Разбитое сердце королевы Марго - Лесина Екатерина - Страница 59

– Надо же, какое понимание! – Далматов восхитился почти искренне. – А я уж начал беспокоиться, что просто в расход пустите…

– Пустим. Не сейчас.

– Выговориться охота.

– Узнать, куда ты ее игрушку дел. – Она качнула пистолетом в сторону Варвары, которая держалась с видом на редкость независимым, будто и не касалось ее вовсе все то, что происходило и вот-вот произойдет.

– Сломал. – Далматов покаянно опустил голову. – Знаете, с детства у меня эта беда. Чуть что в руки попадет, как раз и ломается…

– Лжешь.

Шаг вперед. И она рядом, смотрит глаза в глаза, и собственные ее – совершенно безумны. И от взгляда бы отвернуться, но тогда разорвется невидимая связь. Эта связь, быть может, существует исключительно в воображении Саломеи, и она вряд ли помешает убить, но…

– Повторяю вопрос. – Настасья толкнула Саломею и велела: – Сядь, говорю. Не вынуждай меня выстрелить раньше времени.

Маты были мокрыми.

Грязными.

И вонь источали непередаваемую.

– Да я серьезно…

Пощечина. Резкая. Хлесткая. И голова Далматова запрокидывается. Он выглядит почти жалко с лопнувшей губой, с красной щекой, с которой не скоро сойдет след ладони.

– С меня станется зубы выбить, – говорит Настасья.

А ей ведь в удовольствие.

И повод нужен.

– Видишь ли, деточка… – Далматов не выглядит огорченным, но на маты садится, рядом, подпирая Саломею плечом, точно пытаясь сказать, что все-то у него под контролем.

Лжец.

И кровь бы вытереть, но нельзя.

Не время.

– …Твоя игрушка оказалась с секретом. Сам паучок – безделица, поздняя работа. Полагаю, медальон желали спрятать, уж не знаю, за какой надобностью еще было так его уродовать. И гравировку стерли…

– Где он? – удивленной Настасья не выглядела.

Знала?

Вполне вероятно. И тогда… тогда, получается, что игрушка эта изначально принадлежала не ей.

– Здесь. – Далматов поднял скованные руки, коснулся груди. – С собой взял. Решил, авось пригодится.

– Пригодится, – кивнула Настасья. – Зачем вы полезли в это дело?

– Мы? – Далматов удивился. – Деточка, это вы полезли к нам. Варенька вот пожелала познакомиться с моей невестой. А меня, знаешь ли, весьма и весьма нервируют внезапные приступы родственной любви. И потом это ее навязчивое стремление забраться ко мне в постель. Я, конечно, нечеловечески притягателен, но…

– Он меня достал! – Варвара вскинула подбородок. – Я его ненавижу!

– Ложь, – ответил Далматов. – Не умеешь ты ненавидеть. Как и любить, разве что себя… и вообще ты, деточка моя, пустышка, которую используют. А использовав, вышвырнут.

– Заткнись. – Короткий пинок пришелся по ноге, и Далматов поморщился, заметив:

– Нехорошо пинаться… ты нам разговор обещала. Вот давай и поговорим. Вы же не спешите, верно?

– А если…

– Они не спешат. – Саломея точно знала, что на этой базе и Варвара, и Настасья останутся до утра.

Так надо.

Части плана, который обеспечит алиби. И ожидание им непривычно, злит обеих, только Варвара еще и боится, потому что ей не приходилось убивать.

– Не спешите, – подхватил Далматов. – Просто чудесно, нет? Нет… итак, с чего начнем? Жили-были две девочки… один дом, один двор. Они не могли не познакомиться, пусть и разделяли их несколько лет. Конечно, в детстве несколько лет – это много, но у девочек был замечательный объединяющий фактор… общая проблема. Общие проблемы, рыжая, чтоб ты знала, обладают удивительным свойством сближать людей.

Настасья отступила на шаг.

– Знаешь, если я вдруг выстрелю, то никто не услышит.

– Возможно. – Далматова угроза нисколько не испугала. – Но с другой стороны, вам придется возиться с трупом, а это грязно и неприятно… и вообще, наследите больше, чем надо. Твой отец расстроится… ты же не хочешь расстраивать отца, Настасья?

Глаз Настасьи дернулся.

– Видишь ли, вот он, объединяющий фактор. У Вареньки папочка – фанатик, а у Настеньки – обыкновенный садист. И если Варенькина мать терпела папашу, потому что очень любила Вареньку, то Настасьина просто боялась уйти. А может, у нее не было сил?

– Что ты об этом знаешь?!

– Больше, чем ты думаешь.

Главное, чтобы не выстрелила… не промахнется. Со столь близкого расстояния – не промахнется.

– Садисты бывают разными. Не обязательно избивать человека, чтобы сломать его… начинают с малого. С упреков. С замечаний, которые вроде как призваны помочь исправить недостатки, но постепенно становятся все более едкими, болезненными. И жертва преисполняется уверенности, что она сама – ничтожество. Не способна ни на что… и тогда ее можно ударить. Избить. Искалечить. И убедить, что она сама во всем виновата… так было?

– Он довел маму.

– Довел. И мама твоя покончила с жизнью. Сколько тебе было? Двенадцать.

Настасья побелела. И губы кусает.

Злится?

Да, Саломея ощущает ее злость, которая нарастает. Не Далматов истинная причина ее, но он – подходящая мишень, здесь и сейчас.

– Почти самостоятельная… ей казалось, она избавляет тебя от никчемной матери, а на деле ты осталась наедине с отцом. Он же, потеряв свою жертву, расстроился. Садист никогда не остановится сам, верно? Он переключился на тебя.

– Замолчи! – Варвара подскочила и попыталась пнуть, но Далматов ноги убрал.

– Тише, девочки… вы ведь тогда сдружились, да? И полагаю, Варенькина матушка помогала обеим… жалостливая женщина…

– Я пыталась… пыталась… – Настасья отвернулась, вот только пистолет не убрала, и кажется, рука ее не дрогнет, если Настасья решит выстрелить. – Пыталась рассказать всем, какой он… в школе… и психологу… меня отправили к психологу, решили, что на меня мамина смерть так повлияла. Я им говорила о том, что он… он меня бьет… и трогает… и… говорит, будто бы любит… а меня не слушали. Когда же психолог решил проверить, обратился к папочке на работу…

– Там ему велели не совать нос не в свое дело. А ты оказалась в клинике.

– Отец засунул. Сказал, если еще раз рот открою, то сдаст в психушку насовсем… там было плохо. Хуже, чем дома…

Ее было жаль.

Пожалуй.

Но жалость – это слишком мало, чтобы забыть о тех, кого она убила. И Настасья, повернувшись к Саломее, точно услышав эту ее мысль, произнесла:

– Они заслуживали смерти.

– Не спешите, – попросил Далматов. – Мы по порядку. Ты вышла из клиники более… умной. Я знаю, что подобные места заставляют повзрослеть и пересмотреть стратегию поведения. Ты научилась уживаться с ним. Более того, ты научилась использовать против него его же слабости… манипулировать… добиваться своего. Уже не ты зависела от отца, но он желал твоей благосклонности. Ты оказалась умнее его. Хитрей. Сильней душевно. И это бы меня порадовало, вот только… не слышала, что сожрав дракона, сам драконом становишься?

– Я никого бы не тронула, если бы…

– Замечательное «если бы». Знаешь, сколько раз приходилось такое слышать… если бы то, если бы это… реальность не знает сослагательного наклонения.

– Поучи нас, – фыркнула Варвара и обняла подругу. На Саломею она старалась не смотреть.

– Да поздно уже. – Далматов отстранился, почти лег на грязные маты. – Итак, вы сдружились, но держали дружбу в тайне. Сначала, полагаю, из опасения, что папочки не одобрят. Настасья не ходила в церковь, да и мать ее совершила грех самоубийства. А с другой стороны, для самой Настасьи друзья были непозволительной роскошью. И вы так привыкли прятаться, что даже когда нужда в том отпала, молчали… но дружба от этого не исчезла. Напротив, год от года она становилась лишь прочней. Вы были связаны друг с другом куда крепче, чем иные кровные родственницы.

И Варвара, отведя взгляд, пробормотала:

– Мне жаль… я и вправду хотела просто познакомиться.

– А заодно узнать, настолько ли Саломея богата, как о том говорила матушка. Деньги вам нужны были постоянно. Только до знакомства с тобой, рыжая, они обобрали троих… кто был зачинщиком?

Молчание.

И нелепо это. Убивать ради денег… или Саломея чего-то не до конца понимает?