Спать и верить. Блокадный роман - Тургенев Андрей - Страница 48

Ритм сменился, но чета Арбузовых приспособилась и к новому, только Арбузов теперь вертелся, а Ульяна скакала.

И особо громко:

Рацкевич шустро перемещался, размахивая стволом, заглядывал в рты, все ли поют.

И снова вальс:

Максим слова знал нетвердо, недооценил как-то спьяну серьезности приказа, но последние строки запомнил хорошо. Немудрено, выразительные:

Максим вспомнил попадающее в лад «сегодня будем вас бомбить, а завтра хоронить».

Рацкевич пролетел мимо, Пашу на ходу ткнул стволом под ребра от полноты чувств так, что тот искривился напополам.

«Бить-бить-бить» сбисировали еще много раз. Угомонились, наконец. Максим пошел поздороваться с Рацке-вичем.

— А, ты, сикамбр лядащий! Тихо пел, падла! Коньяку ему, живо… Давай, выродок, с праздничком! Не-ет, целиком, целиком! Весь стакан! Вот, это по-нашему, по-ленинградски, сука! Еще стакан ему…

Максим с ужасом обнаружил, что стакан вновь полон, но тут, на счастье, начальника унесло дальше.

У туалета Максима столкнулся со Здренко, тот шел, как уже однажды, шатаясь и с алыми глазами, из которых чуть не лучи по темному коридору шаяли. Налетел на Максима.

— Фил Филыч, что с вами?

Тот не узнал, отодвинул с пути, а точнее — прошел как сквозь, бросил в сторону загадочное: «Они опять делали это».

Которое это?

Шоу уродов.

Рацкевич набрался сверх всяких зюзь, сшибал столы и сотрудников, палил в окно. Оставалось надеяться, что упадет и уснет. Нет, порох еще играл в пороховницах, заставил порученца снять брюки и трусы, засунул ему кой куда цветок розу, приказал кукарекать.

Максим счел за благо улизнуть незаметно.

Ночью еще в одиночку догнался, грамм 250, заснуть не мог, ходил по комнате, рисовал в воображении диковинные картины.

На Дворцовой, допустим, можно построить лабиринт. Такой, чтобы из группы запущенных посетителей один точно сгинул. Пожранный чудищем-монстром. Нет, чудища не надо, город будет пустой, туристы только на вертолетах.

Ловушка. Разверзается булыжник в одном месте вдруг под тобой, и бздык. Остальные даже не видят, куда делся, но знают, что минус один — всегда. Играют-риску-ют, идут в лабиринт, большие деньги платят за острые ощущения.

Или вождь — Гитлер там, или Сталин, кто войну выиграет — в приказном порядке отправляет граждан в лабиринт рисковать. Методом жребия со всего населения раз в месяц набирается десяточка-дюжинка: добро пожаловать в град-призрак пободаться с фортуной. Чтобы не расслабляться после победы, в тонусе нацию держать.

Точно… Можно ведь весь город в таких ловушках! Чтобы приехало дюжина. А выжило трое, зато троим этим уважуха и денег пожизненно и с избытком.

Заснул, в результате, не раздевшись.

138

…………………………………..

…………………………………..

…………………………………..

139

Выдав тете вареной картошки, Чижик тихо собралась и вышла на цыпочках. Тетя не обратила: уплетала картошку с влажным урчанием, как зверь, чавкала и пыхтела.

Картошка образовалась путем обмена на нее праздничного вина. Тетя к спиртному была безразлична, заставила Свету обратить вино в хлеб и т. д., а Чижик взяла да сжульничала. Тетину бутылку обменяла, а свою нет. Жульничать ей приходилось нечасто, стыдно было, и боялась, что тетя поймет — ан вот, рискнулась.

С бутылкой теперь этой и выскользнула на улицу. Идея-то была двинуться к Вареньке, но по дороге расхотела. Еще вина пригубив, Варенька вовсе замучает все на ту же болезненную разговорами тему.

А больше пойти и некуда. Разве на улице выпить. Одной. Понимала задним умом, что так будет: штопор с собой прихватила. Холодно, но вино-то согреет. Пробка оказалась что твой цемент, не высовывалась. Оставив попытки, стала Чижик высматривать человека поприличнее. Высмотрела: не дистрофик, и лицо порядочное, даже улыбнулся Чижику, чего на улицах теперь не сыскать. В треухе, хоть и с бородой. Поделилась проблемой.

— Не вопрос! — опять улыбнулся человек, ловко дернул штопор, чпок. — Держи!

Протянул Чижику штопор.

Сам бутылку как-то хитрыми круговыми движениями в руке поболтал и хоп! — приложился! Да надолго, Чижик дар речи аж потеряла.

— На! — протянул человек бутылку. — Осталось еще!

И ушел.

Осталось, но очень мало. Чижик допила. Было обидно. С другой стороны, сама же и сжульничала с бутылкой: вот и наказание. С третьей стороны: лично на нее выдана бутылка, имела право…

Поплелась домой. Едва дверь открыла, зашумела тетя:

— А кровь? Кровь принесла? Где кровь, ворона?!

140

— …считаю необходимым внедрить, Михал Михалыч.

— Можно и внедрить, — процедил Рацкевич. — Ты лучше скажи, ты меня, что, за козла держишь?

Вид Рацкевич имел бледный, платок на лбу и банка рассола поверх документов. Дышал тяжело.

— Товарищ генерал… — опешил Максим.

— Ты, сука, коньяк мой не выпил вчера. Брезгуешь, хрен сохатый? В Маскве лучше коньяк?

— Товарищ генерал, мне два стакана подряд сложно, я…

— Пел тихо, сука. Слова не выучил? Здесь сейчас у меня споешь! А, сука, капелла! Коньяк не выпил, пел тихо! За козла?

Рацкевич заводился. Скомкал документ, раскомкал, разорвал в клочки.

— А ушел почему рано? Ушел рано, спрашиваю, почему?! — рявкнул Рацкевич, швырнул клочки. Хорошо не в лицо, а то как реагировать? Никак — позорно, а как — опасно.

— Много дел с утра было, товарищ генерал.

Рацкевич вытащил пистолет, понюхал дуло.

— Ты, падло, почему тихо пел, ты чего не отвечаешь?

— У меня слуха нет, товарищ генерал.

— А у кого есть? У меня, сука? Нет, сука! У Здренки? На нем медведь оттоптался по полной, а он пел, горланил во все жало. Прилежно горланил, сука! А тебе, значит, в падлу с нами петь?

— Это не так.

— А коньяк почему не выпил?

Пошло про белого бычка. Рацкевич выстрелил в потолок, и это его как-то вмиг успокоило. Щелкнул суставом, дотянулся до тумбочки, выудил коньяк, две рюмки. Не стакана хоть.

— Давай… — сказал Рацкевич. — За Победу. Чего внедрять-то собрался, я не расслышал?