Кошачье кладбище (Кладбище домашних животных) (др. перевод) - Кинг Стивен - Страница 31

Ну, конечно! Чера просто оглушило! И Луис отнес к индейскому могильнику не мертвого кота, а живого, только без сознания. Недаром ведь говорят, что кошки живучи. Как хорошо, что не успел ничего сказать Элли. Теперь и не узнает, что жизнь ее любимца висела на волоске.

НО У НЕГО ЖЕ КРОВЬ НА МОРДЕ И ШКУРКЕ… И ШЕЯ БЫЛА ПЕРЕБИТА…

Что ж, в конце концов Луис не ветеринар. Ошибся с диагнозом, вот и все. Да и возможно ль было правильно установить: собирались сумерки, похолодало, да и времени в обрез. К тому же на руках перчатки, много ли в них…

На кафельной стене ванной выросла бесформенная тень — не то драконья голова, не то змеиная. Что-то мягкое коснулось его голого плеча… Луис вздрогнул всем телом, расплескав воду из ванны на коврик, обернулся, отпрянув: на него в упор глядели мутные зеленые с желтинкой глаза Чера. Кот восседал на унитазе, слегка покачиваясь взад-вперед, будто пьяный. Луис передернулся от отвращения, едва сдержался, чтоб не закричать, стиснул зубы. Никогда Чер так не раскачивался — как кобра, привораживающая добычу. Луис ухватился еще за одну соломинку (правда, тут же отпустил): а вдруг это чужой кот, просто похож на Чера. Случайно забрел в гараж, привлеченный стуком. А настоящий Чер покоится в индейском могильнике под каменной пирамидкой… Нет, все приметы их кота: и порванное ухо, и чуть искривленная лапка — Элли прищемила дверью, когда Чер был еще малышом.

Сомнений нет — это Чер.

— Пшел вон! — прошипел Луис.

Кот задержал на нем взгляд — глаза совсем другие, и глядит по-другому! — и спрыгнул на пол. Но не с изящной ловкостью, присущей кошкам, а тяжело, кулем свалился на кафель и ушел.

НЕТ, ЭТО УЖЕ НЕ КОТ. А БЕСПОЛОЕ СУЩЕСТВО, «ОНО».

Луис вылез из ванны, торопливо вытерся, побрился, оделся. И тут снова зазвонил телефон, застав Луиса врасплох: он испугался, резко повернулся, вскинул руки. Глаза выпучились, сердце застучало часто и быстро. В такие минуты в крови избыток адреналина.

Звонил Стив Мастертон, напоминал о теннисе. Луис согласился и договорился встретиться с ним у спортивного зала через час. И хотя Луису было жаль времени и совсем не хотелось играть в теннис, он готов бежать из дома куда глаза глядят. Только подальше от этого кота, странного и зловещего, которому совсем не место здесь.

Он наскоро запихал в сумку рубашку, майку, шорты, полотенце и бегом сбежал по лестнице. Чуть не сбил по дороге кота, разлегшегося прямо посередине, споткнулся, едва не упал, но успел схватиться за перила. Иначе кубарем слетел бы с лестницы.

Внизу он остановился, отдышался — сердце так и рвалось из груди. А излишек адреналина в крови, между прочим, вреден.

Чер встал, потянулся и… казалось, усмехнулся.

Луис выбежал вон. Выставить бы кота из дома, ну, да ладно. В ту минуту ему, пожалуй, все равно не заставить себя прикоснуться к зверюге.

26

На этот раз Джад раскурил сигарету от обычной деревянной спички, помахал ею, чтобы потушить, сунул в старую жестяную пепельницу с полустертой рекламной надписью на дне.

— Так вот, от Стенни Бушара я и узнал об индейском захоронении, — заключил он и задумался. На кухонном столе, покрытом клетчатой клеенкой, стояли два почти нетронутых стакана с пивом. Позади в бочонке с маслом для растопки плиты забулькало и смолкло. Словно дразнит, подумал Луис. Ему удалось заморить червячка вместе со Стивом в опустевшей «Берлоге» — пришлось довольствоваться пончиками. Привычных ему бутербродов — целый батон, разрезанный вдоль и напичканный всякой всячиной, — в Мейне не сыскать, более того: попроси он, его еще и не поймут. Зато пончик или гамбургер — всегда пожалуйста. Приглушив голод, он уже без страха вспоминал Чера, и все же возвращаться в пустой, мрачный дом к коту не очень-то хотелось.

Норма немного посидела с мужчинами, посмотрела телевизор, не выпуская из рук вышивки: судя по контурам, картина изображала деревенский молельный дом, за ним — закатное солнце. Особенно четко выделялся крест над входом. Норма пояснила, что ее рукоделие вместе с другими будет выставлено на благотворительной рождественской ярмарке. Событие значительное, к нему всегда готовились. Несмотря на артрит, Норма ловко управлялась с пяльцами и иглой; сегодня болезнь сжалилась над старушкой. Может, из-за погоды, предположил Луис: холодно, но сухо. От сердечного приступа Норма оправилась, даже округлилась и помолодела лицом. В тот вечер невозможно было бы предсказать, что не пройдет и трех месяцев, как Норма умрет от кровоизлияния в мозг. В тот вечер, глядя на нее, Луис ясно представлял, какой Норма была в молодости.

Без четверти десять она откланялась, и мужчины остались вдвоем. Джад молчал, заглядевшись на сигаретный дымок — так малец вглядывается в змейку пестрой ленты, обвивающей ярмарочный столб: где ж она кончается?

— Стенли Бушар… — вкрадчиво напомнил Луис.

Джад часто заморгал, отрешаясь от своих мыслей.

— Ах, да! У нас в округе его все называли Стенни Б… Так вот, когда мой Пестрый умер в 1910-м, то есть умер в первый раз, Стенни Б. уж стариком был и чуток не в себе. Про индейский могильник многие знали, но мне-то Стенни Б. рассказал, а ему — отец. Они сами-то из канадских французов. — Джад усмехнулся, отпил пива. — Так и слышу, как он на ломаном английском лопочет. Однажды встретил меня за извозчичьим двором — в ту пору нынешнего-то шоссе и в помине не было, а сейчас там завод стоит. Мой Пестрый последние минуты доживал, вот отец из дома меня и выгнал, вроде по делу — корму для кур купить. Только это видимость одна. Я-то сразу смекнул — почему.

— Собирался пристрелить пса, чтоб не мучился?

— Да, знал ведь, как я Пестрого люблю вот и отослал меня подальше. Ну, выполнил я отцово поручение, сел на старый жернов да и заревел. — Джад сокрушенно покачал головой, едва заметно улыбнулся. — А тут, глядь, Стенни Б., собственной персоной. Кто его недоумком считал, кто просто хулиганом. Дед у него мехами промышлял, как поговаривали. Был у него фургон большущий, весь обтянут полосками кожи, точно бинтами перевязан. Истый христианин был дед, все о Воскресении толковал, даже во хмелю. Это уж я со слов Стенни Б. рассказываю. Любил он деда вспомнить — и все ж многого он набрался от индейцев-язычников. Он твердил, что все индейцы от одного племени произошли, от народа Израилева, о котором в Библии написано. Может, говорит, Господь на них и прогневался, да только чудес у индейцев — хоть отбавляй, потому что они-де христиане, только шиворот-навыворот. Дед Стенни Б. у них меха скупал, дольше всех с ними торговал, потому как все у него по справедливости, да и из Библии он часто по памяти читал, а индейцы рады-радешеньки, помнят еще, что им в давние времена монахи в черных сутанах рассказывали, задолго до того, как охотники да лесорубы в их краях объявились. — Джад помолчал, Луис удержался от расспросов. — Вот индейцы-то, микмаки эти самые, и рассказали деду о могильнике. А забросили они его потому, что злой дух там землю опоганил. И о песках зыбучих рассказали, и о каменных ступенях, все, в общем. В те времена о злом духе Вендиго по всему северу сказания ходили. Вроде как у нас в Библии, тоже о чудесах всяких. Услышь меня сейчас Норма, безбожником бы обозвала, но, ей-ей, все, что говорю, — правда. Выпадали зимы холодные да голодные, и тогда индейцы приходили туда, где совсем худо, и… всякое непотребство чинили.

— Вы имеете в виду… людоедство?

— Не без этого. Да кто знает? — пожал тот плечами. — Может, они выбирали уже вконец ослабших или старых, тем и пробавлялись. А как бы в оправдание придумали легенду о том, что ходит по ночам средь них Вендиго, и к кому притронется, тот делается кровожадным людоедом.

Луис кивнул.

— Ну да, бес попутал.

— Вот-вот. Мне-то сдается, что и здешние индейцы человечинки отведали, а кости закапывали в том же могильнике.

— А потом бросили, дескать, злой дух землю опоганил, — проговорил Луис.

— Так вот, значит, Стенни Б. завернул в тот день на задки извозчичьего двора, чтоб выпить. В ту пору он уже свихнулся. Дед-то толковым был, говорят, в миллионщики выбился, а вот внук побирался. Подходит ко мне. Что, спрашивает, стряслось? Ну, я рассказал. Увидел он, что я белугой реву, наверное, сжалился, говорит, твоей беде можно помочь, нужно только захотеть и ничего не бояться. Да я, говорю, ради Пестрого ничего не пожалею. А вы что, ветеринара хорошего знаете? Никаких ветеринаров, отвечает, собаку твою и так можно оживить. Иди домой, попроси, чтоб отец ее бросил в мешок — будто бы похоронить, — а сам тащи ее на Кошачье кладбище и мешок положи прямо у кучи валежника. Вернешься домой, скажешь, так и так, похоронил. Я, конечно, ничего не понял, начал Стенни расспрашивать, а он одно талдычит: ночью глаз не смыкай, я, говорит, в твое окошко в полночь камушком брошу. Тогда выходи. А проспишь — пеняй на себя, знать тебя больше не знаю, и собаку тебе не воротить. Прямиком в ад провалится. — Джад закурил, взглянул на Луиса. — Как Стенни сказал, так я и сделал. Отец, когда я вернулся домой, признался, что пристрелил Пестрого — чтоб не мучился, и сам предложил мне его похоронить: дескать, Пестрому была бы по душе последняя забота хозяина. Сунул я, значит, пса в мешок — и на Кошачье кладбище. Отец было подсобить предложил, да я отказался — помнил наказ Стенни Б. В ту ночь глаз не сомкнул, все дождаться не мог, а время медленно ползет. Думаю, уж утро вот-вот забрезжит, глядь на часы — всего десять вечера, потом одиннадцать. Я клевать носом начал, и всякий раз меня будто кто за плечи встряхивал. «Проснись, Джад, проснись!» Будто какая сила заснуть не давала. — И старик пожал плечами.