Зачарованный книжник - Сташеф (Сташефф) Кристофер Зухер - Страница 22

— Прости, Грегори, я…я погорячилась.

— Я знаю, сестричка, — мягко произнес юноша. — Но я-то — нет! Твои чувства легко понять, а как насчет моих?

Увы, Корделия не нашлась, что ответить. Это был трудный вопрос.

— Простит ли она меня когда-нибудь, если мы оставим ее в живых? — в тихом голосе Грегори слышалась мука, взгляд не отрывался от Финистер.

— Ей вовсе не обязательно все знать, — с живостью возразила Корделия.

— Но она имеет на это право, — возразил юноша, — особенно, если я надеюсь когда-нибудь заслужить ее любовь.

— Возможно, — согласилась Корделия, — но наш случай особый: ведь твоя любовь сохранит ей жизнь.

Грегори нахмурился в раздумье.

— Любовь, построенная на обмане, долго не проживет.

— Да брось, Грегори, я знаю много случаев, когда это удавалось.

И так далее. Аргументы, контраргументы… Корделия начала находить удовольствие в этой игре. По крайней мере, ее брат впервые выказал интерес к каким-то отношениям, выходящим за рамки семейства Гэллоуглассов. Девушка почти огорчилась, когда в небе показалась их мать. Заходя на мягкую посадку, Гвен проскользнула на своей метле над верхушками деревьев, примяла траву на поляне — и вот она уже здесь. Она спешилась и с Удивлением уставилась на спящую женщину.

— Кто эта дева? И какая помощь ей требуется?

Брат с сестрой обменялись нерешительными взглядами, каждый ждал, что другой возьмет инициативу на себя.

— Я влюбился в нее, мама, — наконец промолвил Грегори.

— Влюбился? — во взгляде Гвен, когда она посмотрела на своего младшенького, промелькнуло удивление.

Затем она на мгновение крепко прижала его к себе и снова отстранилась, широко улыбаясь.

— Я долго ждала этого, сын мой! И теперь так рада за тебя!

— Нечему радоваться, мама, — глухо произнес Грегори. — Ведь это по ее приказу и именно ее люди пытались нанести удар нашей семье.

Шокированная Гвен резко развернулась и посмотрела на хрупкую блондинку, спящую на траве. В воздухе запахло грозой.

Грегори заторопился, желая отсрочить катастрофу.

Он решил сразу выложить все самое худшее:

— Это — та самая ведьма, что так мучила Магнуса, а затем пыталась отбить Алена у Корделии, а Джеффри — у Ртути.

— Ведьма Морага! — лицо Гвен окаменело.

— Морага — всего лишь одно из обличий, полученное путем проекции в нашем сознании. Она такова, какой хочет выглядеть, — пояснила Корделия.

— Что ж, значит, эта женщина — весьма могущественный телепат, — констатировала Гвен.

Она подняла на сына взгляд, преисполненный сострадания.

— Но, если это так, сын мой, то значит, ты вовсе не влюбился, а пал жертвой обмана!

— А разве это делает мою любовь менее реальной? — в голосе Грегори одновременно слышались надежда и смятение.

Гвен открыла было рот, чтоб ответить, но промолчала.

— Но, мама, многие женщины заполучили любовь благодаря уловкам и чарам, — отважилась заметить Корделия.

— Скорее, это были увлечения, — парировала Гвен. — Если же они переросли в истинную любовь, значит, в их основе лежали сходство характеров и симпатия, а отнюдь не обман.

— Возможно, мы с ней и были бы похожи, если б нас воспитывала одна мать, — возразил Грегори. — Если б ее сердце и душа не были исковерканы представителями зла, которые преследовали собственные цели?

Может, тогда мы полюбили бы друг друга за ум и доброту, а не за внешность?

Гвен долгим взглядом окинула спящую женщину.

— Бесполезно говорить о том, что могло бы быть, Грегори, — произнесла, наконец, она. — Ведь ее воспитали именно такой, какова она есть. Не понимаю, как можно любить женщину, которая способна заколоть тебя ночью, спящего?

— А мне не надо спать, — поспешно сказал Грегори. — Мне достаточно находиться в трансе, в котором я вполне могу обеспечить себе защиту.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Мама, мы думали о том, чтобы излечить ее, — осторожно сообщила Корделия.

Гвен стояла без движения.

— Сначала я считал, что должен казнить ее, — начал рассказывать Грегори. — Но затем у Корделии появилась мысль о темнице, из которой наша пленница не смогла бы бежать. Не смогла, потому что не захотела бы. Это была бы некая зачарованная долина, где она поселится со своим идеалом, мужчиной, сотворенным нами из ведьминого мха.

— Мы планировали обнести долину невидимой стеной и поставить эльфов для охраны — на случай, если она утратит интерес к своему возлюбленному и решит бежать, — поспешно добавила Корделия.

— Этого мало, — Гвен была непреклонна. — Если не стереть в ее душе стремление убивать и ранить, она по-прежнему будет представлять угрозу для всех нас и Рано или поздно сможет осуществить ее.

— Но разве нельзя действительно избавиться от этого губительного стремления? — спросила Корделия.

Гвен все так же стояла без движения.

— Я мог бы попытаться в одиночку, — сказал Грегори, — но, боюсь, не хватит сноровки. Да и знания мои в основном касаются пси-способностей, а не нужной области.

— Я знаю кое-что о чувствах и побудительных мотивах поступков, но, к сожалению, недостаточно, — пожаловалась Корделия.

— Увы, я тоже, — наконец проговорила Гвен.

Над поляной повисла мертвая тишина.

Плечи Грегори поникли.

— Значит, надежды нет.

С несчастным лицом он шагнул к Мораге, взгляд сделался пронзительным, и обе женщины почувствовали ту силу его концентрации, которая позволяла замедлять дыхание спящей ведьмы.

— Нет, сын! — в ужасе воскликнула Гвендолен. — Нельзя убивать, если она не представляет для тебя непосредственной угрозы!

— Но такая угроза есть, мама. — Грегори вскинул голову, в глазах блестели слезы. — Мы ведь только что обсуждали это: пока она жива — все мы, Гэллоуглассы, в опасности. И не только Гэллоуглассы! Король и королева, Ален и Диармид, весь народ Грамария будет жить под угрозой. Если предоставить Финистер свободу действий, то в стране воцарится Хаос, Анархия провозгласит свой лозунг «Разрушение!», и каждый из живущих восстанет против ближнего своего!

— Подобные вещи не происходят мгновенно! — запротестовала Гвен.

— Да, пока все не так страшно, однако это — вопрос времени, — логика ее сына была непоколебима. — Только смерть сможет отвести угрозу.

Грегори отвернулся и снова сконцентрировался на своей задаче.

— Постой, должен же быть другой путь! — воскликнула Гвендолен. — Я не хочу видеть своего сына палачом!

— А кем бы тебе хотелось видеть меня, мама? — глаза юноши глядели с таким пристальным вниманием, что Гвен показалось, будто холодные льдинки его логики проникают ей в самую душу.

На какое-то мгновение даже она, его мать, испугалась.

«Как глупо! — подумала она. — Это мой сын, я же держала его на руках, кормила грудью!» Образ, всплывший из далеких лет, подсказал ей ответ.

— Цельной личностью, Грегори! Человеком, которому так же хорошо знакомо милосердие, как и справедливость. Человеком, в котором здравый смысл живет рядом с чувством, и оба зиждутся на интуиции и приносят свои плоды. Мне хочется, чтобы ты смеялся, пел и любил, а не только думал и анализировал. Поучал, но и защищал! И, конечно же, открыл для себя все радости и удовольствия молодости, ибо только так ты сможешь обрести счастье!

Взгляд Грегори, казалось, утратил пугающую пронзительность и стал просто задумчивым. Он молча слушал этот страстный монолог, лишь изредка кивая головой.

— Хорошо сказано, мама, — произнес он наконец. — И воспитала ты меня именно так, причем с самыми благородными целями, хотя прежде я несколько недотягивал до желаемого тобой. Однако теперь я научился наконец любить кого-то, кроме своих родных, и понимаю, насколько сильным может быть это чувство! Можешь ли ты, положа руку на сердце, сказать, что вырастила меня таким, как говорила, и не попытаться спасти мою любовь?

— Что ж, если тебе это так необходимо, сын мой, я попытаюсь помочь, — с вздохом сдалась Гвен.

Но тут же снова посуровела: