Бесплодные земли (др. перевод) - Кинг Стивен - Страница 33

«Забудь, — посоветовал себе Джейк. — Проехали».

Отличная мысль, но к третьему уроку он понял: нет, не проехали — все только начинается. Шел урок алгебры; глядя, как мистер Кнопф решает на доске простые уравнения, Джейк с разгорающимся ужасом понял, что в его сознании звено за звеном поднимается к поверхности совершенно новая цепочка воспоминаний. Словно на глазах у мальчика со дна мутного озера медленно всплывали неведомые диковинные предметы.

«Я в каком-то незнакомом месте, — подумал он. — То есть, пока незнакомом… а если бы кадиллак меня сбил, оно уже было бы мне знакомо. Это постоялый двор… но та часть меня, которая попала сюда, еще не знает этого. Она знает только, что она где-то в пустыне и что здесь нет ни души. Я плакал, потому что боюсь. Боюсь, что это может быть ад».

К трем часам, явившись в кегельбан «Подземелье», Джейк уже знал, что нашел в конюшне колонку и напился. Вода была очень холодной, с сильным минеральным привкусом. Вскоре он зайдет в дом и в комнате, которая когда-то служила кухней, найдет скромный запас сушеной говядины. Джейк знал это так же твердо, как то, что лоточник выберет «Ю-Ху» в бутылке и что у куклы, выглядывающей из фирменного пакета универмага «Блумингдэйл», синие глаза.

Будто обрел способность вспоминать будущее.

В «Подземелье» он сбил только два ряда; первый — 96, второй — 87. Когда Джейк возвращал шары, Тимми за стойкой заглянул в его листок и покачал головой.

— Что-то ты сегодня не в лучшей форме, чемпион, — заметил он.

— Не то слово, — ответил Джейк.

Тимми пригляделся повнимательнее.

— С тобой все в порядке? Больно ты бледный.

— По-моему, я приболел. Видно, подхватил грипп. — Это было очень похоже на правду: какая-то болезнь, безусловно, настигла Джейка.

— Иди домой, ложись в кровать, — посоветовал Тимми. — И пей, пей, пей. Неразбавленное. Джин, водку и тому подобное.

Джейк покорно улыбнулся.

— Пожалуй, я так и сделаю.

Он медленно шел домой. Вокруг расстилался Нью-Йорк — Нью-Йорк, донельзя соблазнительный в этот ранний вечерний час: серенада улиц, где на каждом углу по музыканту; деревья в цвету; приветливые веселые лица. Все это Джейк видел, но за привычным городским пейзажем его глазам открывался второй план: вот он, Джейк Чэмберс, испуганно прячется в полутемной кухне, покуда человек в черном, ощерившись, как пес, пьет из колонки на конюшне; вот он всхлипывает от облегчения, ибо этот человек (или существо) ушел, не обнаружив его; вот засыпает крепким сном под неприятно-лиловым закатным небом пустыни с проступающей на нем ледяной крошкой звезд.

Открыв своим ключом дверь в занимающую два этажа квартиру, Джейк по привычке (есть ему не хотелось) пошел на кухню взять чего-нибудь пожевать. По пути к холодильнику ему на глаза случайно попалась дверь кладовки, и он остановился. Он вдруг понял, что постоялый двор (и весь чужой и странный мир, частью которого он теперь был) находится за этой дверью. Нужно лишь толкнуть ее, шагнуть за порог и воссоединиться с тем Джейком, который там уже существует. Странной раздвоенности его «я» придет конец; голоса, ведущие бесконечный спор о том, умер он или не умер сегодня в восемь двадцать пять утра, смолкнут.

Заранее расплываясь в улыбке радостного облегчения, Джейк обеими руками толкнул дверь кладовки, та распахнулась… и пронзительный визг пригвоздил мальчика к месту: в глубине, на невысокой табуреточке, стояла миссис Шоу. Жестянка с томатной пастой, которую она держала, вывалилась у нее из рук и упала на пол. Миссис Шоу зашаталась, и Джейк поспешно кинулся вперед, чтобы поддержать экономку, пока та не успела присоединиться к томатной пасте.

— Явленные мощи из осиновой рощи! — ахнула миссис Шоу, проворно отряхивая перед домашнего платья. — Джонни, ты перепугал меня до чертиков!

— Извините, — сказал Джейк. Он действительно жалел, что так вышло, но к чувству вины примешивалось горькое разочарование. За дверью оказалась всего-навсего кладовка. Ведь он был так уверен…

— А кстати, что это ты тут бродишь, как привидение? Тебе же сегодня положено в кегли играть! Я тебя ждала самое раннее через час! И готовить еще не бралась, так что на полдник не рассчитывай.

— Ничего. Вообще-то я не очень голодный. — Джейк нагнулся и поднял банку, которую она уронила.

— Да? Вот уж не сказала бы, если судить по тому, как ты сюда вломился, — ворчливо заметила миссис Шоу.

— Мне показалось, я что-то услышал — вроде бы мышь. Наверное, это были вы.

— Наверное. — Миссис Шоу спустилась с табуреточки и взяла у него банку. — Похоже, у тебя начинается грипп, Джонни. — Она потрогала ему лоб. — На ощупь ты вроде бы не горячий, но иногда это ни о чем не говорит.

— Наверное, я просто устал, — сказал Джейк и подумал: «Если бы дело было только в этом!» — Пожалуй, я просто выпью содовой и немножко посмотрю телевизор.

Она хмыкнула.

— Тетрадки показывать будешь? Если да, то давай быстрей. Я опаздываю с ужином.

— Сегодня тетрадок нет, — ответил Джейк. Он вышел из кладовки, взял содовую и пошел в гостиную. Включив телевизор, он рассеянно уставился на экран, а голоса тем временем спорили, и на поверхность продолжали подниматься все новые и новые воспоминания о пыльном чужом мире.

К великой радости Джейка, ни мать, ни отец не заметили, что с ним что-то неладно, — отец, тот вообще вернулся домой только к половине десятого. В десять мальчик отправился в постель и лежал в темноте без сна, слушая звуки большого города за окном: визг тормозов, гудки, вой сирен.

Ты умер.

Фиг-то. Я здесь, в кровати, целый и невредимый.

Ничего не значит. Ты умер, ты же знаешь.

Самое ужасное заключалось в том, что Джейк знал и то, и другое.

«Не знаю, которому из вас верить, но больше я так не могу. Поэтому уймитесь оба. Хватит спорить, оставьте меня в покое. Ладно? Ну пожалуйста».

Но голоса не желали — видимо, не могли — уняться. Джейку пришло в голову, что следует сейчас же встать и открыть дверь туалета. Чужой мир — там, за ней. Там постоялый двор, и вторая половинка его «я» — тоже там, скорчилась в конюшне под ветхой попоной, старается заснуть и недоумевает, что же, черт побери, произошло.

«Я могу объяснить ему, что, — взволнованно подумал Джейк. Он откинул покрывала, внезапно поняв, что дверь рядом с книжным шкафом ведет не в туалет, а в мир, который пахнет зноем, полынью и ужасом в пригоршне праха; в мир, осененный сейчас крылом ночи. — Могу, но объяснять не придется… потому что я буду в нем… я буду им!»

С трудом сдерживая радостный смех, он стремглав кинулся через погруженную во тьму комнату, распахнул дверь настежь и…

И увидел знакомый туалет. На стене — плакат в рамке, Марвин Гэй, на кафельном полу — полоски света и тени, повторяющие очертания жалюзи.

Джейк долго стоял на пороге, пытаясь справиться с разочарованием. Оно никак не проходило. И было горьким.

Горьким.

Следующие три недели протянулись в его памяти угрюмой полосой разоренных, загубленных земель — бесплодных земель из кошмара; пустыней, в которой ни мира не сыщешь, ни роздыха, ни избавленья от боли. Словно беспомощный пленник, в бессильном отчаянии следящий за разграблением некогда подвластного ему города, Джейк наблюдал за тем, как его разум теряет устойчивость под беспрестанно усиливающимся натиском призрачных голосов и воспоминаний. Наконец в фантомном бытии мальчика настал миг, когда человек по имени Роланд позволил ему сорваться в пропасть под горами, и Джейк понадеялся, что теперь-то память перестанет нанизывать миражи — но ничуть не бывало. Круг замкнулся; она принялась прокручивать воспоминания об иной жизни заново, как магнитофон, запрограммированный повторять одну и ту же запись до тех пор, пока не сломается или кто-нибудь не придет и не вырубит его.

Страшный внутренний раскол углублялся, и восприятие Джейком своей более-менее реальной жизни нью-йоркского мальчишки делалось все более обрывочным. Он припоминал, что ходил в школу, в выходные — в кино, а в воскресенье на прошлой (или на позапрошлой?) неделе — с родителями в ресторан, не то на поздний завтрак, не то на ранний обед, но все это вспоминалось ему, как переболевшему малярией вспоминается самый тяжелый и мрачный период болезни: люди обращались в бесплотные тени, голоса сливались в нестройный хор, дробясь эхом, и даже простейшее дело — съесть сэндвич или купить кока-колу в автомате в спортзале — превращалось в преодоление. Все эти три недели Джейк продирался сквозь сумбур горланящих голосов и двоящихся воспоминаний. Навязчивый интерес мальчика к всевозможным дверям рос; надежда на то, что за одной из них может лежать мир стрелка, никак не умирала окончательно. Что, впрочем, было не так уж странно, поскольку это была его единственная надежда.