Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару - Эдвардс Энн - Страница 58

Во многом опустошительный эффект, произведенный Великой депрессией, был сравним с тем, что наблюдался в годы Гражданской войны, — факт, который, похоже, и сделал «Унесенных ветром» необычайно своевременной книгой. Отказ Скарлетт О’Хары стать пылью на ветру перемен, ее необыкновенная стойкость, ее клятва: «Бог свидетель… я намерена пережить все, и когда это кончится, я больше никогда не буду голодать», оказывали огромное воздействие на читателя, пытавшегося сохранить себя и свой дом в течение всего долгого времени депрессии.

Во многих письмах, полученных Пегги Митчелл от поклонников романа, по существу, об этом и говорилось: что если Скарлетт смогла победить в той напряженной борьбе за существование, которую ей пришлось пережить, то и они, читатели, смогут это сделать.

Но была еще и другая, возможно, более важная причина того почти истерического отношения, которое вызывал к себе роман. Никогда прежде самооценка американцев не была столь низкой. Да, Соединенные Штаты и раньше не были лидерами ни в музыке, ни в балете, ни в искусстве, ни в литературе, но в продолжение многих лет они пребывали в первых рядах в области бизнеса и промышленности. И вот доллар обесценился — и дома, и за границей, поскольку крупные компании одна за другой объявляли о банкротстве. «Новый курс» Рузвельта, казалось, вел в никуда, и публика уже не знала, кому и чему верить. Политические убеждения разделили общество почти столь же опасно, как это сделала уже однажды Гражданская война, и каждый нормальный человек сам занимался вопросами собственного выживания. Вот почему летом 1936 года нация жаждала увидеть признаки возрождения своей былой славы и гордости, но люди хотели, чтобы произошло это не за счет каких-то военных побед, а благодаря собственным достижениям.

Пегги не могла догадываться об этом, вне зависимости от того, насколько наделена она была даром предвидения, но публикация ее книги ознаменовала настоящий переворот в Америке — и не столько в издательском деле, сколько в области духа, возродив гордость американцев за свои собственные достижения. «Унесенные ветром» имели все данные для того, чтобы быть названными национальной литературой: книга прославляла американское прошлое так, как не делали этого романы ни Уилли Катера, ни Фолкнера, ни Вулфа.

В отличие от реалистических романов Т. Драйзера и его последователей роман Пегги охотнее касался американской истории в куда более широких масштабах, нежели просто анализировал американские нравы на местном уровне. И хотя действие романа происходит исключительно на Юге, как правило, в Атланте и ее окрестностях, тем не менее он в большей степени общенациональный, чем местный, поскольку описывает величайший и наиболее опустошительный раскол страны, когда-либо постигавший ее. Кроме того, события в романе показаны не с точки зрения мужчин, войны, политики и власти, а через женщин и через ту нужду, которую они должны были преодолеть, чтобы помочь Югу быстрее залечить свои раны и вернуть надежду, достоинство и процветание своим мужчинам и семьям.

Ну и если взять конец романа — Пегги не спешит вынести окончательный приговор Скарлетт. Каждый сам мог решать, сумеет она вернуть Ретта или нет, сообразно собственному чувству справедливости и опираясь на романтические фантазии.

За исключением внезапной славы Чарльза Линдберга никогда еще не было такого случая мгновенного общенационального преклонения, какое можно было бы хоть отдаленно сравнить с тем, что испытала Пегги. Поражали не только объемы продаж ее романа — супербестселлеры встречались и раньше, — но и то, что публика видела в «Унесенных ветром» не просто роман. Его герои почти сразу же превратились в героев национальных — вместе с их создательницей.

Очень скоро роман стал знаменит и в Европе. Фрэнк Дэниел, коллега Пегги по работе в «Атланта Джорнэл», описал ей в записке впечатления своего друга, только что вернувшегося из Европы:

«…Палуба «Куин Мэри» пестрила экземплярами «Унесенных ветром» — без сомнения, самого популярного романа за границей. Почти все кресла на палубе были заняты читающими его. Спрос на книгу в магазинах Лондона и Парижа — невероятный, и… предварительные заказы на английское издание бьют все рекорды. Генри Фонда находился в Бремене, возвращаясь из Европы, и он в таком восторге от романа, что даже радировал Сэлзнику о необходимости немедленно встретиться, чтобы обсудить возможность для Фонды сыграть роль Ретта… Намерение, возможно, странное, но оно доказывает, что если «Макмиллан» продолжит давать рекламу в «Джорнэл», который, в конечном счете, расходится по всему Югу, твой маленький роман имеет все шансы стать широко известным».

И к тому времени, когда «Куин Мэри» входила в док Саутгемптона, завершая свой первый в этом сезоне рейс через Атлантику, имена Скарлетт и Ретта уже были столь же близки пассажирам, как и имена короля Эдуарда VII и Уоллис Симпсон. Понадобилось совсем немного времени, чтобы на вечерах в лондонских гостиных тема нового американского бестселлера пришла на смену уже порядком надоевшим всем разговорам о короле Англии и его любовнице-американке.

В эти самые первые дни феноменального успеха своей книги Пегги часто говорила, что чувствует себя как в осаде. И, собственно, так оно и было. Во всех публикациях в прессе непременно упоминалось о том, что по мужу она — миссис Марш, а ведь и телефон, и адрес Джона Марша были указаны в городском телефонном справочнике.

Дом, в котором находилась квартира Маршей, не имел ни швейцара, ни каких-либо систем безопасности, и потому, когда Джон уходил на службу, Пегги и Бесси оставались один на один со всеми звонившими и приходившими поклонниками таланта знаменитой писательницы.

Звонившие по телефону зачастую были весьма удивлены, узнав, что трубку подняла сама Маргарет Митчелл, так же как и незваные посетители не могли поверить, что маленькая женщина, открывшая дверь в ответ на их настойчивые звонки, и есть знаменитая писательница.

Ежедневно поступали новости с переговоров о продаже прав на экранизацию романа. Однако не это, казалось, волновало публику — будут права кем-то приобретены или нет. Любимым занятием многих американцев стало в то время распределение ролей в будущем фильме.

3 июня 1936 года Пегги жаловалась в письме к Лу, что люди доводят ее до безумия, выпрашивая подачки и полагая при этом, что уж теперь-то она «не упустит своих миллионов». Друзья же, по ее словам, замучили вопросами о том, «какого черта» она «продолжает пользоваться машиной модели аж 1929 года и косить четырехлетней давности хлопчатобумажные платья и пятидесятицентовые чулки».

А днем раньше она писала Лу, что была «так измучена и потрясена», что, едва дождавшись вечера, вся в слезах легла спать» и что Джон, вернувшись с работы, настоял на том, что ей следует уехать на время из Атланты, даже если сам он не сможет поехать с ней. И она решила, писала дальше Пегги, что в следующий понедельник просто «сядет в машину и уедет».

Ехать она намеревалась в горы, где, по ее мнению, вероятность того, что она будет узнана, была минимальной. Но при этом Пегги заверила Лу, что если она вдруг понадобится издательству, то «Макмиллан» всегда сможет найти ее через Джона, которому Пегги будет звонить каждый вечер.

Но в понедельник утром, 7 июля 1936 года, едва Джон ушел на работу, в квартире зазвонил телефон. Звонил Ред Апшоу.

Позднее сама Пегги так описывала их разговор Медоре:

— Я прочитал твой роман и подумал, что ты все еще любишь меня, — сказал Ред.

— Почему ты так решил? — спросила Пегги.

— Потому что Ретт Батлер — это я, — ответил он.

Пегги отвергла это предположение и спросила, что ему нужно. Ред пообещал как-нибудь встретиться с нею, чтобы поговорить, и положил трубку.

Пегги была в панике, когда одевалась в то утро для интервью, которое она должна была дать в своей квартире трем представителям «Ассошиэйтед Пресс». Голос и слова Реда привели ее в состояние шока: он обвинил ее в использовании его в качестве прообраза для Ретта Батлера, что заставило Пегги почувствовать угрозу.