Город за рекой - Казак Герман - Страница 39

— Что разрушение? — осведомился президент-мумия. — Делает успехи?

— Круговорот материи все ускоряется, — сказал агент с придыханием в голосе.

— Благодарю, — отозвался старец. Он слегка потянул носом. — У нас посетитель? Гость?

— Неверующий, мой Президент, — ревностно отвечал агент.

Лицо мумии медленно повернулось к Роберту.

— Из Архива? — спросил старец. — Там всё еще мучаются вопросами, — сказал он бодро и подвигал кончиками пальцев, как бы барабаня. — Всё еще хотят спасти и сохранить дух.

Роберт так и впился в него горящими глазами.

— Каждый, — продолжала мумия, — кто хоть немного задумывался над вещами, знает, что все в жизни только пыль. Философы во все времена делали из этого мировую трагедию. В нашем крае, господин мой, преодолены романтика и пафос.

Старец, спеленутый в одежды, сидел недвижно.

— Сколько городов, — оживленно сказал он, — воздвигнутых с такими трудами и тщанием, разрушено на протяжении тысячелетий. Сколько платьев, которые шились с таким прилежанием и любовью, порвано и изношено. И мои пирамиды превращаются в пыль. Жизнь материи ограничена. Под моим президентством процесс разрушения ускоряется. Наша игра в фабрики есть отображение символической ценности, как ее представляет логарифм.

— Это какой-то ад, — сказал Роберт.

— Для людей здесь не существует ни ада, ни рая, — возразила мумия. — Хотя работники кирпичной фабрики верят в созидание, а работники моей — в разрушение. За Высокой Префектурой остается право следить, чтобы созидание и разрушение всегда уравновешивали друг друга. Правда, ей все труднее становится удерживать равновесие. Можно ожидать, что с новой эрой расщепления атома, которую подготовили мои алхимики, разрушение примет еще большие размеры и ему уже не так легко будет противостоять. Тогда ваш Архив, все еще взывающий к гуманности, потеряет всякое значение.

— Какой цинизм! — вырвалось у Роберта.

— Я не антидух, за которого вы меня принимаете, — небрежно сказала мумия, издав сквозь зубы свистящий звук. — Я только наперед хотел обратить ваше внимание на тщетность вашей работы в Архиве. Традиция когда-то прервется. Станет очень пусто. И здесь тоже.

Лицо мумии медленно отвернулось от Роберта.

— Благодарю.

Роберт смотрел на антидуха, на его сияющий лик святоши, хотевший затмить Мастера Магуса. Крылья носа мумии слегка вздрагивали. Как окончательный приговор прозвучали слова Президента, сказанные напоследок:

— Больше пыли!

Специальный агент приказал войти носильщикам, которые бережно опустили верх паланкина и осторожно понесли ношу, причем событие это осталось незамеченным остальными людьми. Послышался удаляющийся звон колокольчиков.

Архивариус вернулся в зал машинного отделения и отыскав глазами Кателя, подошел к нему. Художник вырвал из своего альбома два листа, один протянул архивариусу, другой — господину Видехуку. На первом был набросан штрихами мумиеподобный образ Главного Президента, этого властелина отрицания, на втором — портрет агента, беседующего с архивариусом.

— Charmant, — похвалил агент, кокетливо вильнув бедрами. — В самом деле charmant. Господин фон Катель знает свое дело.

— Мне не нужна от тебя такая память, — резко сказал Роберт художнику.

— Блаженны неведающие, — заметил Видехук.

Агент чувствовал себя польщенным визитом старого президента и ободренным, в выполнении своих обязанностей. Он пришпилил рисунок Кателя к стене над своим столом и пригласил архивариуса "на минутку", как он выразился, заглянуть в производственную зону — посмотреть действующие вальцовочные машины и воронковые мельницы. При этом он предложил воспользоваться пылезащитной маской.

— Пойдем вместе, Линдхоф, — сказал Катель.

Втроем они прошли участок каменистого поля, которое довольно круто поднималось в гору. С возвышенности архивариус увидел вдали перед собой фонтаны пыли, которая вздымалась вверх широким веером, рассыпалась и медленно оседала вниз. Фонтаны били из огромных воронковых мельниц, вокруг которых сновали, как муравьи, кучи людей. Скрежет и визг железа проникал сквозь ушные заслонки маски. Земля гудела и дрожала, сотрясаемая мощными толчками. Тело архивариуса как будто было намагничено. Когда рассеивалось там или тут какое-нибудь облако пыли, то в образующийся временно просвет можно было разглядеть широкое русло реки вдалеке, на границе каменистого ландшафта. Над противоположным берегом висела белесоватая мгла, сквозь которую не проникал взгляд. Это мог быть туман, но, возможно, это запотели стекла его маски, думал Роберт.

Когда агент предложил архивариусу по очереди ознакомиться со всеми стадиями процесса изготовления пыли, чтобы составить впечатление о размерах разрушения, Роберт с нетерпеливой досадой махнул рукой. В первый же удобный момент он освободился от защитной маски и несколько раз быстро вздохнул. Он отказался и от предложения посетить главный корпус, где издавна занимались своими исследованиями крупнейшие физики, которых народная молва нарекла "свихнувшимися учеными", потому что они служили делу разрушения. У барака машинного управления он попрощался с господином Видехуком.

— Архив ждет! — сказал он и поспешно зашагал прочь.

Художник последовал было за ним, но его остановили, схватив за руку. Специальный агент, скорчив пренебрежительную мину, заметил ему, что архивариус пошел не той дорогой, а в направлении к каменному спуску под землю.

— Пусть его идет, — просипел он, сверкнув глазами на Кателя, который сделал нетерпеливое движение. — Ваш господин чересчур торопится, в таком разе не повредит задержка в тупике.

— Вы, агенты, — досадливо сказал Катель, — никак не можете без того, чтобы не шпионить. И все бы вам только дурачить опекаемых Префектурой.

— Уж не причисляете ли вы себя к внешнему штабу Высокого Комиссара! Я принадлежу к категории привилегированных висельников. Мы несем дозор за промежуточным миром своим способом, вы — своим. Пока господин архивариус находится в пределах нашей территории, имеют силу наши средства. К тому же это вполне безобидное испытание, и оно должно, как, впрочем, и все остальное, послужить для него хорошим уроком. Уж не взыщите, господин фон Катель.

Роберт, хотевший кратчайшим путем добраться до Архива, спустился тем временем по каменным ступеням и оказался в темной штольне, через которую он надеялся быстро выйти в знакомые подземные кварталы города. Он беспечно шагал по сумрачному коридору на едва различимую вдалеке полоску света, который за крутым поворота хлынул неожиданно ярким потоком. Когда он, пройдя шагов двадцать, поднял глаза, то увидел впереди себя на некотором отдалении фигуру, которая двигалась ему навстречу. Она по мере приближения стремительно увеличивалась в размерах и замерла на месте в тот момент, когда он сам остановился. Почти осязаемой стояла в двух шагах перед ним фигура, в которой он, к своему удивлению, узнал себя. Он невольно поднес левую руку к глазам и отвернулся. Когда он через несколько секунд медленно опустил руку и взглянул перед собой, то увидел уже десятки фигур, точные копии себя в уменьшенных размерах. Они все разом подняли ногу и двинулись ему навстречу, едва он тронулся с места. Он шагнул словно в пустоту; крошечные фигурки стояли в отдалении, как нарочно расставленные игрушки; они все разом одинаково взмахивали рукой, когда он поднимал руку, точно заводные куклы, управляемые на расстоянии. Он насмешливым взглядом обвел эту игрушечную толпу, но тут прямо на него надвинулось его собственное, увеличенное до сверхчеловеческих размеров лицо. Он застыл на месте. Чуть только он наклонил голову вперед, как зеркальное отражение расплылось в таких уродливо бесформенных очертаниях, что он даже испугался самого себя. Он попытался улыбнуться, но увидел в ответ растянутый в безобразной ухмылке рот.

Он зажмурил глаза и осторожно шагнул в сторону. Неужели это снова его образ, тот, что выступил ему навстречу из полумрака? Впереди него двигалась чья-то фигура, несколько быстрее, чем он сам, так что он как бы шел вслед за нею. Походка, положение левой руки, заложенной за спину, которая казалась чуть ссутуленной, — все явственно выдавало жесты его отца, каким он часто наблюдал его ребенком во время их совместных прогулок. Вот он почти поравнялся с ним, уже потянулся рукой, чтобы схватить за плечо, но фигура неожиданно ускользнула, а его рука уперлась в гладкое сверкающее стекло. Неужели он стал так похож на своего отца, чья сущность и чье глупое адвокатство всю жизнь претили ему? Ведь он чувствовал, что кругом, куда бы он ни оборачивался, его мистифицировали таинственные образы его собственного "я".