В погоне за солнцем (СИ) - Элер Алиса - Страница 67

   - Друзья мои! - воскликнул он, обводя торжествующим взглядом волнующийся зал. - Беллетайн начался!

   ...Пытка оборвалась - но лишь чтобы смениться другой, еще более невыносимой.

***

   Иришь закрыла глаза и только сейчас, когда он откланялся, осмелилась выдохнуть: тихо, робко, едва заметно, чтобы ни в коем случае не выдать сковывающего ее беспокойства. Пальцы, сжимающие сложенный веер, едва заметно подрагивали.

   "Спокойствие!" - приказала она себе, но руки ее не слушались, и веер едва не выскользнул из них. Иришь похолодела, представив, как глупо бы выглядела, если бы выронила его у всех на глазах. О, ее недоброжелательницы были бы в восторге!

   Захлестнувшая злость придала сил и успокоила, вымывая сомнения и предательскую слабость из тела.

   Злость сначала на сплетниц, а затем на себя. Запоздалая и бессмысленная.

   "Зачем, зачем ты смотрела ему в глаза?! - кляла себя она, еще сильнее сжимая пальцы. - Кому и что ты хотела доказать? Что за детское упрямство!"

   Но это была ложь. Она знала, что не упрямство и не желание поступать наперекор всем заставляло раза за разом выносить бездну его взгляда.

   Не упрямство, а любопытство. И от этого было страшнее.

   Его взгляд зачаровывал сокрытой в нем тайной, загадкой. И она, глупая, раз за разом переживает и будет переживать эту чудовищную пытку - сама, по собственному желанию, доброй воле! - пока не найдет ответ.

   ...Что там, за изломом полуночи, за черными самхейнскими тенями, клубящимися на дне зрачков? За бархатом ночи, за темной бездной, куда не проникает даже свет? Она не знает.

   "Плата за любопытство - бессмертие", - шепчут старинные сказки... И сейчас Иришь как никогда понимала их - но ничего не могла с собой поделать.

   "Плата - бессмертие"... Готова ли она заплатить?

   И если нет, то почему так боится ответа на этот простой вопрос?

   Иришь приветливо, но несколько вымученно улыбнулась двоюродной кузине и ее дочери, кивнула последним, чуть запоздавшим гостям и замерла, на миг позабыв о том, что нужно дышать. Грянула музыка, перекрывая чистый голос отца, возвестившего о Беллетайне.

   Пора открывать бал.

   Сердце ухнуло вниз, но тут же забилось вновь, быстро-быстро. Иришь глубоко вдохнула, словно перед прыжком в омут - и шагнула вниз.

   ...Эрелайн - как всегда безупречный, безукоризненный и безразличный - шел ей навстречу. Их разделяло всего ничего: каких-то десять шагов.

   Десять шагов, которые отделяют ее от падения.

   Она, не поднимая на него глаз, присела в глубоком реверансе. Он склонился в поклоне. Изящество и безупречность, весна и зима.

   Эрелайн подал ей руку - такую же холодную, как его взгляд. Мгновение поколебавшись, она вложила в его ладонь свою, чувствую, как ее обнимает уже не кружево митенок, а кружево инея...

   Вторая рука лорда легла на ее талию. Не грубо, не нежно - сдержанно и безразлично. И от его удивительно тонких, но сильных пальцев, расползается жестокий и злой холод.

   ...Оркестр - невидимый, укрытый на бельэтаже - взял первую волнующую ноту, разбив наваждение. Иришь глубо вдохнула, делая вид, что не замечает предательской дрожи. Закрыла глаза, отгораживаясь, укрываясь от тяжелого взгляда Эрелайна сотнями обнаженных ресниц-лезвий, - и вместо бальной залы Круга Фаэ перед ней восстал из эфирных струн и мелодий ее класс танцев.

   Матушка у фортепиано, перед ней, рука об руку - брат. Младший из двух. Роальд не выносит танцев.

   ...И когда вновь взвились скрипки и альты, когда тонкая мелодия фортепиано всколыхнула заколотые волосы, взметнула подол платья и влилась во вздымающуюся грудь, она была уже не здесь - и танцевала не с ним. А по сладко шепчущему, отзывающемуся на каждый шаг, паркету кружилась не зимняя безжалостная стужа - весенний вихрь.

   Музыка для этого танца - вовсе не гулкое завывание труб, не тонкие вскрики струнных, а звонкая песня капели, веселый щебет птиц и тихое цветение первых, робких еще цветов. Арфа и флейта, свет и жизнь, радость и тепло. Созидание, воплощение, возрождение и вечный круговорот против смерти и тьмы, воя волчьих стай и злого лунного света...

   Это был ее танец, только ее. Не танец даже - всплеск чувств, заключенный в одно мгновение.

   ...Музыка стихла, кажется, почти сразу - и почти никогда. Иришь замерла в изящном па, плавно выпрямилась и приняла благодарность за танец: тихое разлившееся в воздухе молчание. Восхищение, уважение, признание... Ее признание.

   Иришь сделала шаг назад, к лестнице. Окинула гостей полускрытым в ресницах взглядом - загадочным, непонятным - и присела в реверансе, благодаря за внимание.

   ...И, развернувшись на носках, едва не столкнулась с оказавшейся неожиданно близко матушкой.

   - Дивный танец! - мурлыкнула она, жеманно и сладко щуря янтарные глаза. - Как, впрочем, и всегда. Надо думать, это не заслуга твоего партнера?

   - Танец - это искусство,- ледяным тоном отчеканила Иришь. - Как художник рисует палитрами и кистью, так я сплетаю из своей страсти кружево танца. Ты права. Заслуги нет. Никакой, - и, не меняя голоса, чтобы мать не заметила проскользнувших заинтересованных ноток, спросила - впервые за все время: - Как тебе мой будущий супруг?

   - Сдержанный, безразличный, холодный, бесстрастный, - скучающим тоном перечислила Айори, передернув плечами. - Или, скорее, пытающийся казаться таковым. Ничего примечательного.

   Иришь замерла, напряженно стиснув пальцы.

   - А взгляд? Ты видела его взгляд?

   - Видела. Тяжелый и темный, очень темный. Но и только.

   "Не лжет, - подумала Иришь, стараясь не выказать охватившего ее удивления, - и неожиданно все поняла.

   Мать смотрела, но не видела, замечая только то, что ожидала увидеть. А Иришь пытливо, мучительно, терзая саму себя, вглядывалась в бесконечное море, в тьму, плещущуюся на дне его глаз - и тонула в ней.

   "Она никогда не поймет. Никогда".

   Как Иришь никогда не перестанет вглядываться в бездну...

   - Пойдем! - неожиданно сказала Айори, взяв ее за руку. - Думаю, сейчас самое подходящее время для разговора.

   - Чьего разговора? - нахмурилась Иришь, упершись.

   - Вашего! - нетерпеливо подстегнула она, потянув упирающуюся Иришь за собой. - Я хотела, чтобы вы переговорили еще на приеме, но тогда тебе нездоровилось, и времени совсем не осталось. Ну же! Уже почти полночь!

   - Какие разговоры на балу? - упрямилась Иришь, чувствуя, как тонкие мамины пальцы впиваются в ее запястье, врезаясь в белый атлас кожи, оставляя на нем темные цветы синяков... - Шум, голоса, музыка...

   - Для этого вокруг разбит парк. Идем! - не терпящим возражения голосом оборвала ее леди-правительница.

***

   Эрелайн пытался отыскать среди пенного кружев, шелеста шелка и роскошного блеска парчи зелено-золотое и черное платье, но тщетно: ни Висении, ни Сэйны не было видно.

   "Я же говорил держаться рядом со мной!" - скрипнул зубами Эрелайн.

   Да. Рядом и "держась незаметно". Изумительно противоречивые приказы! Нет, вокруг вьется так много девушек, что Сэйне ничего не стоило среди них затеряться...

   "Не стоило бы, - с мрачным удовольствием повторил он. - Если бы она надела не такое заметное платье!"

   Злость поднималась в груди. Было решительно нечего делать... вернее, как раз-таки было, что, но не здесь! До момента, когда он в праве будет покинуть зал, не оскорбив никого своим ранним уходом, оставалось не меньше получаса, и все, что он мог сейчас - ждать, высматривая затерявшихся среди всплесков кружев и искристых брызг смеха гостей.

   Смех, всюду смех: сухой и игристый, точно вино Лазурной Гавани; хрустально-звонкий, как переливы серебряных колокольчиков; глубокий и пьянящий низкой альтовой нотой... Смех шел за ним неотступно, неотрывно, шаг в шаг... Его звали, что-то говорили, и Эрелайн, кажется, даже отвечал, улыбаясь, порою отшучиваясь, но не замечал этого. Перед глазами мелькали огни, сотни и тысячи огней канделябров, акварельные росчерки платьев - золото, лазурь, пурпур, индиго, бордо, серебро... Он закрыл глаза, лишь бы не видеть их, лишь бы оказаться не здесь, - но отблески великолепия бала по-прежнему стояли перед глазами, а щебет и смех грянули с новой силой.