Аляска, сэр! - Шестера Юрий - Страница 22

Когда Алексей Михайлович подошел к группе воинов, которым надлежало сопроводить жертву в горы, он непроизвольно вздрогнул: на роль жертвы обрекли ту самую молодую рабыню, что привлекла его внимание во время новоселья. «То, что вождь решил принести в жертву рабыню, мне понятно. Но почему именно эту девушку?! – задумался граф. И вдруг его осенило: – Ох, и хитер же ты, Томагучи! Захотел убить сразу двух зайцев: пожертвовать наименее ценным членом племени и попутно избавиться от девушки, к которой открыто выказал благоволение белый гость, протежированный аж самым главным русским вождем. Во избежание, так сказать, возможных казусов… Что ж, Томагучи, посмотрим, кто из нас хитрее. В конце концов мы, графы Воронцовы, тоже не лыком шиты!»

Отряд цепочкой поднялся в горы и на небольшой поляне остановился. Боязливо озираясь, индейцы быстро привязали девушку к стволу старого дерева и, даже не попрощавшись с Алексеем Михайловичем, которого, видно, считали уже покойником, торопливо скрылись в лесной чаще.

Воронцов огляделся. Увидев примерно в десяти шагах от дерева, к которому была привязана девушка, довольно большой валун, обрадовался: отличное укрытие! Срезав острым охотничьим ножом несколько веток, он положил их на валун, после чего надежно пристроил между ними ружье и подсыпал пороху на полочку притравки, чтобы, не дай Бог, не случилось осечки. Рядом с валуном граф положил предусмотрительно прихваченный из селения томагавк – изогнутую деревянную палицу с шарообразным навершием. И затаился в ожидании «злого духа».

Привязанная к стволу дерева рабыня-индианка смотрела прямо перед собой совершенно безучастно, впав, видимо, в состояние прострации. Скорее всего, она давно уже мысленно попрощалась с жизнью, ибо законы индейского племени были ей хорошо известны.

Неожиданно совсем близко раздался рев матерого зверя. Воронцов мгновенно напрягся, тщетно пытаясь успокоить гулко забившееся сердце, однако боковым зрением успел заметить, что девушка уже безвольно повисла на ремнях, явно лишившись чувств.

И вот из чащи на поляну безбоязненно вышел гризли – свирепый и крепкий на лапу грозный медведь, повелитель Скалистых гор. Это было великолепное животное длиной более сажени с четвертью (двух с половиной метров) с густой и курчавой шерстью темно-серого цвета. Зверь сразу же вразвалку направился к «жертве», и Воронцов понял, что каждую весну тлинкиты привязывают девушек к одному и тому же дереву.

Меж тем гризли, не дойдя до вожделенного «лакомства» всего с какой-то десяток шагов, неожиданно остановился и зашевелил ноздрями, явно что-то вынюхивая. Потом повернулся в сторону валуна, за которым укрылся Алексей Михайлович. «Учуял-таки человечий дух, вражина!» – выругался в сердцах граф. Тем временем медведь, явно уже обуянный гневом, начал раскачиваться на одном месте, нервно прядая ушами и вздыбив шерсть на загривке. Выглядел он при этом отчасти забавно, однако Воронцову было не до шуток. «Пора!» – решил он и, вставив пальцы в рот, пронзительно, во всю силу легких, свистнул.

Медведь, несмотря на внушительные габариты, тотчас резво поднялся на задние лапы, выпрямился во весь свой гигантский рост и стал выискивать осмелившегося его побеспокоить наглого врага уже глазами.

Алексей Михайлович затаил дыхание, тщательно прицелился в область сердца и плавно нажал на спусковой крючок. Оглушительно бабахнул выстрел, и, когда дым рассеялся, глазам открылась страшная картина. Огромный медведь с оскаленной пастью, покрытой пузырящейся розовой пеной, раскинув в стороны лапы с огромными когтями, медленными, но неуверенными шагами косолапил к валуну, за которым укрылся Воронцов. Отбросив ставшее ненужным ружье в сторону, граф поднял с земли томагавк, свою последнюю надежду.

Медведь же, добравшись-таки до валуна, начал со свирепым рычанием царапать его огромными страшными когтями, оставляя на камне глубокие борозды. Воронцов отстраненно вспомнил, что индейские охотники, если им удается убить гризли, чрезвычайно гордятся этим и делают из когтей поверженного зверя ожерелье, которое носят потом на груди либо украшают ими мокасины.

Рассмотрев из своего укрытия красноватые глаза исполина, горящие неукротимой злобой, Алексей Михайлович вспомнил также слова опытных охотников, утверждавших, что нет животного более мстительного, чем раненый медведь. Поэтому, внутренне содрогнувшись, он все-таки решился: подбежал и изо всех сил несколько раз ударил раненого зверя по голове томагавком. Когда же понял, что добить медведя таким способом не получится, выхватил из висевших на поясе кожаных ножен нож и, вспомнив уроки фехтования, сделал резкий выпад, позволяющий избежать ответного удара могучих лап зверя, полосонул лезвием по горлу медведя и отскочил назад.

Валун обагрился кровью, грозное рычание сменилось хрипом. Глаза зверя начали тускнеть, постепенно стекленея. Убедившись, что уши у медведя уже не прижаты, Воронцов направился к «жертвенному» дереву.

Девушка, очнувшаяся еще от резкого свиста, все это время с ужасом наблюдала за битвой белого человека с волосатым чудовищем. Когда Алексей Михайлович приблизился и перерезал стягивающие ее ремни, девушка всем телом прижалась к нему, не сводя широко открытых глаз с поверженного монстра за спиной спасителя.

– Как тебя зовут? – мягко спросил граф, дабы привести индианку в чувство.

– Аркчи, – слабо улыбнулась она.

– Пойдем отсюда, Аркчи. Уманги больше нет и никогда не будет.

Вытерев окровавленный нож о траву, Алексей Михайлович вернул его в ножны и, подобрав у валуна ружье и томагавк, начал устало спускаться вниз по склону. Девушка, которую он крепко держал за руку, долго еще оборачивалась назад, не до конца, видимо, веря в свое спасение.

Когда Алексей Михайлович и Аркчи вошли в селение, индейцы не поверили своим глазам. Все они слышали последовавший за ружейным выстрелом бешеный рев Уманги, поэтому решили, что белый воин погиб. И тут вдруг – на тебе…

По рядам тлинкитов, ошарашенных возвращением «смертников», прошелестело:

– Не может быть!..

– Оба живы!..

– И даже не ранены!..

– А Алеша-то держит нашу рабыню за руку, – чуть растерянно проговорила одна из индианок, и все женщины многозначительно переглянулись.

– Ничего удивительного! – раздался вдруг громкий голос молодого воина, которому посчастливилось первым прикоснуться к ружью русского гостя в день его прибытия. – Я давно уже понял, что ружье у великого белого воина не простое, а особенное – волшебное! – И он, гордый своим открытием, снисходительно посмотрел на недогадливых соплеменников.

Воронцов тем временем подошел к вождю.

– Все, Томагучи! Вашего злого духа Уманги больше не существует, можете жить спокойно!

Тотчас раздался вздох всеобщего облегчения, сменившийся восторженным гулом, а сам вождь растроганно обнял Алексея Михайловича. Затем, как по мановению волшебной палочки, раздались ритмичные звуки тамбуринов, и воины, быстро образовав широкий круг, начали исполнять воинственный танец победы, празднуя избавление от злого духа.

Когда тамбурины и традиционные возгласы: «Хуг, хуг!..» стихли, Воронцов сказал:

– Я бы с удовольствием взял шкуру этого медведя-исполина на память, чтобы по возвращении домой застелить ею пол своего кабинета, но, боюсь, в одиночку снять ее не смогу. Не помогут ли мне твои воины, Томагучи?

Вождь повернулся к соплеменникам, но те в ужасе отступили назад.

– Так я и думал, – усмехнулся Алексей Михайлович. И постарался успокоить явно смутившегося Томагучи: – Да и черт бы с ней, с этой шкурой! Для меня сейчас гораздо важнее решить другой вопрос…

– Какой, Алеша? – с готовностью откликнулся вождь.

– Скажи, Томагучи, определив Аркчи на заклание злому духу, ты тем самым как бы исключил ее из своего племени. Так?

– Так, Алеша. Только в качестве жертвы ее выбрал совет воинов нашего племени, а не я лично.

– Допустим. Но теперь, когда я отбил девушку у Уманги, может она принадлежать только мне?