Норма - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 19

— Второй. И здесь четыре, да?

— И на «Ильиче» полтора.

— Аааа… да, да, да. Я забыл. Там ты вроде замещал. Да?

— Да, замещал… Но ты все что-то обо мне, да обо мне. Как у вас-то?

— Альма матер? По-разному. Хлопочем.

— Желдев здесь остался?

— Тут. Куда он денется. На рыклинской кафедре. Скоро защищается.

— Быстро.

— Ну, у него ничего не залежится.

— А Бармина?

— Ушла во ВНИИБТ.

— Простым инженером?

— Она в профкоме там.

— А Витька?

— Гнедышев?

— Да.

— У нас тоже. На ПМ.

— Молодец. Как это он переквалифицировался?

— Долго ли. Он же учился хорошо.

— Ну, а ты когда отчалишь?

— С аспирантурой закончу и уйду.

— Точно?

— Точно. Хватит.

— Это года через два?

— Наверно… — Коньшин достал сигарету, протянул Осокину.

Закурили.

Осокин полез в боковой карман, достал желтенькую пачку жвачки и пакет с нормой.

— Съем-ка у тебя. А то домой не скоро.

— У вас сегодня?

— Да.

Осокин кинул ему жвачку.

— Спасибо. Английская?

— Штатонская.

Коньшин стал распечатывать жвачку, Осокин — пакетик с нормой.

— Сто лет не жевал.

— Ну, вот и попробуй.

— Мятная вроде…

Стали жевать каждый свое.

Осокин уверенно кусал от нормы, Коньшин гонял во рту жвачку.

Позвонил телефон.

Секретарь поднял трубку:

— Коньшин… Внизу? Хорошо. Я Лебединскому передам щас. Спасибо.

Положив трубку, он встал:

— Автобус с реквизитом пришел, Я щас скажу там…

— А что за реквизит?

— Кумач, краски, подрамники для лозунгов.

— Аааа….

Анна Степановна развернула «вечерку» и покачала головой:

— Ииии… вот и на нашей улице праздник… Мишок! Таблицу напечатали.

— Щас тыщу погасим, мам, — Михаил вышел из соседней комнаты, заглянул в газету. — Это что, пятидесятый год?

Анна Степановна сощурилась.

— Без очков не вижу… принеси-ка очки… да! И шкатулку с комода.

— Щас, мам.

Она отодвинула в сторону сахарницу, чашку с недопитым чаем, расстелила газету на столе.

Михаил принес очки и небольшую резную шкатулку.

— Поставь на стул, — Анна Степановна одела очки.

Михаил поставил, открыл.

Конверт с облигациями лежал внизу.

— Пятидесятый, — склонилась над газетой Анна Степановна, — Ну, давай посмотрим. Я сначала, а ты проверишь.

Михаил вынул облигации из конверта.

— Там разложено по годам.

— Вот пятьдесят пятый, пятидесятый, … вот, мам…

Она взяла облигации, слюня палец, отделила первую:

— Так, значит, пятидесятый, давай сначала двухсотрублевые… Ноль восемьдесят, пятьсот сорок шесть…

— Ноль восемьдесят… восемьдесят три….

— Ноль восемьдесят три… шестьсот… четыреста…

— Попала! Четыреста девяносто пять и по пятьсот семьдесят.

— Да. Есть одна.

— Двадцать рубликов.

— Погоди-ка, тут еще… ноль восемьдесят три пятьсот тридцать два.

— Ага! Откладывай сюда.

— Теперь ноль шестьдесят один, двести восемьдесят.

— Ноль шестьдесят… двести семьдесят пять… нет вроде…

— Как нет! Попали. Видишь, с семьдесят пять по девяносто пять.

— Точно! Молодец. Действительно есть… девяносто пять… Возьми.

Михаил отложил облигацию.

— Теперь… ноль сорок один двести десять…

— Так, вот двести шестьдесят пять… нет. Сто пятьдесят по сто девяносто пять… нет…

— Нет. Оставь ее.

— А это какие?

— Это сторублевки.

— А что это написано.

— Это дедушка твой так расписывался. Это ведь его. Из последней драли … А это бабушкина… А вот и мои… тоже… девятьсот рублей получала. А в год больше тыщи выдирали. Так. Вот эти проверили.

— А маленькие?

— После. Давай. Ноль девяносто один… девяносто…

— Девяносто один двести… сорок… нет что-то.

— А вот… двести шестьдесят… нет, проскочили. Немного совсем.

— Рядом почти… Еще две большие?

— Ага. Смотри сам, ты счастливый.

— Ну-ка. Ноль двести пять четыреста тридцать. И эта четыреста тридцать семь… Есть! Четыреста десять по четыреста девяносто пять.

— Ну! Девать некуда будет. Давай маленькие.

— Маленькие… А красивые они…

— Толку что… Смотри вот эти. Они все подряд идут.

— Точно… Ноль шестьдесят три сто девяносто девять… так… так… есть! Все, наверное. Четыре все.

— Ну, Мишка, молодец!

— Возьми. А эти какие?

— Это пятьдесят первый.

— Большая пачка.

— Большая… дедушка, бабушка и я. Втроем.

— А дядя Костя?

— Ну, он ведь только в пятьдесят седьмом приехал. А его облигации у Надежды Ивановны. Он вообще их выбрасывать хотел. В шестьдесят восьмом, переезжали когда, он брать не хотел. На помойку, говорит, выкину. Надя еле уговорила.

— У нас Бахмин рассказывал, один на помойке чемодан нашел целый. С облигациями.

— Да. Многие выбрасывали. Думали, что теперь фиг получат. Особенно после реформы. Я вон прошлый раз гасить ходила, а одна старушка говорит, я, говорит, под обои их клеила. А сейчас уже не отдерешь.

— Конечно. Тоже догадалась… это еще обиднее, чем на помойку…

— Это что, мы пятьдесят четыре рубля погасили?

— А что, мало?

— Да, ничего… А подумать, Миш, так что б им, например, весной взять и объявить, мол, приходите и всем погасят за пятидесятый год. И номеров никаких и волокиты.

— Да у нас, мам, все через жопу, — Михаил убирал оставшиеся облигации в шкатулку. — А с другой стороны, знаешь, многие старики газет не выписывают, лежат дома. Может парализованные. Глядишь и забудут. А государству выгода.

— Да. Разве что ради этого… Слушай, ты норму собираешься есть, или нет? Вторые сутки на окне лежит.

— Щас, мам. Меня просто вчера мутило. Мы с Андрюшкой в пивбаре были, а там креветки какие-то сомнительные. Я щас съем.

— Давай, давай, А то забудешь. Так и до завтра останется.

— Да чего тут, долго ли… — он взял лежащую на бумаге норму и, откусывая, побрел в комнату.

— Сестра! — донеслось из распахнутой двери палаты.

Зоя нехотя встала.

Сидящая рядом Клава пила чай:

— Чего он орет? Кнопка не работает, что ль?

— Да это безрукий тот…

— Аааа…

Сунув руки в карманы узенького белого халата, Зоя прошла по коридору, завернула в палату. Краюхин лежал в полумраке, положив забинтованные култышки поверх серого одеяла.

— Что случилось? — тихо спросила Зоя.

— Сестра… вот… это…

— Утку, что ль?

— Ага.

Нагнувшись, Зоя вынула из-под его кровати пластмассовое судно, сунула ему под одеяло…

Краюхин заворочался.

— Через пять минут приду.

Зоя вышла, прикрыла дверь следующей палаты.

Клава допила свой чай и читала, полулежа на кушетке.

Зевнув, Зоя опустилась на стул:

— Клав, я не помню, Седых кололи?

— Кололи, ты что.

— А у меня перепуталось все…

— Устала?

— Немного есть.

— Ну, ляг поспи, я посижу.

Клава встала, Зоя легла на кушетку, постанывая, вытянулась:

— Оооо, господи… да, там , не забыть, утка у этого…

— Безрукого?

— Да.

— Щас пойти?

— Пойди, я только подложила

— Слушай, Зой, а как это он умудрился?

— Руки?

— Да.

— А он на стройке работал, он плотник, кажется. Ну и на пятом этаже доски они вдвоем несли. Стопку досок. А там идти можно было в обход по настилу и по прямой, прямо по стене. Они по стене пошли.

— Это он сам рассказывал?