В погоне за солнцем (СИ) - Элер Алиса - Страница 89

   Мы вылетели на прогалину, обрывающуюся пропастью. Я поднял взгляд от волнующегося моря, невозможно-зеленого, дрожащего в ладонях скал - и замер, забыв, что нужно дышать. Передо мной в капельках радуг и водной пыли дрожали, переливаясь, Поющие водопады. Не в призрачной дымке дали, а вот, рядом, протяни руку - и коснешься...

   - Вот бы оказаться там... - прошептала Камелия, кажется, бесконечность минут спустя.

   Наваждение растаяло. "Конечно же, он не может быть так близко", - пришла запоздалая и оттого досадная мысль. Словно я, как мальчишка, повелся на нескладную чушь.

   - Еще окажешься, - отмахнулся Нэльвё. И, вырвавшись вперед, подхлестнул нас нетерпеливым: - Поехали!

   - Когда? - с неожиданным упрямством спросила Камелия. И напомнила - спокойно и безразлично, хотя мне послышалась неприкрытая горечь: - Меня не пустят одну.

   Я был неприятно удивлен, что слова Хозяйки больно задели ее - гораздо больнее, чем я мог бы предположить. Даже нет, не задели - ранили своей правдивостью, жестокостью... и неизменностью.

   - Пустят, куда денутся! Если один раз пустили, впустят и в другой! - фыркнул он. - Ну, чего ждем!

   Но Камелия колебалась, теребя поводья, а я... не вмешивался, ожидая ее решения.

   - Насмотришься на него еще потом, непременно! - раздраженно добавил он. И нетерпеливо окликнул меня, надеясь, что моим-то заверениям она поверит: - Скажи ей, Мио!

   Камелия обернулась - и слова обещания застряли у меня в горле.

   Мне вдруг вспомнился мой голос - тогда, у тела истерзанной Песнью fae. Холодный, безжизненный, чужой. Вспомнилось лицо Миринэ, искаженное болью - не за себя, за умирающий, стремительно срывающийся в пропасть мир - когда она с дрожью в голосе, шептала, что все кончено...

   Как я могу внушить ей ложную надежду? И как я могу лишить ее маленького, трепетного чуда, которое она так ждет?

   Я принял решение и улыбнулся легко, свободно - впервые за последние дни. На душе стало светло и покойно как всегда, когда делаешь то, что считаешь правильным.

   - А давайте спустимся - и устроим привал?

   Взгляд Камелии вспыхнул надеждой. На лице расцвела робкая улыбка.

   Нэльвё впервые на моей памяти не нашел, что сказать. Только предостерегающе полыхнул потемневшими глазами.

   - Это займет часа два, не больше, - миролюбиво, но несколько поспешно продолжил я, не дав ему разразиться злой тирадой. - Может быть, три. Брось, Нэльвё! Мы не настолько торопимся. Неужели тебе самому не интересно?

   Он хотел что-то сказать, возразить в своей обыкновенной язвительной манере, но почему-то резко отвернулся и, бросив короткое:

   - Нет, - ударил каблуками по крупу лошади, пуская ее вперед. Не прямо, как собирался и куда звал нас, а вбок - по забирающей влево дороге, ведущей в долину.

   Камелия нерешительно замерла, оглядываясь на меня. Наверное, все еще не верила, что мы согласились - или, того хуже, чувствовала вину.

   Я ободряюще ей улыбнулся и, легонько тряхнув поводьями, пустил лошадь вскачь.

***

   Откуда-то издалека, переплетаясь с шумом падающей в озеро воды, долетал заливистый смех Камелии и обрывки слов. Изредка в их песнь, светлую, сотканную из раннего вечера, вплетался другой голос - низкий и глубокий, насмешливо-раздраженный. Но любому, кто позволил бы себе вслушаться, сразу же стало бы ясно, что эта злость - напускная.

   Улыбнувшись своим мыслям, я круговым движением кистью перемешал закипающую на слабом огне и источающую соблазнительные ароматы кашу. Камелия, к нашей вящей радости, была слишком занята, чтобы принимать участие в готовке, и теперь я следил готовящимся обедом, а Нэльвё - за вспархивающей с одного места на другое Камелией.

   Я дважды постучал по краешку котелка, стряхивая налипшую кашу, и отложил ложку в сторону. Поднял взгляд, чуть привстав, чтобы лучше видеть - и сощурился от бьющего в глаза солнца. Поняв свою ошибку, я поспешно исправился, приставив козырьком ладонь.

   Из-за переливчатой, рассыпающейся брызгами воды и солнца выпорхнула Камелия - и едва устояла на скользких камнях, круглых, странно-плоских. Будто не сама собой образовалась эта каменная дорожка, а кто-то давным-давно проложил ее через озеро.

   За ней, пригнувшись, шагнул Нэльвё. При виде него я едва сдержал улыбку: обычное высокомерно-снисходительное выражение лица боролось с другим, прежде мне незнакомым - веселым, улыбчивым и безмятежным. В ответ на ее неловкость он, как обычно, щедро рассыпал колкости, но они не были злыми. А Камелия, кажется, вовсе их не замечала: кружилась на маленьком, неровном пяточке, рискуя оступиться, сорваться в воду, но не останавливаясь. Не девушка - озерная fae, чей зыбкий, невесомый, тоненький силуэт пропадает в дымке водяной пыли, окутывающей ее искристым пологом.

   ...она смеялась и смеялась, задыхаясь от восторга, переполняющего ее, отбивалась от подставленных рук Нэльвё - а на меня вдруг накатила злость, глухая и отчаянная. Злость на себя.

   Как я мог позволить себе сомневаться, колебаться, бежать от себя и своего пути? Пути, который предназначен мне, и который никто, кроме меня, не в силах пройти?

   Как я мог позволить себе колебаться, когда моя нерешительность могла погубить то, что мне дорого? Как мог бежать от себя, решив отчего-то, что мой мир, настоящий мир сгинул в антерийской войне, и что мы остались на обломках, руинах, которые уже не спасти и не нужно спасать?

   Как я мог позволить себе оставаться в стороне, в конце концов, - и сметь оправдывать свое невмешательство?!

   - Вот! - прозвенел рядом голос Камелии - серебряно-игристый, переливчатый, вырвавший меня из зыбкой полуяви, точно зов маяка. - Держите!

   Я встрепенулся, сбрасывая остатки наваждения. И, подняв взгляд, увидел на протянутой мне узкой ладошке тускло сияющий камень: полупрозрачный, дымчато-белый - цвета парного молока.

   Приглядевшись, я с улыбкой сказал:

   - Спасибо, Камелия. Жаль, когда высохнет, он не будет и вполовину таким красивым.

   Расстроенно поглядев на камушек, Камелия сжала пальцы и хотела было отнять руку, но я перехватил ее.

   - Спасибо, - повторил я. - Он правда мне нравится. И правда очень красивый.

   Поколебавшись, она все же решилась. Камушек скользнул в мою раскрывшуюся ладонь. Я сжал его, чувствуя, как он приятно холодит пальцы в обжигающе-жаркий полдень.

   - Я... почти нигде никогда не было, - словно извиняясь, начала она. - То есть была, немного - в Лазурной Гавани. Но...

   Она замолчала и как-то грустно, бессильно улыбнулась.

   Была, но едва ли видела что-то кроме дворцовых стен и узкой, далекой, недосягаемой полоски моря - бирюзовой, переменчивой... Цвета робкой несбыточной мечты.

   Мы оба - я и незаметно подошедший Нэльвё - поняли то, что она хотела, но не смогла сказать. Бессмертный тут же разбил сгустившийся воздух шуткой, и помрачневшее лицо Камелии вновь озарилось улыбкой, в глазах заплясали смешинки, и она упорхнула обратно к водопаду, выскользнув из рук попытавшегося перехватить ее Нэльвё. Отрекшийся, ухмыльнувшись, развернулся и медленно, неторопливо направился за ней.

   А я смотрел им вслед, и в душе, прежде мятущейся, запутавшейся в недосказанности, во лжи и полуправде, крепла уверенность. Сомнения вдруг ушли, все разом, и путь, еще с утра бывший не моим, жавший ноги неудобными ботинками и цепляющий дорожный посох низким кустарником, вдруг расстелился передо мной, приглашая идти.

   Идти по тому самому пути, о котором я, еще сам не зная и не понимая, говорил Корину. Тернистому, бегущему по холмам и вересковым пустошам, петляющему и уходящему в ясную синь.

   По пути, способному вывести кого и к чему угодно; подарить чудо тому, кто осмелится на него встать - и, не отступившись, дойти до конца.

   Откуда-то из бездны того, что зовется душой, чужим, не моим голосом шепнулось извечно-аэльвское, только теперь обретшее смысл: