Гимн Рождества - Спир Флора - Страница 33

– Хорошо, – пообещала Кэрол и добавила:

– Я уйду почти на весь день, так что передайте, пожалуйста, мисс Маркс, что ленч мне не нужен.

– Передам. – Взяв поднос с обедом, Нелл оставила Кэрол за ее обычным завтраком – чаем с простой булочкой.

Поев и приняв горячую ванну, Кэрол почувствовала себя лучше. Войдя к себе после ванны, она внимательно рассмотрела помещение, в котором прожила столько лет. До этого утра комната соответствовала ее душевному настрою, но теперь Кэрол с удручением увидела, что ее окружали выцветшие и изношенные вещи.

За свое короткое пребывание в XIX веке она заново научилась ценить удобства, которые когда-то принимала как должное. После разорения отца и особенно после его самоубийства она отказалась от хорошей мебели, красивой яркой одежды, живых цветов, музыки, театра и прочих земных радостей, словно стала кающимся средневековым монахом с власяницей на теле.

Но маленькие радости повседневной жизни леди Кэролайн разбудили в ней способность к чувственному восприятию, и Кэрол охватило раздражение. Почему в ЕЕ жизни нет никакой красоты! Она тяжело вздохнула, вспомнив бело-голубую спальню леди Кэролайн, ее красиво выделанные туалеты, духи, пахнущие розой, а главное – возможность часто видеть широкоплечую фигуру Николаса в отлично сшитых костюмах.

– Самая большая радость в той жизни, которую мне одолжили на время, – это твое присутствие, Николас. Если бы я знала, что жить без всякой надежды на встречу с тобой так тяжело, я бы вряд ли отказалась от тебя. Даже ради твоего блага.

Неожиданно придя в раздражение от немного затхлого запаха своей комнаты, к которому она так привыкла, что уже не замечала его, Кэрол распахнула окно, впустив холодный воздух и свет водянистого декабрьского солнца.

– Как же я могла так жить? – бормотала она, – у меня же были какие-то деньги, когда я работала у леди Августы. Можно было бы купить диванные подушки или новое покрывало, чтобы в комнате стало повеселее. Иногда можно было побаловать себя и сходить в ресторан.

Она стояла у окна и постепенно осознавала, что на улице тепло, как весной. Солнце и тепло магнитом притягивали ее к себе. Она вынула из гардероба свое некрасивое, но удобное старое пальто коричневого цвета и, еще раз взглянув на комнату, бросилась прочь.

Торопясь на улицу, Кэрол прошла мимо комнат леди Августы, расположенных этажом ниже. Нелл занималась уборкой, и все окна и двери были распахнуты настежь. Свежий ветерок, задувавший в холл, доносил еле уловимый запах лаванды.

– К вечеру все натру до блеска, – заявила Нелл, заметив Кэрол. – А когда появится пропавший племянник леди Августы, у него здесь будет неплохая спальня. Это самые хорошие комнаты в доме. Леди Августа была скупердяйка, но свои комнаты поддерживала в наилучшем виде. Пока под конец не заболела.

Кэрол задержалась на пороге, словно хотела войти, и Нелл сказала:

– Идите же, мисс, вы и так просидели взаперти столько времени, пока ходили за леди Августой. Побудьте на воздухе да на солнышке, погуляйте хорошенько, вы же всегда много гуляли, – и будете спать получше, чем вчера.

– Думаю, вы правы, Нелл. – И Кэрол начала спускаться по главной лестнице, но остановилась, охваченная воспоминаниями. В ее восприятии сливался Марлоу-Хаус, каким он был в начале XIX века, и теперешний, и она совсем запуталась. Пол в холле, выложенный черно-белой плиткой в шахматном порядке, остался прежним, но сам холл показался таким трогательно маленьким! Еще вчера они с Пенелопой спускались по этим ступенькам, и каждая немножко надеялась встретить на Бонд-стрит своего возлюбленного.

Кэрол с трудом подавила желание стукнуть по стене, разделяющей холл надвое. У нее было очень странное ощущение, что, если ей удастся проломить эту стену или каким-нибудь образом пройти сквозь нее, она найдет по другую сторону тех, кого любит, и ту жизнь, которой она жила последние несколько дней.

– Не дней, – напомнила она себе, – только одну ночь. Именно столько реального времени мне понадобилось, чтобы полюбить.

Но когда она стояла у подножия лестницы, глядя на стену и подняв кулак для удара, здравый смысл заявил о своем присутствии. Во второй половине Марлоу-Хаус сейчас живет некий бизнесмен с женой и двумя маленькими детьми. Ничто там не ждет Кэрол.

Поскольку Крэмптона в холле не было, Кэрол сама открыла тяжелую входную дверь и вышла из дома. Задержавшись на верхней ступеньке, чтобы перевести дух и успокоить нервы, она вспомнила, как Николас отвез ее домой и как чудовищно благопристойно держался перед лакеем, хотя только что, сидя наедине с ней в карете, занимался самой чудесной и возмутительной вещью в мире.

Неимоверным усилием воли, на которое она только была способна, Кэрол сказала себе, что все это имело место 175 лет тому назад. Если вообще имело место. Если то, что она принимает за воспоминания, не сон.

– Нет, – сказала она вслух немного срывающимся голосом, – я знаю, что это было. Если это только сон, я бы не чувствовала такой утраты и такой боли в сердце. Я помню то, что чувствовала во сне, только несколько минут после пробуждения, самое большое – час, а потом все исчезает. А эти воспоминания становятся тем ярче, чем дольше я о них думаю. Это было на самом деле. Я люблю Николаса и никогда его не увижу. Нужно принять это как данность. И нужно научиться жить без него. Дело только в том, что я не уверена, смогу ли сделать это.

Охваченная воспоминаниями о Николасе, Кэрол весь день бродила по Лондону, отыскивая знакомые по прошлому места. Блестящие современные рождественские украшения, которые она встречала повсюду, смеялись над ее горем и вызывали тоску по более простым проявлениям праздничного настроя, присущим утраченному и недосягаемому Лондону эпохи Регентства.

Она оставила напоследок самое важное для нее место в городе и пошла туда, начав с Бонд-стрит, так же, как она шла когда-то в прошлом, таком далеком! Но для ее сознания, для ее памяти это происходило только вчера. Сегодня дойти туда было гораздо легче. На ней практичные ботинки для прогулок, а на тротуарах нет ни снега, ни льда. Нужную улицу она нашла сразу же, но дома Николаса там больше не было. Изобразив из себя преподавательницу колледжа, занимающуюся эпохой Регентства, она остановила пожилого хорошо одетого человека и спросила его, не знает ли он, что сталось с Монфорт-Плейс.