Заговор адмирала - Гавен Михель - Страница 36

— Да, я понял, — говорил он в трубку уже серьёзно. — Насчет белоэмигрантов подумаю, хотя всё это мне не нравится, ты знаешь. Какие-то посторонние люди. Да, я сейчас же возвращаюсь в лагерь. Не волнуйся, я все организую, как надо. До связи. Хайль Гитлер.

Скорцени положил трубку.

— Так ты говоришь, Отто, что тебе понравилось жить во дворце? — язвительно спросила Маренн, движением головы указав на смятую постель под балдахином. — Понравилось спать на кровати Франца Иосифа? Удобно?

— Мне где угодно удобно, когда я с тобой, — без всякой иронии ответил тот, откидывая ей волосы назад.

Она чувствовала жар, исходящий от него, и самой ей стало жарко.

— Хоть на полу, хоть на снегу, я этого просто не замечаю, — продолжал Отто. — Но насчет королевской кровати скажу так — удобно, конечно. Но вот вышивка, все эти штучки, — он поморщился. — Занавески, опять же. По мне это лишнее.

— Ты, может быть, всё-таки позволишь мне одеться? — Маренн ещё раз попробовала освободиться из его объятий.

— Нет, — он только сильнее прижал её к себе и повернул её к зеркалу, в котором отражался портрет императрицы Зизи, а теперь и она сама. — Вот рядом две императрицы. Говорят, что природа не любит повторений, в случае с тобой и твоей прабабкой, она явно посмеялась над теми, кто так утверждает.

— Как ты узнал, у кого я остановилась в Венгрии? — спросила Маренн.

Скорцени рассмеялся:

— Ты полагаешь, что в СС могут не знать о перемещениях своей собственной медицинской службы? Наверное, я бы не так быстро выяснил, если б ты приехала сюда одна, но ведь ты притащила в Гёдёллё всех своих врачей и медсестёр.

Он наклонился, с жаром целуя её плечи, шею, а Маренн откинула голову, от наслаждения прикрыв глаза.

— Кальтенбруннер только что упрекал меня, что я без его разрешения покинул секретный лагерь, где должен находиться неотлучно, — хрипло произнёс Отто, — но я нарушил не только это его приказание. Вчера вечером я назвал невестке адмирала Хорти свое настоящее имя, хотя по приказу нахожусь здесь под именем доктора Вольфа, и мне запрещено раскрывать себя до особого распоряжения. Но я знаю тебя, — Скорцени с нежностью поцеловал её в губы. — Сказать тебе, что прибыл доктор Вольф, — только дать повод, чтобы ты меня и на порог не пустила, а мне очень хотелось побыть с тобой эту ночь. В императорской постели или не в императорской, мне все равно. Ведь там, в Берлине, из-за этой глупой родственницы Шахта ты меня дважды не пустила в спальню. Знаешь, что большего наказания для меня трудно придумать. Его не придумают и большевики, хотя, как говорят, они мастера издеваться над людьми.

— Ты позволишь мне одеться? — спросила Маренн уже в третий раз, но освободиться из рук Отто больше не пыталась.

— Я тебе позволю одеться, конечно, — он поднял её на руки и осторожно перенес на кровать, — но только после того, как смогу от тебя оторваться. Здесь нам не помешает ни Шелленберг, никто, — добавил Скорцени, укладывая любимую женщину на прохладные атласные простыни.

— А как же твой секретный лагерь, твои солдаты? — спросила она, чувствуя, как от его ласки у неё перехватывает дух.

— Ничего, подождут. И Кальтенбруннер подождет тоже.

Когда страсть иссякла, и Отто, покрыв сотней поцелуев разгоряченное тело Маренн, отпустил её, откинулся на полушки рядом, она, закрыв глаза, слушала его ещё взволнованное дыхание.

— Я люблю тебя, — через некоторое время проговорил он негромко, повернувшись к ней, и зарылся ладонью в густые локоны её волос.

— Я тебя — тоже, — сказала Маренн.

Сейчас она не отдавала себе отчёт, были ли её слова правдой. Их просто требовалось произнести, потому что Маренн собиралась кое-что выяснить у Отто, а он точно ничего бы не рассказал, если б в ответ на его признание в любви она промолчала.

Скорцени придвинулся к Маренн, обнял её и, рывком перекатившись на спину, уложил на себя. Любовники некоторое время смотрели друг другу в глаза. Взгляд у Отто был открытый и весёлый, а у Маренн — чуть насмешливый.

— А что это за белоэмигранты? — спросила она, как будто ей было совершенно всё равно, о чём говорить.

— Особая группа. В большинстве своем выходцы из России, — ответил он, даже не задумавшись, хотя обычно вёл себя более осторожно. — Их подготовил Фелькерзам.

— Кто? Ральф? — удивилась Маренн.

— Нет, его брат Адриан, двоюродный брат.

— У него есть двоюродный брат из России? Я не знала.

— Фелькерзам из лифляндцев, — ответил Скорцени. — Его родители жили в Восточной Пруссии. Сейчас перебрались на юг. Получается, ты не знаешь, что у Ральфа были предки, которые ещё с восемнадцатого века обосновались в России? В общем, они служили там. Добились высоких чинов. Кажется, дед Адриана был адмиралом фота. Он погиб в Цусимском сражении. Лежит вместе с кораблем на дне морском. Адриан родился в Петербурге. Но когда произошла революция, его семья перебралась в Прибалтику, а оттуда — в Восточную Пруссию, где их приняли родственники. Он окончил гимназию, потом пошел по военной стезе. Сейчас он возглавляет одно из моих подразделений во Фридентале.

— Адриан фон Фелькерзам, брат Ральфа… Что он за человек? — продолжала непринуждённо спрашивать Маренн.

— А тебе зачем?

— Но мне интересно, в какую семью я отдаю Джилл. Как ты понимаешь, меня это заботит. Оказывается, там есть выходцы из Санкт-Петербурга, внук русского адмирала. Она мне ничего не говорила.

— Неудивительно, — ответил Скорцени. — Ей вряд ли что-то известно об Адриане. Возможно, она знает, что он существует, и всё. Адриан ведь в основном работает во Фридентале, и в Берлине бывает редко. Но о Джилл он знает, — Отто улыбнулся. — Как я понимаю, Ральф похвастался ему своей невестой. И её мамой, конечно.

— А ты во Фридентале мной хвастаешься?

— Нет, — Отто пожал плечами. — Я не обсуждаю такого с заместителями. Служба, как говорится, отдельно, а личные дела — отдельно.

— Зато с Кальтенбруннером ты меня обсуждал, — беззлобно заметила Маренн.

— Это от меня не зависит. Он — начальник, и ты знаешь, что заткнуть его всё равно невозможно. Не обижайся, — Скорцени поцеловал её и продолжал: — Что же касается твоих опасений за Джилл, я думаю, они напрасны. Адриан — человек в высшей степени порядочный и талантливый исполнитель. Смелый, с хорошим образованием. Если он тебе интересен, я как-нибудь приглашу его к вам домой, так и быть. Заодно познакомится с Джилл. В присутствии Ральфа, конечно. Я уверен, что они подружатся. У него спокойный характер.

— У Джилл тоже.

— У Джилл? — Скорцени присвистнул. — Ну, если ты так считаешь, тебе виднее. Я сделаю вид, что с тобой соглашусь.

Он повернул голову и взглянул на часы, стоявшие на комоде:

— Все. Мне пора ехать, — Отто мягко стряхнул с себя женщину, которой только что признавался в любви, встал с кровати и начал собираться.

Маренн, оставшись лежать на простынях, наблюдала за ним и думала, что примирение состоялось, но по факту ничего ровным счётом не изменилось. Скорцени не говорил, что переедет к ней в дом насовсем вместо того, чтобы останавливаться там, как в гостинице, время от времени. Скорцени не говорил, что женится, ведь пока всё ограничивалось тем, что он иногда представлял её как свою жену малознакомым людям. Наверное, было даже лучше, что он ничего не обещал и что слово «люблю» не налагало никаких обязательств. Да, это было лучше, ведь расставаться с Шелленбергом Маренн не собиралась.

Маленький диск солнца проглянул между серых облаков и заблестел над верхушками парковых деревьев, окружавших дворец Гёдёллё. Золотые лучи пробивались сквозь кружевные занавеси на окнах, пунктиром скользили по стенам и словно растворялись в зеркале, превращая темно-зелёный охотничий костюм императрицы в синий.

Застегнув пуговицы на мундире, Маренн подошла к зеркалу. Желтоватые искорки играли на лице Зизи, поэтому казалось, что она улыбалась глазами. Маренн взяла из золотой шкатулки, стоявшей перед зеркалом, костяной гребень, украшенный перламутром, — этим гребнем наверняка пользовалась сама императрица — и начала расчёсываться.