Транзитом до Скорпиона - Балмер Генри Кеннет - Страница 27

Ей все больше и больше досаждало, что я не ломаюсь перед ней по собственной воле. Я подозревал, что если бы это произошло, великана в кольчуге призвали бы разделаться со мной, и Натема стала бы искать себе другую игрушку.

Никто, даже Нижни, похоже, не знал, сколько рабов трудится в Доме Эстеркари. Рабы-писцы вели бухгалтерские книги, но рабы умирали, их продавали, покупали или обменивали, и общее число на текущий момент всегда оставалось в точности не известно. Умножая путаницу, внутри Дома Эстеркари существовало много семей — Кидонес считались Первой Семьей, — и семья могла продать раба в пределах дома и вычеркнуть его или ее из списков. Но фактически они оставались — он по-прежнему горбатился на конюшнях, а она носила воду на кухни одного из дворцов Эстеркари.

Однажды по коридорам и комнатам рабов разнеслась новость. Простой Дом Паранг подвергся нападению через канал, отделявший его от Знатного Дома Эвард. Эварды горячо отрицали свою вину, сваливая все на неизвестных людей. Глоаг подмигнул мне.

— Клянусь Отцом Мезта-Макку, это работа Понтье! Они ненавидят Эвард черной ненавистью, а наш дом их поддерживает.

Я вспомнил, что говорила Натема о коалиции, обеспечивавшей себе власть. Для меня это мелкое политическое крючкотворство и разгул брави [14] ничего не значили. Я жаждал найти Делию. И все же мне приходилось смотреть фактам в глаза — в частности, такому неприятному факту, что у меня нет доказательств, что Делия неравнодушна ко мне. Как я мог стремиться к ней после того, что случилось? Не вмешайся я в Афразое, ее могли бы вылечить и безопасно доставить домой к родным в далекий Дельфонд — где бы он ни находился. О Дельфонде здесь слышали — и я очень разволновался, узнав об этом, — но никто из рабов не мог сообщить ни где он находился, ни даже является ли он континентом, островом или городом. Несомненно, рассуждал я, у Делии есть все основания ненавидеть меня.

На следующий вечер Натема послала за мной, и на этот раз вместо Глоага и его мезта конвой состоял из желтокожих чуликов в серых туниках с изумрудными полосками. Чулики с наглой развязностью помахивали шпагами. Черные кожаные сапоги грохотали по полу. Недавно в Зеникку прибыла свежая партия невольников-чуликов , и Дом Эстеркари взял для осуществления своих хитроумных планов большую партию этих громил.

Первое, что я заметил, войдя в надушенную комнату, — что одетый в кольчугу великан со шпагой, обычно полускрытый в своей нише, отсутствует.

Стальная кольчуга в Сегестесе — редкий и ценный доспех. Воины обычно носят поножи, наручи, панцири на груди и спине, с крохотными оплечьями, по большей части из бронзы, изредка из стали. Всегдашний идеал бойца Сегестеса — атака, безрассудная атака.

Принцесса Натема выглядела необыкновенно привлекательно в этот вечер, когда на бледнеющем топазовом небе проплыли первые из семи крегенских лун. Вместо длинного изумрудного платья она надела искрящееся золотое одеяние, соблазнительно обрисовывающее фигуру.

— Дрей Прескот! — Натема топнула усыпанной самоцветами ножкой, но это была не ярость. В принцессе произошло какое-то тонкое преображение, она отбросила высокомерные повадки, и даже показалась мне чуть красивее, чем прежде. Она разрешила мне подняться из согнутого положения и — изумительное дело! — велела сесть рядом с ней. И налила мне вина.

— Ты сказал, что из меня получится интересная рабыня, — прошептала она. Веки ее опустились, а грудь вздымалась от учащенного дыхания. Я ощутил крайнее беспокойство. Проклятый великан отсутствовал, и я впервые подумал о нем, как о своего рода опекуне.

Наши отношения с Натемой расцвели, почти незамеченные мной; но она считала, что я без ума от ее красоты и только боюсь быть убитым, а теперь это препятствие убрано и я могу полностью раскрыть свою любовь к ней. Я знал, что ради нее умерло много мужчин. Она соблазняла меня неторопливо, с уверенностью в успехе, как глотающий добычу питон. Я сопротивлялся, так как хоть она и была цветом женщин и до крайности изощренной в удовольствиях, я мог думать только о Делии. Я не претендую на какую-то огромную способность к самообладанию. Многие мужчины сочтут меня дураком, не вкусившим меда, когда бутон раскрыт. Но чем более страстными становились ее авансы, тем, напротив, больше она меня отталкивала.

Не люблю думать, чем бы это закончилось.

Нитки с изумрудами обвивали белую шею Натемы и тянулись по обнаженным рукам, когда она легла у моих ног. Теперь она не стыдясь умоляла, обратив ко мне залитое слезами лицо. Покрасневшее, возбужденное, страстное.

— Дрей! Дрей Прескот! Я не могу произнести твоего имени без трепета. Я хочу тебя — только тебя! Я стала бы твоей рабыней, если бы могла. Все, что хочешь, Дрей Прескот, будет твоим — только попроси!

— Между нами ничего нет, Натема, — грубо ответил я.

Разрази меня гром, если мне не предстояло быть убитым из-за того, что я ничего не желал от этой надушенной, злой, прекрасной женщины!

Она сорвала со своего восхитительного тела одеяние из золотой ткани и, умоляюще рыдая, протянула ко мне руки.

— Разве я не прекрасна, Дрей Прескот? Разве есть во всей Зеникке женщина красивее меня? Ты мне нужен… я хочу тебя! Я женщина, а ты — мужчина, Дрей Прескот!

Я отступил и понял тогда, признаюсь откровенно, что слабею. Вся ее страстная красота лежала у моих ног, все ее презрение, пренебрежение и насмешки исчезли, осталась только обезумевшая девушка с растрепанными волосами и залитым слезами лицом, и она умоляла меня любить ее. О да, я чуть не поддался — ведь в душе я по-прежнему оставался простым матросом.

— Я наблюдала за тобой, Дрей, много-много раз! О да! Я боролась со своими желаниями, со своей страстью к тебе. Она разрывала мне сердце. Но больше я не могу противиться. — Она поползла ко мне, умоляя: — Пожалуйста, Дрей, пожалуйста!

Мог ли я поверить? Слова казались вызубренными, заученными ради какой-то скрытой цели. И все же — она лежала у моих ног, умоляя меня, нагая, опутанная изумрудами на нитях, светясь розовым телом. Я не знал, была ли это еще одна дьявольская хитрость — или принцесса истинно возомнила, что любит меня.

Она поднялась, протянув ко мне руки, грудь ее поднималась и опускалась от страсти, красные губы сияли, глаза горели любовью, все чувства поражали глубиной…

Дверь распахнулась от удара, и в комнату ввалился, шатаясь, чулик с торчащим из тела копьем, с которого стекала яркая кровь.

Натема истошно закричала.

Я прыгнул вперед, схватил упавшую шпагу чулика правой рукой и кинжал левой. Заслонив Натему, я повернулся лицом к взломанной двери.

В комнату ввалился еще один чулик , пытавшийся удержать разрезанные края горла. За дверью бушевали люди и зверо-люди.

— Быстро! — схватила меня за руку Натема. Она, не одеваясь, бросилась к нише, где обычно стоял воин в стальной кольчуге. Скользнула в сторону панель. Мы прошли в тайный ход — и тут прилетевшее копье вонзилось, дрожа, в дерево, не давая панели полностью закрыться.

Яростные крики и лязг стали пришпорили нас, и мы побежали во весь дух по каменной лестнице в тусклом свете светильников пока не добрались до площадки, куда выходило много дверей. Позади нас послышался топот ног. Перед одной из дверей лежало тело воина в кольчуге. Его забили до смерти дубинами. Измолотили в кровавое месиво. Вокруг лежали кучей тела рабов, людей и зверей. Он умер достойно. Я отдал воину честь, он несомненно ее заслужил.

Затем нагнулся и поднял его широкий кожаный пояс со стальной пряжкой. На поясе висели пустые ножны для шпаги и кинжала. Я подобрал это превосходное оружие — одно вынул из тела раба-оша , другое из твари, сплошь покрытой черными волосами, с носом, который сделал бы честь орудийному порту.

— Скорее, идиот! — взвизгнула Натема.

Я устремился за ней, стискивая в руках обретенный арсенал.

Мы побежали по тускло освещенным масляными светильниками потайным ходам дворца. Вокруг дико плясали тени. Я услышал впереди звук шагов и остановился. Натема прильнула ко мне, тяжело дыша. Я воспользовался задержкой и застегнул на талии широкий кожаный пояс убитого воина. Щегольская одежда оказалась вполне пригодной для вытирания клинков. Затем я снял ее и отбросил прочь, оставшись в одной набедренной повязке.