Политическое цунами - Кургинян Сергей Ервандович - Страница 37

Эта нитка связи не может устроить западный финансовый капитал. Он понимает, что процесс начинающейся переориентации финансов Большого Юга с Запада на Восток желательно прервать в начальной фазе. Он понимает, что если этот процесс не прервать, то по завершении процесса начнется новый глобальный кризис с далеко идущими последствиями. Кризис, при котором США, например, окажутся в мировой иерархии не на первом и не на втором месте, а на четвертом или на пятом. Такая потеря капитализации недопустима. Ради того, чтобы избежать этой потери, можно пойти на многое.

Разумеется, не все на Западе и в США мыслят подобным образом. Но налицо весьма высокопоставленные высказывания, свидетельствующие о том, что подобные размышления овладевают многими умами. А овладев ими, обязательно станут приводным рычагом реальной большой политики.

Станут или стали?

Не является ли разогрев Большой исламской дуги переходом от стратегии «нового мирового порядка» к стратегии «нового мирового беспорядка»?

Возможно, госпожа Кондолиза Райс совсем не случайно рассуждает в связи с нынешними событиями на Ближнем Востоке о турбулентности, то есть новом мировом беспорядке. В бытность госсекретарем США она активно пользовалась советами заместителя помощника госсекретаря, крупного политолога и теоретика Стивена Манна. Того самого Манна, который стоял у истоков создания Института исследований Сложности в Санта-Фе и много лет занимался разработкой теоретических и практических проблем использования «управляемого хаоса» в глобальной политике.

В конце концов, все новое — это хорошо забытое старое. О финансовых, экономических, энергетических войнах говорят не отдельные влиятельные представители американского интеллектуально-политического истеблишмента. Все это давно уже стало «поваренной книгой» большого бизнеса.

Разница между войной и конкуренцией такова.

При конкуренции ты снижаешь свои издержки, повышаешь эффективность, выводишь на рынок лучший товар по более низкой цене и побеждаешь конкурента.

Если же ты ведешь не конкуренцию, а экономическую войну (а также войну финансовую, энергетическую и так далее), то задача состоит не в повышении эффективности своей деятельности, а в понижении эффективности деятельности противника. Для чего применяются самые разнообразные средства — например, от организации конфликта племен на территории, по которой проходят трубопроводы противника, до прямых диверсий на этих территориях.

Если нельзя сделать США более привлекательными в рамках игры по правилам Модерна, то почему бы не изменить правила? И не сделать конкурента менее привлекательным?

Вновь подчеркнем, что речь идет об идеях, рождающихся в умах отдельных элитных групп, а не о согласованном поведении всех американских элит.

Есть такое выражение: «noblesse oblige» («положение обязывает»). Положение единственной сверхдержавы, державы номер один, обязывает ко многому. В том числе и к тому, чтобы охранять это положение. Отсюда один шаг до такой формулы реальной политики: «главный враг — это страна, в наибольшей степени приблизившаяся к уровню, достигнув которого, она может бросить вызов моему могуществу». В «Стратегии национальной безопасности США», принятой в 2002 году администрацией Дж. Буша, этот принцип высказан в чеканной формулировке: «Наши силы должны обладать такой военной мощью, чтобы у потенциального противника не возникало желания наращивать свой военный потенциал в надежде превзойти Соединенные Штаты в военной мощи или сравняться с ними».

Такого рода формулы можно заворачивать в те или иные идеологи ческие обертки. Но начинка не имеет никакого отношения к идеологии. Если СССР приблизился больше всего к опасному уровню, то он — опасность номер один. И эту опасность можно завернуть в обертку борьбы с коммунизмом.

Но если к этому уровню приблизится страна с любой другой идеологией, то будет просто найдена другая обертка. Суть же будет состоять в этом опасном приближении, приближении самом по себе.

Особо опасно создание союзов, при котором союзная мощь резко возрастает, приближаясь все к тому же недопустимому уровню. Весьма проблематичный союз между Китаем и Японией как между индустриальной и постиндустриальной державой относится именно к числу подобных союзов. Но к этому числу относятся и другие союзы.

Закон неравномерности развития — неотменяемый, коль скоро речь идет об игре по правилам Модерна, — чреват конфликтом между США и Китаем по схеме, аналогичной конфликту между Великобританией и Германией в 1914 году. Но за такой конфликт между ядерными державами будет заплачена слишком высокая цена. И хотя возможность такого конфликта, как мы знаем, обсуждалась широко (например, известной американской группой под руководством Пола Вулфовица, она же группа «Би-2»), не могут не прорабатываться и альтернативные такому конфликту стратегии.

Например, стратегия управляемого хаоса. Разогревается Большой Юг, с которым заключают союз, аналогичный тому, который был заключен в Афганистане против СССР. Энергию экспансии этого Большого Юга направляют на Большой Дальний Восток. Прежде всего, на Китай, но и не только. Опасность, вытекающая из неравномерности развития, становится меньше… Страна-лидер получает историческую отсрочку…

Мы знаем, что такие схемы обсуждаются многими, включая того же Бжезинского. Мы знаем, что такие схемы не раз применялись в истории. Почему нельзя предположить (вновь подчеркнем — только предположить!), что все странные факты, находящиеся в вопиющем несоответствии с прежней американской стратегией, както соотносятся (пусть и не на все сто процентов) с подобными построениями, уже неоднократно использованными в истории?

Теперь уже сами создатели стратегии «радикальный ислам против СССР» говорят об этом. Бжезинский[145] и Гейтс[146] откровенны донельзя. Они признают, что начали разогрев макрорегиона, в том числе и Афганистана, за полгода до ввода советских войск в Афганистан. При этом Бжезинский прямо говорит, что использование «взбудораженных мусульман» против главного конкурента США — это был не только допустимый, но и оптимальный геополитический ход. Не дает ли это серьезных оснований для внимательного рассмотрения нашей гипотезы?

От гипотезы переходим к модели.

Если содержание уходящей эпохи — всеобъемлющая и безальтернативная монопроектность, согласно которой в мире есть только Модерн и ничего больше, то содержание наступающей эпохи — полипроектность.

Налицо, как минимум, три проекта — Постмодерн, Модерн и Контрмодерн.

Радикальный исламизм — это Контрмодерн.

Модерн — это то, что происходит сегодня на Большом Дальнем Востоке: в Китае, Индии, Вьетнаме и так далее.

А Постмодерн — это то, что начинает произрастать на Западе в условиях нарастающего обрушения Модерна, в условиях превращения Запада из лидера промышленного (индустриального или постиндустриального) развития — в лидера, обеспечивающего совокупный сервис. Сервис финансовый, сервис в сфере более тонких услуг, сервис развлекательный, сервис силовой (да-да, и силовой тоже).

Нельзя утверждать, что весь Запад сводим к росткам Постмодерна. Но не ощущать постмодернизацию Запада как одну из явных и опасных тенденций тоже нельзя. Тем более, что такая тенденция Постмодерна «для себя» легко может переплетаться с тенденцией Контрмодерна «для других», выступающей под маской разного рода демократических революций, осуществляемых по уже обсужденному нами принципу «демократия без Модерна».

Что, если речь идет о переплетении этих принципов? Что, если силы, заинтересованные в их переплетении, воздействуют на мироустройство с целью организации совсем нового миропорядка? С целью складывания подобного миропорядка из кубиков Контрмодерна и Постмодерна? Что если именно в этом направлении осуществляются вполне конкретные политические шаги?

В этом случае (вновь подчеркнем, что он носит гипотетический, но не беспочвенный характер) политическая философия осуществляемых воздействий еще важнее прагматики. В связи с этим рассмотрим подробнее сам Модерн и признаем, что существуют два — принципиально разных — Модерна.