Сигуатера - Пахомов Юрий Николаевич - Страница 6

— Н-нет, грибочки. — Трыков побагровел: он мгновенно понял, что и горшки, и грибочки ему еще припомнятся.

— Выход на связь по ракете, — сказал капитан. — Как прояснится — на связь. И не тяните резину, мы — тоже люди…

12

Кленкин сидел, облокотившись на планшир. Совсем рядом раскачивалось море. Вода — удивительной прозрачности. Неподалеку на волне играла всеми цветами радуги медуза-пузырь с крыловидным выступом — «португальский кораблик». Прикоснешься рукой, и обожжет точно крапивой.

Их судно осталось за кормой, и, если не поворачивать голову, покажется, что в этом ярко расцвеченном мире только шлюпка и «Летучий голландец». Его темные, в ржавых потеках борта все ближе и ближе, видны наглухо задраенные иллюминаторы, двери, люки. Окна ходовой рубки тусклы, точно подернулись плесенью.

Страха нет, но Кленкина угнетает чувство неопределенности. Ему уже надоело перебирать всевозможные варианты того, что произошло на траулере. Да в этом и нет необходимости — сейчас все выяснится.

Студентом его потрясла книга австрийского врача Гуго Глязера «Драматическая медицина», потрясла своей будничностью. Врачи спокойно, продуманно рисковали жизнью и нередко погибали во имя постижения истины. И при этом не было никаких высоких слов. Все строго, деловито.

Ему, Кленкину, скоро двадцать семь, и он только-только становится врачом. Становится… Если ему суждено им стать.

Глядя на игру света, дробящегося на гребнях волн, Кленкин с досадой подумал, что история с Мариной — глупость, просто у него сработал комплекс неполноценности. «Хомячок!» Прямо по-гоголевски вышло. А девчонка, может, перед подружками хотела похвалиться.

Он вспомнил, с какой тщательностью Марина ела, когда он приглашал ее поужинать в кафе или ресторан, и какое строгое у нее было при этом лицо. Вспомнил, что ходила Марина всегда в одной и той же джинсовой юбке. Менялись только простенькие кофточки.

На сестринскую зарплату не зашикуешь. Мать — работница на «Красном треугольнике». Отец бросил, давно с семьей не живет.

В их однокомнатной квартире у Нарвских ворот было чисто, но бедно.

…Он ушел, даже не простившись. «Хомячок». Что же тут обидного? Комплекс, проклятый комплекс.

Голос старпома вырвал его из задумчивости.

— Доктор, уберите руку с планширя. Расшибет о борт, а ваши руки еще пригодятся.

Глаза у старпома холодны, он бледнее обычного, но спокоен.

А ведь верно, сейчас многое будет зависеть от его, Кленкина, знаний, умения. И ни старпом с его непоколебимой волей, ни десять таких старпомов, ни даже сто не заменят его. Кажется, Гомер сказал: «Тысячи воителей стоит один врачеватель искусный…»

13

— Буткус, ну-ка сбавь обороты, — приказал старпом. — Хорош. Обойди с кормы, нужно осмотреться.

— Г-глядите, шторм-трап висит.

— Вижу.

— Кто-то прогуляться решил. А м-может, бутылки пошли сдавать, как в том а-анекдоте.

— Будь моя воля, Трыков, я бы вам рот зашил.

— М-молчу.

— Буткус, к шторм-трапу. Афонин — удерживать шлюпку. Первым пойду я, затем доктор. Трыков замыкающий. С рацией осторожней, Трыков.

Шлюпка чиркнула носом о борт траулера, стала отворачивать, но Афонин успел зацепиться отпорным крюком за фальшборт. Сам едва не вывалился из шлюпки. Трыков ухватился за шторм-трап, подтянул шлюпку к борту. Мышцы на его обезьяньих руках набугрились, лицо потемнело.

— Н-нормальный аттракцион. На ковре доцент Афонин.

Старпом свирепо глянул на него, но промолчал и стал ловко подниматься по шторм-трапу.

— Доктор, за мной. Коробки с харчем и анкерок с водой Афонин подаст. Да удерживайтесь, удерживайтесь. Афонин, не спать!

— Виктор Павлович, нам пока у борта постоять? — спросил моторист Буткус, со страхом глядя на темные иллюминаторы кормовых кают.

— Пока постойте. Черт его знает, как дело повернется.

— Я мертвяков боюсь, — сказал Афонин, — вы туда… а они вас хвать.

— Т-ты ящик подавай, раззява! Че-чемоданчик доктора не забудь.

Трыков с трудом открыл дверь в тамбур, посветил фонарем.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил старпом.

— Б-блевотиной несет. — Трыков сплюнул.

— Посвети мне.

— Извините, Виктор Павлович, но первым должен идти я. Это мое право.

— Ладно, док, никто на ваши права не покушается. Только я на таких траулерах был, японской постройки лайба. По коридору направо, потом наверх — каюта капитана. С него, я думаю, начинать нужно.

На судне стояла зловещая тишина. Слышно было, как накатывает и опадает волна и где-то совсем рядом, над головой, с легким звоном перекатывается пустая бутылка.

Смрад стоял чудовищный. К запахам непроветриваемого помещения примешивался сладковатый запах тлена.

Дверь в каюту капитана была распахнута, оттуда слышался не то хрип, не то храп. Иллюминаторы задраены, из душной полутьмы несло запахом виски или чем-то еще спиртным. Капитан сидел, уронив голову на стол.

— Отдрай иллюминаторы, Трыков, — приказал старпом, — не то задохнемся.

Трыков раздернул шторы, торопливо отвинтил барашки иллюминаторов. В скудном свете седые кудрявые волосы капитана казались грязно-серыми. Старпом отшвырнул ногой бутылку джина, попытался приподнять капитана за плечи. Голова его безвольно свесилась. Из угла черного рта вытекла вязкая струйка слюны.

— У-уши ему потрите, с-сразу в себя придет.

Капитан вдруг открыл глаза и с ужасом уставился на Трыкова.

В распахнутый иллюминатор толчками затекал влажный воздух. Слышно было, как равномерно постукивает двигатель шлюпки.

Капитан с трудом встал и, не отрывая глаз от Трыкова, торопливо заговорил, временами звонко икая.

— Что он говорит? — спросил Кленкин.

Старпом усмехнулся.

— Говорит что аллах проклял их и послал болезнь. Аллах, понял, док? Очень просто. А его никакая зараза не возьмет — насквозь проспиртован.

— Спросите, как началось заболевание:

— Я, конечно, попробую. Только он ни черта не смыслит.

Старпом встряхнул капитана за воротник куртки, спросил сначала по-английски, затем по-французски:

— Как все началось, мастер?

Тот икнул, что-то пробормотал и закрыл глаза.

Старпом растерянно посмотрел на Кленкина.

— Бред какой-то… Говорит, с неба полился огонь, огонь поджег море. Может, я что-то не так понял. Док, ты можешь привести его в порядок? Нашатырем, что ли.

— Попробовать можно. Толку-то… Он невменяем. Его и за сутки в чувство не приведешь.

Словно в подтверждение этих слов капитан икнул и бессильно откинулся в кресле.

— Д-дохлый номер. Нужно осмотреть судно, и-ик. — Трыков прикрыл ладонью рот. — В-вот, теперь я икать буду. Как услышу — сам начинаю.

— Да хватит тебе, пошли, — поморщился старпом. — Лучше проверь, нет ли у него еще бутылки, а то мы его за двое суток в меридиан не приведем.

Кленкин взял тяжелую руку капитана, нащупал пульс — сердце билось ровно.

14

В первой же каюте на левом борту они обнаружили двоих: один, крупный, широкоплечий африканец был мертв, второй, не то малаец, не то японец, проявлял признаки жизни. Пульс был слабый, частил, зрачки на свет не реагировали.

Трыков прошелся лучом фонаря по каюте, высветил стол: на столе миски с недоеденной рыбой. Банки из-под пива.

— Обратите внимание, док, иллюминаторы в каютах задраены наглухо, прикрыты шторами. Мы ведь траулер вокруг обошли на шлюпке. Ни одного открытого иллюминатора.

— Может, ожидался шторм? Или…

— Что или?

— Или они чего-то боялись. Например, огня, который зажег море.

— Вы верите в этот бред?

— Ничего я не знаю. Пока я буду японцу вводить сердечные, вы посмотрите, что в соседней каюте. Только бога ради откройте иллюминаторы.