Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Жизнь и Смерть маленькой Красной Шапочки - Тик Людвиг - Страница 10


10
Изменить размер шрифта:

«Там, где в гуще скал

Текут тихие ручьи,

Где растут тёмные ивы –

Там пусть вскоре меня похоронят».

Как и мрачные предупреждения в «Красной Шапочке», песня Голо оказывается

пророческой – в конце драмы рыцаря действительно казнят у ручья под ивами.

Поставленные в религиозный контекст трагедии, смерти главных героинь получают

оттенок жертвенности, но если смерть святой Геновевы – это благочестивая смерть

святой, то смерть Красной Шапочки – это погибель без покаяния и причастия.

Снижение тона трагедии до фарса проявляется уже на уровне декораций: обе

героини умирают в собственной постели, в спальне – в покоях замка и в

крестьянской хижине. Однако в то время, как Геновева умирает в окружении

скорбящих о смерти мученицы, приняв последнее причастие и созерцая небесные

видения, смерть Красной Шапочки скрыта под пологом кровати как нечто тайное и

недостойное: героиня не способна встретить свою смерть с достоинством: она

гибнет от клыков злодея, в ужасе взывая о помощи.

Обратимся вновь к функции красного цвета, который неоднократно появляется в

обеих драмах. Ключевую роль он играет в трагедии о Красной Шапочке: во второй

сцене героиня произносит проникновенный монолог в форме сонета,

представляющий собой похвалу красному цвету, который «лучше всех прочих

37

38

цветов». Красный цвет ассоциируется у неё со всем необычным, особенным и

ценным: с праздничной одеждой, нежными губами, яркими ягодами. Малиновки, которые привлекают её яркостью красных перьев на грудке, обращают внимание на

сходство цвета своих перьев и её шапочки и сразу же признают её своим другом.

Роднит Красную Шапочку и Малиновок также и то, что в оригинале их имена

(Rotkappchen и Rotkehlchen) очень схожи. В них совпадает первый корень rot-, то

есть «красный» и уменьшительный суффикс -chen, в дословном переводе имена

звучат как «Красный колпачок» и «Красное горлышко».

В христианской традиции малиновка является одним из самых распространённых

символов, который тесно связан со страданиями и мукой. Согласно легенде, когда

Христос шёл на Голгофу, малиновка выдернула колючку из Его тернового венца, и

кровь брызнула на её перья, окрасив их в красный. С красным цветом связано и

поверье о том, что малиновка приносит воду душам грешников, страдающим в

адском пламени. Таким образом, цвет нарядной девичьей шапочки оказывается

цветом крови и огня, и в этой связи весь сюжет как бы вписывается в систему

координат религиозного предания. Стоит также заметить, что ассоциации самой

девочки, вызываемые у нее красным цветом, соотносятся с мирскими

наслаждениями – с весельем и плотскими удовольствиями, что дополнительно

подкрепляет пародийный образ «грешницы» и противопоставляет ей

удостоившуюся небесных наслаждений Геновеву.

В трагедии о святой Геновеве красный цвет также упоминается многократно – в

сочетании со словом «кровь», символизируя жертву и войну. Дважды красный

берёт на себя функцию пророчества. Красный ореол обретает луна в видении

старого рыцаря Вольфа, который трактует это как недобрый знак: «войну то

означает и несчастье, но нам ли, сарацинам – вот вопрос». Красные и зелёные

отблески появляются на глади колдовского зеркала в жилище ведьмы Винфреды.

Зеркало должно показать, была ли верна Зигфриду его жена, но ведьма,

сговорившись с Голо, показывает пфальцграфу картину измены Геновевы. Красный

и зелёный цвета фигурируют в описании колдовского действа, описывая

«невидимых, которые приходят из ничто» и становятся зримыми. В других сценах

красный и зелёный (в тексте ассоциируемый с природой и растительностью) противопоставляются друг другу, опять же, в контексте военных действий и

убийств: «Христиане окрашивают зелёный луг в красный цвет», т. е. проливают

свою кровь.

В драме о Красной Шапочке эти цвета также противопоставлены: героиня

утверждает, что зелёный цвет, распространённый в природе, хорош и полезен, но

«зелёный – как простые люди, его повсюду сыщешь», в отличие от красного, который встречается редко и потому высоко ценится.

«Как счастлив тот, кому,

Быть может, повезёт, как мне,

Увидеть шапку красную

На голове своей», – говорит она.

Зелёный цвет в обеих пьесах естественным образом связан с природой,

выступающей как в мистериальной драме, так и в комедии, прежде всего в образах

леса, лесной чащи и её обитателей. Однако, если в «Жизни и смерти святой

Геновевы» природа предстаёт как гармоничное, чудесное начало, то в «Красной

Шапочке» она таит в себе трагический разлад.

38

39

Геновева никак не вмешивается в жизнь леса: она не охотится и строит себе

жилища, предпочитая питаться кореньями и прятаться от непогоды в пещере.

Кротость пфальцграфини в одинаковой степени руководит её поступками как в

мире человеческом, урбанном, так и в мире природы. Лесная лань выкармливает

своим молоком новорожденного сына Геновевы, волк приносит ей овечью шкуру, которой она укутывает дитя в стужу, и катает ребёнка на своей спине, прочие

животные, а также птицы становятся друзьями подросшего мальчика:

Ging 's Kindlein aus, um Krauter aufzulesen,

So liefen auch die frommen Tierlein mit,

Und schieden ihm die guten von den bosen

Mit ihren Fu?en, folgten jedem Schritt;

(Когда дитя отправлялось на поиски трав,

С ним рядом бежали кроткие звери

И отличали для него хорошие от дурных,

Указав лапой, следовали за ним всюду).

Тик развивает соответствующую сцену народной книги: оригинальный текст

ограничивается только упоминанием лани и волка. В народной книге помощь

природных сил понимается как Божье чудо, явленное через земных тварей, в то

время как в драме Тика происходит своеобразное разделение помощи земной и

помощи небесной. Небесная помощь исходит от ангела, приносящего Геновеве

распятие и дарующего надежду на обретение жизни вечной. Земная помощь, исходящая от лесных зверей, облегчает физическое состояние Геновевы и её сына.

Таким образом, к Геновеве благоволит всё мироздание в целом.

Такая трактовка легенды связана с романтическими представлениями о природе, которая понимается как единый организм, объединяющий природу органическую и

неорганическую и несущий в себе отпечаток познающего Я человека. Романтизм

противопоставляет присущему эпохе Просвещения механистическому

картезианскому представлению о мире идею мира как организма, синтеза духа и

материи, единства субъекта и объекта. Этим убеждениям оказались созвучны идеи

почитаемого романтиками мистика Я. Бёме, согласно которому видимая природа

едина и происходит из сущности Бога. Он является причиной каждой вещи, существует в ней и, соответственно, присутствует повсюду: от стихий и небесных

тел до растений и животных.

Символическое объединение земного и небесного происходит в религиозном

действии, а именно в поклонении Геновевы распятию. Совершаемый ею в лесном

«храме» - на возвышении, где стоит распятие - искренний, почти наивный обряд

состоит не только в горячей молитве, но и в украшении креста земными дарами -

цветами и веточками деревьев, разными в зависимости от сезона. Таким образом, в

духовном мире Геновевы происходит единение как с Богом, так и с природой.

Природа в «Геновеве» - идиллическая, волшебная и нетронутая человеком, однако в

«Красной Шапочке» речь идёт уже о природе, испытавшей на себе его воздействие.

В центральной, третьей сцене «трагедии» происходит разговор Пса и Волка. Тик

использует традиционные аллегорические образы, распространённые в немецкой

литературе со времён «Бури и натиска», изображающие дихотомию свободы и