Собрание сочиненийв 10 томах. Том 2 - Хаггард Генри Райдер - Страница 78

Ровно в полдень появился жрец, подал знак, и стража пригласила нас пройти вперед, что мы и сделали все, кроме Альфонса, лицо которого выражало ужас. Через несколько минут мы стояли вне портика и смотрели на море человеческих голов, окружавших центральный алтарь и жадно разглядывавших иностранцев, которые совершили святотатство, — первых иностранцев, которых им удалось увидать в своей стране.

При нашем появлении ропот пробежал по толпе. Мы прошли через нее и остановились с восточной стороны, там, где пол был сделан из меди, лицом к алтарю. Пространство вокруг золотых крылатых фигур было огорожено веревкой, и народ толпился за ней. Одетые в белые одежды жрецы, держа в руках золотые трубы, встали кругом, и впереди всех — Эгон, великий жрец, со смешной шапочкой на голове. Мы стояли на медном полу, не подозревая, что готовится нам, хотя я слышал какой-то странный звук шипения под полом. Я оглянулся по сторонам, желая узнать, появились ли сестры-королевы в храме, но их не было. Мы ждали. Снова раздался звук трубы, и обе королевы вошли рядом, сопровождаемые сановниками, между которыми я узнал Насту. Позади следовал отряд телохранителей. Я был очень рад появлению королев. Обе они встали впереди, слева и справа встали сановники, а позади, полукругом, расположилась стража.

Наступило молчание. Нилепта взглянула на нас и поймала мой взгляд. Мне показалось, что она хотела на что-то указать глазами. С моего лица ее взгляд скользнул на медный пол, который был под нашими ногами. Затем последовало едва заметное движение головы. Сначала я не понял, но она повторила. Тогда я догадался, что надо подвинуться назад от медного пола. Еще взгляд, и моя догадка перешла в уверенность — опасность была в том, что мы стояли на медном полу! Сэр Генри стоял рядом со мной с одной стороны, Умслопогас — с другой. Не поворачивая головы, я шепнул им, чтобы они отодвинулись назад — медленно, шаг за шагом, пока их ноги не наступят на мраморный пол, там, где кончается медный.

Сэр Генри шепнул Гуду и Альфонсу. Мы начали пятиться, медленно, незаметно, так незаметно, что только Нилепта и Зорайя приметили это. Я снова взглянул на Нилепту, она слегка кивнула головой в знак одобрения. Пока глаза Эгона были в молитвенном экстазе обращены к алтарю, мои тоже, в некоторого рода экстазе, устремились на его спину. Вдруг он поднял свои длинные руки и торжественным голосом запел гимн солнцу. Это было воззвание к солнцу, и состояло оно в следующем:

Молчанием скованы недра глубокого мрака!

Только в небесном пространстве звезда говорит со звездой!

Земля скорбит и обливается слезами желания,

Усеянная звездами ночь обнимает ее, но не может утешить.

Она одевается туманом, словно траурным платьем,

И протягивает свои бледные руки к востоку!

Там, на далеком востоке, виднеется полоска света;

Земля смотрит туда, с надеждой воздевая руки.

Тогда ангелы слетаются из священного места, о солнце,

И разгоняют темноту своими огненными мечами,

Взбираются на небо и гонят изменчивые звезды

Снова на лоно мрачной уходящей ночи!

Месяц бледнеет, как лицо умирающего человека!

Ты, о солнце светлое, появляешься во всей славе своей!

О ты, лучезарное солнце, одетое огненной мантией!

Ты шествуешь по небу в своей огненной колеснице!

Земля — твоя невеста! Ты возьмешь ее в свои объятия,

И она родит тебе детей! Ты любишь ее, она принадлежит тебе!

Ты отец мира, источник света, о солнце!

Твои дети протягивают к тебе руки и греются в лучах твоих!

Старики тянутся к тебе и вспоминают былую силу и удаль!

Только смерть забывает о тебе, лучезарное солнце!

Когда ты гневаешься, ты прячешь лик свой от нас,

Темная завеса облаков скрывает тебя,

Земля дрожит от холода, и небеса плачут,

Плачут под ударами зловещего грома,

И слезы их дождем падают на землю!

Небеса вздыхают, и эти вздохи слышатся в порывах ветра,

Цветы умирают, плодоносные поля скудеют, бледнеют,

Старики и дети прячутся и тоскуют

По твоему живописному телу и свету, о солнце!

Скажи, кто ты, о вечное солнце?

Кто утвердил тебя на этой высоте, о ты, вечное пламя!

Когда появилось ты и когда окончишь свой путь по небу?

Ты воплощение живущего духа!

Ты неизменно и вечно, потому что ты — начало всего,

И тебе не будет конца, когда дети твои будут забыты!

Да, ты вечно и бесконечно! Ты восседаешь в вышине

На своем золотом троне и ведешь счет векам!

Отец жизни! Лучезарное, животворное солнце!

Эгон закончил гимн, весьма красивый и оригинальный, и после минутной паузы взглянул вверх, к куполу, и произнес: «О солнце, сойди на свой алтарь!»

И вдруг случилась удивительная вещь!

С высоты, подобно огненному мечу, блеснул яркий луч света… Он озарил лепестки золотого алтаря-цветка, и дивный цветок раскрылся под лучезарным дыханием. Медленно раскрывались большие лепестки и открыли золотой алтарь, на котором горел огонь. Жрецы затрубили в трубы… Громкий крик пронесся в толпе, поднялся к золоченому куполу и вызвал ответное эхо в мраморных стенах храма. Солнечный луч упал на золотой алтарь, на священное пламя, которое заволновалось, закачалось и исчезло. Снова раздались звуки труб. Снова жрецы подняли руки, восклицая:

— Прими жертву нашу, о священное солнце!

Я снова поискал взор Нилепты, глаза ее были устремлены на медный пол.

— Берегись! — произнес я громко. — Берегись!

Я видел, как Эгон наклонился и коснулся алтаря. Лица в толпе вокруг нас покраснели, потом побелели… Словно глубокий вздох пронесся над нами! Нилепта наклонилась вперед и невольным движением прикрыла глаза рукой. Зорайя обернулась и что-то шепнула начальнику телохранителей. Вдруг с резким шумом медный пол двинулся перед нами и открыл ужаснейшую печь перед алтарем, огромную и раскаленную до такой степени, что в ней могло расплавиться железо.

С криком ужаса мы отскочили назад, кроме несчастного Альфонса, который помертвел от ужаса и наверняка упал бы в огонь, если бы сильная рука сэра Генри не схватила его и не оттащила назад.

Ужасный ропот поднялся в толпе. Мы пятеро попятились назад (Альфонс посредине, прячась за наши спины). С нами были револьверы, хотя ружья у нас вежливо отняли при выходе из дворца, так как здесь не имеют понятия о револьверах.

Умслопогас принес с собой топор, потому что никто не решался отнять его, и теперь с вызывающим видом завертел им над головой и ударил в мраморные стены храма. Вдруг жрецы выхватили мечи из-под своего белого одеяния и бросились на нас. Надо было действовать или погибать. Первый жрец, который бросился на нас, был здоровый и рослый детина. Я пустил в него пулю, он упал и с ужасающим криком скатился в огонь, приготовленный для нас.

Не знаю, что подействовало на жрецов, ужасный ли крик или звук неожиданного выстрела, но они остановились, совершенно парализованные страхом. Прежде чем они опомнились, Зорайя что-то сказала, и целая стена вооруженных людей окружила нас, обеих королев и придворных. Все это произошло в один момент, жрецы колебались, народ стоял в ожидании. Последний вопль сгоревшего жреца замер вдали. Воцарилась мертвая тишина.

Великий жрец Эгон повернул свое злое, дьявольское лицо.

— Прикажите докончить жертвоприношение! — закричал он королевам. — Разве эти чужеземцы не совершили святотатства? Разве наш жрец не умер, убитый волшебством этих чужеземцев? Как ветер с небес, прилетели они сюда, откуда — никто не знает, и кто они — мы не знаем! Берегитесь, королевы, оскорблять величие бога перед священным алтарем! Его власть выше вашей власти! Его суд справедливее вашего суда! Берегитесь поднять против него нечестивую руку! Пусть жертвоприношение совершится, о королевы!

Тогда Зорайя заговорила нежным голосом, и как ни серьезна была ее речь, мне слышалась в ней насмешка.

— О Эгон, ты выразил свое желание и ты говорил правду! Но ты сам хочешь поднять нечестивую руку против правосудия бога. Подумай, полуденная жертва принесена, солнце удостоило принять в жертву своего жреца! — она выразила совершенно новую мысль, и народ одобрил ее восклицаниями. — Подумай об этих людях! Они — чужеземцы, приплывшие сюда по озеру. Кто привел их сюда? Как добрались они? Откуда ты знаешь, что они не поклоняются солнцу так же, как мы? Разве оказывать гостеприимство тем, кто приехал в нашу землю — значит бросить их в огонь? Стыдись! Стыдись! Разве это гостеприимство? Нас учили принять чужеземца и обласкать его, перевязать ему раны, успокоить и накормить! Ты хотел успокоить их в огненной печи и накормить дымом? Стыд тебе, стыд!