Первый субботник - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 16

– Маш, дай-ка там с полки…

Коврижина кивнула, отодвинула занавеску, сняла с полки бутылку перцовки.

Иван Сергеич открыл ее ножом, разлил в три стакана:

– Садись, Маш, хватит у печки толшиться…

Коврижина поставила перед Мокеевым тарелку щей и села рядом с мужем.

– Ну, давай, Глеб Вадимыч, с приездом, – поднял свой стакан Коврижин.

– Я чисто символически, – взялся за стакан Мокеев. – Мне еще в редакцию успеть надо…

– Одно другому не мешает, – пробормотал Коврижин и беззвучно опрокинул стакан.

Жена отпила половину, сморщилась:

– Господи…

Мокеев тоже немного отпил и закусил куском сала.

– Да, – громко выдохнул Коврижин, цепляя вилкой сало. – Вот ведь штука какая! Скучно! Поэтому и бегут. А кто, спрашивается, виноват? Мы с вами! Только мы… Я вон тоже, как завфермой выбрали, первый год понять не мог – почему девки молодые к нам не идут? Ферма чистая, новая, плотют хорошо, дом рядом. А им, оказывается, и кино нужно, и теятр, и магазин хороший. А мы, дураки старые, никак это понять не можем, все на них валим…

Он съел сало и принялся за щи.

– Но щас-то у вас, Иван Сергеич, на ферме все в норме?

– Ну, так это другое дело, – пробормотал Коврижин, дуя на полную ложку.

– Почему же этим ребятам никуда бежать не хочется? – спросил Мокеев, включая стоящий в сумке магнитофон и кладя микрофон на стол.

– Тут, Глеб Вадимыч, дело-то непростое…

– Непростое?

– Да. К каждому человеку, понимаешь, подход свой нужен. Как бы сказать… тропиночка к сердцу. А ее найти надобно. А коли найдешь – тогда и никому никуда бежать не захочется. Человек, понимаешь, в работе должен радость обресть. А иначе это не работа, а батрачанье.

– И вы нашли эти тропинки? – спросил Мокеев, склоняясь над щами.

Коврижин засмеялся, откусил хлеба:

– Да нашел, нашел… Только мозгами покрутить пришлось…

– Намаялся он с ними, это точно, – вздохнула Коврижина.

– А как ты думала? – глянул на нее Иван Сергеич. – С людьми же работаем, не с кем-нибудь. Если б везде к ним так вот – тогда и текучки этой не было б в помине. Я вон чуть ли не с каждым говорил каждый день! Подойдешь, посмотришь, советом поможешь, пошутишь, вспомнишь прошлое. А если – ушел, пришел – тогда и им наскучит. А я им глаза раскрыл. Говорю – чего вы в город бежите? Чего там не видали? Газу? Выхлопа? Шума? Неуж в цеху грохочущем приятней работать, чем тут в тишине, да с коровками? Ведь на них-то глядеть одно загляденье! Живые ведь! А там что – железка, она и есть железка…

– Ну, на заводе тоже многие с радостью работают, Иван Сергеич.

– Да я ничего против завода не имею – пожалуйста! Там свой интерес – здесь свой. Только я-то сам в деревне родился и рос, и состарился, так что агитировать буду за деревню! Буду и точка!

Он стукнул кулаком по столу.

Все засмеялись.

Коврижина налила по второй.

– Давайте за хозяйку, – поднял стакан Мокеев.

– Да. За Машу-умелицу…

– Ох, спасибочко…

Коврижин поднес стакан к губам и вдруг удивленно поднял кустистые брови:

– А огурчики? Огурчики-то?!

– Ооох! Разява! Забыла! – запричитала, вскакивая, жена.

– А я думаю – чего не хватает? – засмеялся Иван Сергеич. – У нас же малосольные, один к одному.

Коврижина быстро подняла две половые доски, достала из-за печки лесенку, спустила в подпол и полезла сама.

– Да, самое главное и забыли, – смеялся Коврижин. – У нас ведь главная радость – огурчики. Маша просто на объеденье делает. Во рту тают.

– Ну что ж, сейчас попробуем, – улыбнулся Мокеев. – Иван Сергеич, а давно вы заведуете фермой?

– Погоди, – поднял руку Коврижин. – Щас огурчиками закусим – я тебе все расскажу.

Коврижина, кряхтя, вылезла, передала мужу полную миску отборных огурцов и, обтерев мокрые от рассола руки, стала вытягивать из подпола лестницу.

– Глубокий-то какой, – пробормотал Мокеев, выбираясь из-за стола и садясь на корточках над подполом. – Это ж когда вы его рыли?

– До войны еще. Трехметровый. Летом лед лежит и не тает. Лучше холодильника, – проговорил Иван Сергеич, тоже выходя из-за стола.

– Замечательный погреб, – покачал головой Мокеев.

– Замечательный? – вяло спросил Коврижин и вдруг ногой в спину толкнул Мокеева. – Пшшшел…

– Что! – выдохнул Мокеев и с грохотом упал на баки и бидоны, сильно стукнувшись головой о край невысокой бочки.

– Ну и как? – свесил голову вниз Коврижин.

Жена с интересом заглянула вниз через его плечо.

– Чего это вы… это… – бормотал Мокеев, сползая с бачков и морщась от боли. – Зачем… что так…

Коврижин захохотал. Жена тоже засмеялась.

– Больно же, чего смеетесь, – посмотрел на них Мокеев. – Дайте лестницу…

– Во! – глухо проговорил Иван Сергеич и над Мокеевым закачался увесистый кукиш.

– Как так…

– А вот так!

Коврижины положили доски на место и сели за стол.

Иван Сергеич выпил, захрустел огурцом. Жена отпила немного и стала хлебать щи.

– Что за шутки? Спустите лестницу, – слабо донеслось из подпола.

Коврижин засмеялся:

– Щас! Держи карман!

Жена, улыбаясь, хлебала щи.

– Спустите лестницу, сволочи… здесь мокро…

– Вот и хорошо, – серьезно проговорил Коврижин, наполняя стакан.

– Идиот… я голову разбил… открой…

– Бегу, бегу, – Коврижин выпил, крякнул, взял огурец.

– Гады… мудаки чертовы…

Коврижина оглянулась на подпол:

– Мудаки! Сам ты мудак, прости господи. Втюрился, так сиди, не гундось, пятух вахланогай…

Она взяла опустевшую тарелку мужа и пошла накладывать каши.

Возвращение

Шуршащие о борта лодки камыши кончились, впереди показался залив и узкая песчаная полоса.

Владимир вынул весло из расшатанной уключины, опустил в прозрачную воду и с силой оттолкнулся от мягкого дна.

Лодку качнуло и понесло к берегу. Вероника перестала смотреть в воду и повернула к нему свое молодое загорелое лицо.

Владимир посмотрел на ее мокрые спутанные, как у русалки, волосы и улыбнулся.

Глаза их встретились и разошлись.

Вероника отвела упавшую на щеку прядь и снова посмотрела на него.

– Русалка… – тихо проговорил Владимир и улыбнулся.

Лодка ткнулась в подмытый водой берег, заставив их вздрогнуть.

Оставшееся в уключине весло глухо лязгнуло.

Владимир встал и, неловко балансируя в закачавшейся лодке, спрыгнул в воду.

Вцепившись в лавку, Вероника смотрела на него.

Он подтянул лодку к берегу и протянул руку Веронике.

Ее узкая ладонь доверчиво оперлась на его пальцы.

Вероника прыгнула на берег и побежала вверх по песку, смеясь и оступаясь.

Владимир выбросил якорь, прижал его знакомым валуном и побежал за ней.

Спугнутые ими чайки поднялись с плеса и, громко крича, закружились над заливом.

Наверху Вероника остановилась, оглянулась. Теплый речной ветер спутал ее мокрые волосы.

Владимир подбежал к ней и осторожно взял ее маленькие руки в свои.

Она быстро высвободилась и, опустив голову, пошла по песку.

Владимир пошел рядом.

Одна из чаек повисла над ними, отчаянно махая крыльями и крича. Ветер подхватил песок, закружил и понес назад к заливу.

Вероника подняла высохшую створку раковины и легко сломала.

– Ну, как же теперь быть? – тихо спросил Владимир, вглядываясь в ее загорелое лицо.

Она вздохнула, бросая под ноги острые кусочки раковины:

– Не знаю…

Он забежал вперед и снова взял ее руки:

– Но я же не могу без тебя! Что же мне делать? А?

Вероника опустила голову:

– Что делать… мне кажется… нужно просто…

Он вздохнул, достал подмокшую пачку сигарет, закурил.

Чайки, успокоившись, снова опустились на розовый песок. Отсюда они казались маленькими белыми пятнами.

– Как тут хорошо… – огляделся Владимир.