть создать своего рода плацдарм для дальнейшего возможного продвижения на восток. Ведь кто знает, как будет развиваться освоение новых земель в Северной Америке в ближайшие десятилетия?

Записав основные тезисы собственных мыслей, Воронцов невольно улыбнулся выработанной годами привычке чиновника Министерства иностранных дел мыслить глобальными категориями и четко формулировать как поставленную задачу, так и последствия ее воплощения в жизнь. Одна беда: посоветоваться здесь совершенно не с кем…

Тем не менее необходимость экспедиции во владения рода Яндоги уже не вызывала у графа никаких сомнений.

Пока Алексей Михайлович занимался умственным трудом, Аркчи неслышно хлопотала у разведенного в центре вигвама очага, готовя нехитрый обед. Смолистый дым от костра частично выходил наружу через откинутый входной полог, но по большей части застаивался внутри, изрядно пощипывая глаза. Правда, Аркчи, с пеленок привыкшая к такому образу жизни, практически не замечала едкого дыма. Она лишь тревожно поглядывала изредка на своего ненаглядного Алешу, писавшего что-то за столом: не мешает ли ему? Однако тот, увлеченный своими бумагами, казалось, вообще ничего не замечал.

Аркчи потрогала висевшую на мочке уха серебряную сережку, к которой еще не привыкла, и тихо засмеялась.

Когда Алеша сразу после переселения Аркчи в его вигвам достал эти самые сережки (ох уж этот Кусков – все предусмотрел!) и приложил их к ее ушам, лицо девушки вспыхнуло от счастья. Ведь подарок оказался не просто неожиданным и очень дорогим, но и первым в ее жизни! Алеша же между тем достал толстую иглу, протер ее смоченной в роме ваткой и, сказав: «Терпи!», проткнул ей мочку уха. И Аркчи даже не пискнула – скво должна уметь терпеть все! Так было принято у индейцев. Мужчинам надлежало сражаться и охотиться, а женщинам – беречь вигвам, хлопотать у очага да воспитывать детей, ведь томагавк тяжел даже для самой сильной женской руки. Так завещал людям с красной кожей их Великий Дух.

Алеша тем временем просунул в образовавшуюся в мочке дырочку шелковую ниточку (и чего только у него не было!) и завязал ее узелком.

– Походишь с ниткой, пока не спадет опухоль, – сказал он и принялся за другое ухо.

А спустя несколько дней Алеша продел в мочки ушей Аркчи, предварительно выдернув из них ниточки, дужки сережек. Когда она глянула на себя в поданное им зеркальце, то смогла только ахнуть от восторга и привычно повиснуть на шее мужа. А потом побежала к маме – делиться плещущей через край радостью.