Невеста с миллионами - Мютцельбург Адольф - Страница 17

Не глядя на Дантеса, президент некоторое время молчал, вертя в руках перочинный нож. Чувствовалось, что у него беспокойная, раздражительная натура. Он уже излишне долго слушал старого джентльмена и, возможно, не дал бы ему выговориться, если бы не твердый, уверенный, хотя и не слишком громкий голос старика, оказывавший на него какое-то необъяснимое влияние. Наконец он с улыбкой поднял глаза на Дантеса:

— Признайтесь, сэр, вы — аболиционист?

— Я просто противник всякой несправедливости, — ответил Дантес. — Я только спрашиваю, намерены вы прощать или даже оправдывать столь явное попрание прав личности?

— Я мог бы привести вам целый ряд чрезвычайно веских доводов, — парировал Дэвис, и на его тонких губах заиграла улыбка. — Но поскольку вы аболиционист и к тому же миссионер, привыкший мыслить, вероятно, скорее категориями из области веры и эмоций, чем из области практической жизни, эти аргументы не найдут у вас должного признания. Поэтому я ограничусь упоминанием единственной, чисто житейской, но решающей причины. Правительство не отдавало распоряжения об аресте свободных цветных на плантации «Либерти», однако одобрило план, предложенный одним из наших офицеров. Он исходит из того, что такое скопление свободных цветных было бы слишком серьезным успехом мистера Бюхтинга в осуществлении его затеи — взбунтовать наших рабов. Тогда мы дали согласие, чтобы этих людей доставили сюда. Если при этом действительно была проявлена жестокость, мне остается только сожалеть.

— Эти цветные в самом деле будут здесь проданы, несмотря на то что они свободные люди? — спросил Дантес.

— Должен сознаться, что лично я предпочел бы просто обезвредить этих негров, то есть держать их в заключении, — пожал плечами Дэвис. — Но мне приходится жертвовать своими личными пристрастиями в угоду взглядам моих друзей и наказать немногих в назидание многим, чтобы внушить народу мысль, что негр вообще никогда не может быть свободным. Поэтому мы продадим этих людей, но деньги незамедлительно выплатим мистеру Бюхтингу, если он того пожелает.

— Это решение окончательное? — спросил старик.

— Оно было принято сегодня, и отменить его едва ли удастся, — ответил Джефферсон Дэвис.

— Нельзя ли по крайней мере отложить его выполнение? — допытывался Дантес. — Я мог бы известить мистера Бюхтинга: возможно, он поручит мне выкупить несчастных.

— Как раз этого нам бы меньше всего хотелось, — возразил Дэвис со своей прежней улыбкой. — Итак, сэр, я дал вам, надеюсь, достаточно сведений. Весьма сожалею…

— Еще один вопрос! — сказал Дантес, поднимаясь. — Вы лично сторонник рабства? Иначе говоря, если удастся добиться примирения Севера с Югом, вы будете по-прежнему настаивать на том, чтобы сохранить рабство навечно?

— Наш человеческий опыт показывает, что в этом мире ничто не вечно, мой друг, — коротко ответил Дэвис. — Однако, на мой взгляд, рабство чернокожих должно продолжаться до тех пор, пока это угодно Богу…

— Богу! — прервал его старик, и в его голосе впервые послышалось волнение. — Какое отношение имеет рабство к Богу?

— Самое прямое, — ответил президент, — ибо я считаю установление о том, что некая низшая раса призвана служить другой, высшей расе для достижения больших целей, Божественным установлением. Негр рожден быть рабом белого человека. Это наше мнение, наше кредо. Либо мы погибнем, либо победим, и тогда рабство сохранится в прежнем виде. Прощайте, сэр!

— В таком случае вы погибнете, сэр! — твердо сказал Дантес.

— Вы полагаете? — невозмутимо спросил Джефферсон Дэвис. — Что ж, увидим! Кстати, будьте осторожнее здесь, на Юге, сэр! Люди взбудоражены и могут не стерпеть, если кто-то вмешивается в их дела.

Дантес откланялся и вышел из кабинета, а затем и совсем покинул правительственную резиденцию.

Между тем Стонтон, Бут и Говард вернулись в пансион, чтобы пообедать. Бут заметил, что Стонтон, как говорится, не в себе. Казалось, капитан ополчения, такой бравый на вид, с трудом держится на ногах. Он немедленно отправился в бар и велел подать себе большой стакан чистого рома, сказав, что у него «черт знает как паршиво на душе».

— Что с вами, капитан? — спросил Говард. — У вас такой вид, будто вы только что очухались после трех дней беспробудной попойки!

— Неужели и вправду я так выгляжу? — почти с испугом спросил Стонтон. — Должно быть, простыл. Только что пропустил стаканчик рому — уж это первое средство!

— Похоже, под взглядом этого старика у тебя ноги подкосились, верно? — вставил Бут.

— Старика? Какого старика? — воскликнул, побледнев, Стонтон.

— Ну, мне так показалось! — спокойно заметил Бут. — У этого старого джентльмена какой-то необычный взгляд.

— И голос! — добавил Стонтон.

— Он мог бы выступать на сцене… Прямо так, как есть! — продолжил с улыбкой Бут. — Он произвел бы необыкновенный эффект… в роли старого барона или… неизвестного, эдакого таинственного незнакомца, который неожиданно подходит к удачливому преступнику и заявляет: «В тот вечер, когда ты совершил свое черное дело, ты рассчитывал, что свидетелей нет, но я все видел и пришел отомстить за убитого».

— Вот дьявол, мне и впрямь плохо! — пожаловался Стонтон, став белым как мел. Он откинулся на спинку софы, закрыл лицо руками и застонал, словно от нестерпимой боли.

Все трое находились в той же угловой комнате, где сидели прежде. Когда они собрались пойти в обеденный зал, хозяйка «Подлого Севера» крикнула им, что все места заняты и им придется подождать до шести часов. Бута и Стонтона это вполне устраивало, но только не Говарда, заявившего, что за весь день у него во рту не было ничего существенного. Неожиданно Говард вспомнил, что в шесть часов ему надо на службу.

— Посмотрю, не удастся ли мне отвоевать себе одно местечко или хотя бы разжиться куском мяса, — заявил он, вставая. — Перед уходом я еще загляну сюда на минутку.

Бут кивнул ему с фамильярной небрежностью и покосился на Стонтона.

— Черт побери! — почти с испугом вскрикнул он. — Посмотри на себя, старина! На кого ты похож! Тебя что, лихорадка скрутила или еще какая холера? Тебе нужно выпить чего-то, чтобы согреться, — холодный коктейль тут не поможет. Эй, официант… стакан грога, да покрепче и погорячее!

— Верно ты заметил — мне жутко не по себе! — простонал Стонтон. — Принес же нечистый этого старика на мою голову! Кто бы мог подумать!

— Я так и решил, что это связано с необычным стариком! — изрек Бут.

— Да, не могу сказать тебе, что это! — прошептал, боязливо озираясь, Стонтон. — Я его не знаю… не видел, но слышал!.. Слышал в одну ужасную ночь, самую страшную за всю мою жизнь. Как вспомню об этом — у меня волосы встают дыбом. С тех пор я частенько слышу этот голос во сне, но наяву — ни разу, только сегодня, сегодня второй раз в жизни. Чего ему нужно? Узнал ли он меня… знает ли он…

Дрожащими руками Стонтон потянулся к горячему питью, которое принес официант, и с жадностью выпил.

— Здорово тебя прихватило! — сказал Бут, всерьез обеспокоенный непонятным поведением капитана. — Если после грога тебе не станет лучше, придется лечь в постель. Я не любопытен, однако хотел бы знать, что за история связана с этим стариком.

— Не могу тебе сказать, не смею! — испуганно прошептал Стонтон. — О-о-о! Теперь мне стало теплее, немного получше! Завтра, если хватит сил, сяду на лошадь и махну со всеми своими людьми далеко, до самого Кентукки. Я не в состоянии оставаться с этим человеком в одном городе. Черт возьми! Я не боюсь никого на свете, но в этом старике есть что-то от призрака. Стоит мне только подумать о нем, как у меня сразу мороз по коже. Хорошо еще, что мне полегчало, — заметил Стонтон. — Я и впрямь решил, что свалюсь, и кусок бы мне в горло не полез. А сейчас…

Внезапно он запнулся, потому что в дверях появилась фигура старика, о котором они только что говорили. Тот держал шляпу в руке, обнажив голову с высоким чистым лбом.

— Простите меня за вторжение, господа! — начал он, не спеша осмотрев обоих и задержав взгляд на Стонтоне. — Надеюсь, я смогу сказать несколько слов капитану Стонтону.