Разбитое сердце королевы Марго - Лесина Екатерина - Страница 58

Брату…

Она целовала мертвые губы, мечтая, чтобы, как в сказке, Ла Моль ожил, ведь слезы истинной любви способны сотворить чудо.

Только в сказке.

В жизни от головы исходил дурной запах, и не было в ней ни капли жизни, однако Маргарита не могла и помыслить о том, чтобы расстаться с нею. И придворный алхимик, каковому случалось выслушивать весьма странные просьбы, почти не удивился. Он выслушал королеву, на бледном лице которой застыла маска отрешенности, и поклонился:

– Я все сделаю в лучшем виде, ваше величество.

После его ухода Маргарита подошла к окну. В мутном запотевшем стекле отражалась она, бледная тень самой себя.

– Все должно было быть иначе, – сказала Маргарита, коснувшись волос, в которых ей виделись нити первой седины. – Все должно было быть иначе…

Она все-таки уснула, забылась тревожным сном, происходившим от вина и зелья, которое дал ей тот же алхимик. Во сне Маргарита видела иную жизнь.

И свадьбу свою.

И Генриха, который взирал на супругу не снисходительно, с пренебрежением, а с любовью. И она отвечала на эту любовь. Они ступали вдвоем, рука об руку, глядя друг на друга, и тенью следовал по пятам ее Бонифас, которому в этой жизни суждена была иная судьба.

Иная любовь.

И золотое сердце он поднес бы другой женщине, но Маргарита не испытывала бы к ней ревности, напротив, сумела бы радоваться… все бы радовались…

– Все должно было быть иначе, – повторила Маргарита позже, когда алхимик – она жадно вглядывалась в темное его лицо, скрытое под капюшоном, гадая, столь ли оно уродливо, как о том говорят – принес ей шелковый короб.

– Все так, ваше величество, как тому суждено было стать, – отвечал он хриплым голосом. – И никак иначе. На все воля Господа.

Неужели?

И значит, Господь пожелал, чтобы Маргарита была несчастна? Чтобы умер Бонифас, который верил столь истово, столь яро, как никто иной? Чтобы состоялась кровавая жатва в ночь святого Варфоломея?

Войны, болезни, смерть?

– Какой в этом смысл? – Маргарита приняла короб, от которого теперь исходил терпкий запах трав и зелий.

– Только Ему то ведомо, – ответил алхимик с низким поклоном. – Но поверьте, что ни одному человеку не в силах преодолеть судьбу, каковая ему предначертана…

Знать бы еще эту судьбу.

Маргарита после ухода странного этого человека, чьи слова против воли уязвили ее в самое сердце, долго сидела, думая над тем, какова же ее собственная судьба?

Кем ей суждено было быть?

Принцессой крови? Послушной фигурой в руках матушки и брата? Лишенной воли и права голоса, способной лишь примерять платья да устраивать балы? Тратить время свое на пустые увеселения, ими пытаясь заглушить сердечную пустоту?

Королевой Наварры?

Жанна посмеялась бы над нею… Жанна уважала матушку Маргариты, но саму ее полагала пустой и безвольной, впрочем, как и собственного сына. Неужели права была в том?

Немыслимо было соглашаться, а не согласиться – невозможно.

И Маргарита металась по своим покоям, заламывая руки, кусая пальцы до крови, выглядя, верно, совсем уж безумной, но в кои-то веки ей было безразлично и то, как она выглядит, и то, что скажут о ней… она пыталась понять, кем же является.

Какую судьбу уготовил ей Господь?

Ведь он, сколь ни взывай, какие молитвы ни возноси к Небесному престолу, останется нем…

– Маргарита, – матушка, которой, верно, донесли, соизволила явиться сама, – вы ведете себя недопустимо.

Грузная, грязная женщина, не телом, хотя и о телесной чистоте она не давала себе труда заботиться, но душой. Теперь Маргарита видела эту самую душу, порченую, истлевшую, похожую на грязный лоскут.

– Неужели, матушка? Скажите, вас и вправду заботит лишь то, как я себя веду?

Ей отчаянно хотелось вцепиться в круглое это лицо, в глаза, что смотрели недоуменно, с раздражением, ведь капризами своими Маргарита отвлекала ее от куда более важных дел.

– А то, что я чувствую? Впрочем, что это я?

– Прекрати! – Екатерина ударила дочь, но та не разразилась слезами, напротив, рассмеялась, будто ничего иного и не ожидала.

– Ах, матушка, вы и вправду полагаете, что мне от этого больно? Или вы… я была столь наивна, полагая, что вы и вправду заботитесь о нас… любите… хоть сколько-нибудь любите… а еще, что вы не станете лгать мне… что можно верить вам…

– Когда я тебе лгала?

– Словами? О да, вы прекрасно умеете играть словами, не говоря ни слова лжи, но меж тем обманывая самой сутью. – Маргарита трогала пылающую щеку, и этот след прикосновения материнской руки придавал ей силы. – Вы жадны до власти… вы думаете, что сумеете удержать ее… не сумеете… вскоре вы поймете, до чего ошибались, но не сможете ничего сделать…

– Ты не в себе.

– Не в себе, – охотно согласилась Маргарита. – Благодаря вам… знаете, я, верно, и вправду должна бы испытывать благодарность, ведь, ежели бы не ваши старания, я осталась бы той наивной девочкой, которая верит каждому слову… но теперь все иначе.

– Ошибаешься. – Екатерине было неприятно видеть дочь такой, полубезумной, но вместе с тем – пугающе собранной. И в черных ее глазах виделись отсветы пламени…

На отца похожа.

Тоже упрямым был… впрочем, Екатерина полагала, что надолго гнева Маргарите не хватит. Она ярко горит, но и быстро погаснет. Нет в ней ни хитрости, ни способности подолгу лелеять месть… найдет новую игрушку, благо двор богат на красавцев, готовых кинуть к ногам королевы драгоценности и уверения в вечной своей любви… забудется.

Забудет.

Екатерина Медичи при всей прозорливости своей, которая помогала удерживать власть на протяжении многих лет, ошиблась.

Открыли дверь сразу.

И Саломея почти не удивилась, увидев сестру. Впрочем, как и пистолет в руках сестры.

– Даже так? – Странно, но она не испугалась совершенно, наверное, все же до последнего не способна была поверить, что Варвара выстрелит.

– Извини. – Та выглядела смущенной. – Но вы нам выбора не оставили. Слишком… любопытные.

– Мне казалось, что это вы нам не оставили выбора, – в тон ответила Саломея, – слишком… настойчивые. Вот зачем ты ко мне полезла? Или к Далматову? Неужели мало было других?

– Не мало. – Далматов отодвинул ее в сторону. – Скорее недостаточно. Верно, девушки?

– Руки, – велела Варвара.

И Саломея протянула. На запястьях защелкнулись стальные браслеты, не туго, но и так, что рука не выскользнет.

– Илюша, и тебя прошу… ты же не откажешь даме? Кстати, все твое упрямство…

Далматов молча позволил застегнуть браслеты.

– Женился бы на мне…

– Извини, но ты меня не вдохновляешь. – Он оскалился.

– Дурак, – обиделась Варвара.

– Я, может, и дурак, но и ты не особо умна, если думаешь, что твоя подружка после всего тебя в живых оставит.

– Не слушай его…

Голос изменившийся, мягкий, с легкой укоризной, мол, как могла Далматову в голову прийти мысль столь отвратительная: Варвару не тронут.

– А вы проходите… извините за прием. – Лыжный костюм сидел на Настасье идеально, подчеркивая достоинства ее фигуры. – Но вы действительно не оставили нам выбора. Давай в спортзал…

Старая база, но наверняка еще живая. И летом сюда съезжаются туристы из тех, кто желает отдохнуть на природе, чтобы недорого и активно.

В спортзале пахнет застоялой водой и тленом.

Синий пол с полустертой разметкой. Пара баскетбольных колец на щитах. Маты громоздятся в углу. Длинные лавки. Лыжи, из тех, дешевых, которые с трудом выдерживают и один сезон. Лыжи похожи на кости чудовищного зверя, длинные, тонкие, ободранные.

– Садитесь, – любезно предложила Настасья, ткнув пистолетом в сторону матов. – Поговорим, раз уж вам того хочется.