Кот Ланселот и золотой город. Старая английская история - Аромштам Марина Семеновна - Страница 14

А за Элис пришли остальные. И, конечно, Джоан. Эта Джоан как будто вылезла из преисподней.

От волнения я поначалу осип. Мои слова были словно камни, которые я с трудом сталкивал с языка. Но мало-помалу я перестал заикаться. Я стал рассказывать про тебя и про сэра Гриндли. И про то, как ты заболела. Как я пошел за хворостом, чтобы тебя согреть, и попался лесничему. Мне было тебя так жалко!

Мой рассказ тронул хозяина. А у Элис глаза стали влажными и даже рот приоткрылся. Но хозяин не дал ей меня дослушать:

– Поди-ка ты, Элис, к себе и займись чем-нибудь полезным. Слава Богу, над нами нет никаких сэров Гриндли, и ты выйдешь спокойно замуж.

Я испугался: неужели он пожалел, что не дал мне отправиться к ангелам и пустил к себе в дом?

Я стал умолять хозяина поверить, что я не вор. Я никогда ничего больше не украду. Потому что помню о смерти. И о Страшном суде. Да и не нужно мне больше красть: ведь ты уже стала ангелом. А в доме хозяина нет недостатка в дровах. Пусть он мне только поверит…

Хозяин хмыкнул, но тут вдруг Джоан спросила (она говорит негромко, но ее слова каждый раз разрывают мне уши):

– А куда ты дел деньги?

Я сначала не понял:

– Какие деньги?

– Которые получил от священника.

У Хью блеснули глаза. Гарри уставился на меня с любопытством. И хозяин, как видимо, тоже был не прочь получить объяснение. Так что мне пришлось рассказать про ведьмино молоко и про папашу Эда. А заодно и про то, почему у меня на ногах был только один башмак.

Кстати, Мэйбл, ты знаешь, мой башмак уцелел. Джоан уже собиралась спалить все мое «барахло» (Гарри сказал, что она называла мою одежду и другими словами, покрепче), а Элис ей не дала. Точнее, не дала ей башмак. Почему – и сама не знает. Ей показалось, раз я пришел в одном башмаке, это не просто так. Я был так счастлив, когда она мне об этом сказала. Сам башмак мне не очень нужен. У меня теперь есть другая, почти новая пара, которую Гарри носил по праздникам. Но в носке того башмака я спрятал заветный пенни…

Так вот. Я стал умолять хозяина: пусть он позволит мне стать настоящим лондонцем! Я сделаю все, что требуется от хорошего горожанина. Я не хочу быть вилланом и к сэру Гриндли все равно не вернусь. Уж лучше тогда умереть…

Хозяин пробормотал, что, может, Уолтер прав и надо было сделать меня менестрелем. А потом спросил, сколько мне сейчас лет.

– Тринадцать.

Наверное, мой ответ прозвучал не очень уверенно.

– Тринадцать? А в прошлом году тебе тоже было тринадцать? И, наверное, год назад? – Хозяин развеселился. – А все-таки, Гарри, скажи, эти вилланы не так уж тупы. А? У них хватает ума, чтоб увиливать от налогов. (Гарри стал похохатывать.) Как ты думаешь, Гарри, сможет он стать горожанином? Это умение – увиливать от налогов – в городе пригодится?

Гарри еще сильней закивал головой.

Я затаил дыхание. Хозяин обратился ко мне:

– Тогда будем считать, что тебе уже есть четырнадцать. И за тебя надо платить налог. Налог я возьму на себя. Будто ты мой домочадец, достигший нужного возраста. Так твое имя окажется в городской кадастровой книге. И через год тебя будут считать горожанином.

Меня охватило невозможное возбуждение. Мне хотелось скакать и прыгать, целовать хозяину руки. Я буду горожанином! Я стану истинным лондонцем!

– Только не думай, что я сделаю это даром, а ты будешь чесать бока и травить свои байки. В моем доме работают все.

Я всем своим видом старался выразить благодарность. Я же мечтал наняться в работники к настоящему горожанину. А мне предстоит работать на человека, которому я обязан жизнью. На одного из самых достойных и богатых лондонцев! Да я был вне себя от счастья!

– Но пока, – добавил хозяин, – ты мало на что способен – лекарь выпустил из тебя слишком много крови, и тебя качает от ветра. Пока помогай по дому. Вот тебе новый работник, Джоан. Как оклемается, подыщем ему занятие.

Джоан на меня не взглянула. Лишь процедила сквозь зубы:

– Виллану не место в Лондоне. Пусть живет там, где родился…

Глава 2

Прошло больше двух недель с того разговора, когда хозяин отдал меня в распоряжение Джоан, чтобы я работал по дому. Он думал, что это работа не очень меня утомит. Что скоро ко мне возвратятся силы и он подыщет для меня другую работу. Но если так дальше пойдет, от меня ничего не останется. Джоан решила меня извести.

Она гоняет меня то туда, то сюда. Я встаю раньше всех, чтоб нарубить дрова и растопить ей плиту. Потом я таскаю воду от городского фонтана. Я таскаю много воды – и утром, и днем, и вечером. И я не мог понять, куда же она девается. А потом как-то слышу, Гарри на заднем дворе спрашивает Джоан: что это ты, Джоан? Зачем выливаешь воду?

– Воду? Ах, эту воду! Чтобы прибилась пыль.

А еще я таскаю помои. Ведра всегда переполнены: жижа того и гляди выплеснется через край. Я слышу, как Хью и другие хихикают у меня за спиной. А Джоан всегда подгадывает, чтобы я, таская помои, натыкался на Элис. В первый раз я смутился и резко затормозил. Ведра качнулись, гнусная жижа тут же выплеснулась через край. Элис сморщила нос: «Дурень! Не видишь, куда идешь?» – подобрала юбки и побежала на задний двор очищать свой подол. А Джоан (она, конечно, следила за мной) процедила обычное: «Неуклюжий виллан. От него только вонь и грязь. И он еще полагает, что может стать горожанином».

Но дрова, вода и помои – это все же понятно. Однако Джоан специально придумывает дела, которые можно не делать или сделать почти невозможно. Она потребовала, чтобы я отскабливал стены в подполе, где зимой хранят овощи. Мол, ее беспокоит, что их разъедает плесень. Там ужасная сырость и холодно, как в Нью-Гейте. Если бы не плита, за которой мне надо следить и где я могу отогреться, мне точно несдобровать.

А еще она требует, чтобы я чистил горшки. Не только внутри, но еще и снаружи. Оттирал добела. Где это видано, Мэйбл? До моего появления горшки и внутри не всегда хорошо оттирали. И любой горшок, как ни три его, все равно почернеет, как окажется в очаге.

Из-за этих горшков я теперь не успеваю к трапезе. Джоан сказала: пока не закончишь, не смей выходить из кухни. Иначе хозяин узнает, что ты своевольный лентяй. И что твой сэр недаром хотел содрать с тебя шкуру.

Теперь я отскабливаю горшки во время вечерней трапезы. Джоан вообще решила, что меня можно не кормить. Я доедаю то, что осталось на дне горшков. Она так и говорит:

– Что выскребешь, то твое.

Но, Мэйбл, я всё стерплю, чтобы сделаться лондонцем. Тогда я, как и другие, смогу выбирать лорда-мэра. Ты представляешь, Мэйбл? Я буду выбирать! Ну, это как если бы мы – ты и я – выбирали себе господина, того, кто правит манором. И если он нам не понравится, через год мы можем сказать: пойди-ка, сэр Гриндли, отсюда. А здесь мы поселим того, кто нам больше подходит. Кто лучше тебя, сэр Гриндли. Кто не ворует невест, не запугивает кузнецов и не требует платы за хворост.

А у нас тут в Лондоне, Мэйбл, со вчерашнего дня новый мэр. Он будет править год. В честь этого был большой праздник. Народ запрудил всю площадь перед собором Сент-Пола. И к фонтанам было уже не пробиться. Джоан пришлось обойтись той водой, которую я притащил ей утром. Оказалось, воды предостаточно. Лорд-мэр предстал перед горожанами. Все кричали: «Да здравствует!» Лорд-мэр уселся в карету (карета была вся в цветах) и поехал к воротам на мост. А по мосту – в аббатство. Там он встретится с королем, и король посвятит его в рыцари. А ведь наш лорд-мэр – не сэр. Он не из благородных. Он – как хозяин, как наш Фицуоррен: понимает, что шерсть – это золото.

Хозяин со смехом ткнул пальцем в Гарри: мол, этот истинный горожанин тоже мог бы стать мэром, будь у него побольше мозгов. Если бы все увидели, что он способен вести дела и заслуживает уважения. Но в последний раз он распорядился сложить мешки с шерстью в амбаре с дырявой крышей.