История одной жизни (СИ) - "Dreamer" - Страница 63

- Торговать? Чем?

Если честно я не могла себя представить в роли продавца. Я думала о всякой работе: уборщица, кассирша в продуктовом, почтальон, но о базаре на лавке даже помыслить не могла.

- Да чем хочешь. У меня вон в погребе целый склад есть. Там и огурчики замаринованные, и помидорчики, и ягодки замороженные, и варенье. Банок сорок наберётся. Продавай, если тебе надо. Мне старой всё равно столько не нужно. Да и осенью снова урожай собирать будем. А то, что сейчас зима - ты не пугайся. Наша деревня вблизи крупных городов расположена. Знаешь, сколько на дню здесь столичных краль вместе со своими хахалями разгуливают? И на базар к нам часто наведываются. У нас-то продукты все натуральные, без добавок. А зимой спрос на фрукты ещё больше чем летом.

- А где ваш базар находится?

- Базар далеко. Он ведь не в самой деревне, он в соседнем посёлке расположен. Просто половина наших там торгует. Если пешком идти, то часа полтора не меньше. Только ты об этом пока не думай. Сынок у тебя ещё слишком маленький. Вот подрастет, и будешь по работам бегать.

- Да, подрастёт....Только некогда мне ждать. Я без дела сидеть не буду.

Пока я кушала, и старалась не выдать, как больно мне даётся каждый съестной кусочек - за эти три дня, я ела лишь один раз, и то всего два бутерброда - тётя Тоня отговаривала меня от работы. Да я и сама понимала, что не могу свешивать на неё Максимку. Тем более пока он маленький. Но я точно решила для себя, что без дела сидеть не буду. Я носки буду вязать, одежду шить, игрушки, тем более что у Антонины Сергеевны и машинка швейная есть и материал всякий. А потом, когда Максимка чуток порастёт, и на базар пойду. Может и правда, что получится с этим 'бизнесом'. Сразу после того как я поела, и не обращая внимания на причитания тёти Тони немного убралась в доме, я перенесла сына в отведённую мне комнату, и без сил рухнула на кровать. Отключилась я сразу, как только моя голова коснулась подушки. А проснулась несколько раньше, чем ожидала. И вовсе не от сигнала будильника. Услышав, плачь, и громкие причитания тёти Тони, я, в чём была - ночнушке и тапочках - выбежала в сени.

- Украли...ироды,...всё украли...

Пожилая женщина лежала на ступеньках возле распахнутой калитки и вытирала струящиеся по щекам слёзы. Ничего не понимая с просони, я огляделась по сторонам. И даже, когда увидела, что всё в доме перевёрнуто, не совсем поняла, что случилось.

- Деньги...все деньги забрали....И пиджак Стёпочкин, даже пиджак украли...нелюди...

Наконец, осознав, что произошло, я с трудом заставила женщину подняться, завела её в дом, и еле как, отыскав лекарства, дала их Антонине. А потом...я точно не знаю, какие чувства я испытывала, когда подходила к своей истерзанной дорожной сумке, которую так и забыла перенести в свою комнату. Всё её содержимое было вытряхнуто. Вещи, документы валялись в разных углах комнаты, а вот денег не было. Ни копейки. Абсолютно ничего.

Тот день стал предпоследним коренным переломом в моей жизни. Все планы, которые мне хоть как-то удалось перед собой выстроить, рухнули в одночасье. Судьба снова перевернула мою жизнь вверх дном, не оставив мне не единого выбора. И я пошла по прямой. Преодолевая, скорее даже ломая себя, я пошла по той дороге, которую кто-то свыше упрямо выстраивал передо мной. На следующее утро, после моего прибытия в деревню, я поехала, а точнее пошла в посёлок. Самым трудным для меня, пожалуй, стала двухчасовая 'прогулка' в прохудившихся осенних сапогах по трёхметровым сугробам. Как назло, в ту самую ночь, когда в дом Антонины Сергеевны ворвались воры, которые по предположение самой хозяйки скорее всего были алкашами с соседней деревушки, найти которых и доказать их причастность к ограблению милиция, а точнее местный спившийся участковый, конечно же не смог, разыгралась настоящая снежная буря. И плюс ко всему тому температура воздуха упала до минус тридцати градусов мороза. Но я, с трудом убедив свою старушку в том, что это жизненная необходимость, пешком, едва ли не откинувшись на тот свет от дикого холода и безумной усталости, дошла до соседнего посёлка. Как мне и говорила тётя Тоня, одна из многочисленных лавочек на довольно большом рынке пустовала. Договориться с Александрой Тимофеевной - владелицей практически всего рынка - мне удалось довольно не трудно. Единственное что, как я в принципе и предполагала, понадобились деньги. Не сказать, что слишком большие, но у меня, после внезапно нагрянувших 'ночных гостей' остались лишь валявшиеся на дне кармана куртки восемнадцать рублей, а одолжить денег у Антонины Сергеевны я просто не могла. Да и не было у неё их наверняка. Всю пенсию вынесли. Да ещё и некоторые вещи её сына с собой прихватили, твари бесчувственные. Поэтому беспокоить, итак подсевшую на успокоительные старушку, я ни как не могла. Пришлось, ещё раз переступить себе на горло и, упросив соседа довезти меня до ближайшего города, я скрепя сердцем и сглатывая разрывающие душу слёзы заложила в ломбард золотые серёжки с маленькими камушками в виде сердечек. Это был единственный подарок Димы, который привезла мне его мама в больницу. И это была единственная вещь, которая у меня осталась в память о нём. В тот самый день я поклялась, что в лепёшку расшибусь, но выкуплю эти серёжки. В каком-то смысли, они были моей единственной отдушиной, воспоминанием о самом дорогом человеке в моей жизни. И я сдержала своё обещание. Точнее ту часть, касательную 'расшибения в лепёшку'. Каждый день, я стала просыпаться в семь утра. Умывалась на заднем дворе. Напяливала на себя какие-то лохмотья, съедала свой скудный завтрак, состоявший из какой-нибудь печенки и горячего чая. А потом, осторожно, безумно боясь разбудить, целовала Максюту в лобик, я совершала свой ежедневный маршрут. Два часа, в простенькой курточке и прохудившихся сапогах по дикому морозу. Иногда я даже с громадной температурой, каждую секунду содрогаясь от холода, выходила на работу. Просто потому, что мне нельзя было оставаться дома. Деньги были нужны катастрофически. Каждая копейка была на счету. Да и Тётя Тоня оказалась права. Я действительно частенько видела на рынке довольно обеспечивать людей. И чего греха таить, всякий раз, когда мимо прилавков проходили ухоженные до кончика каждого пальца привередливые особы, поглядывающие на всех продавцов, местных жителей и меня непосредственно свысока, я не чувствовала к ним ненависти или ярости, я просто завидовала им.

Нет, я не изливалась ядом по отношению к ним, но мне тоже хотелось иметь возможность, вот также беззаботно, прогуливаться по обычному продуктовому магазину, и складывать в свою сумку всё, что пожелается. Белый хлебушек, куриные ножки, свининку, кусочек сыра. О каких-то сладостях, пускай даже самых дешёвых конфетах я даже во сне помыслить не могла. И хотя сейчас, всё это ещё было терпимо, мне было страшно даже представить, что я буду отвечать сыну, когда он немного подрастёт. Когда, как и всё остальные мальчишки захочет игрушек, своей собственной, а не доставшей от кого-то одежды, каких-нибудь сладостей. Как я буду объяснять ему, что его мама необразованная дура, которая, наверное, до конца жизни будет торговать на базаре и никогда не сможет обеспечить ему достойную жизнь? Порой эти мысли загоняли меня в тупик. Я была на грани. Каждый день одно и то же. С утра и до позднего вечера я не появлялась дома, промерзая на холоде и получая за это гроши. Я практически не видела своего сына. Когда я уходила, Максимка ещё спал, когда возвращалась, он уже спал. Мне оставалась, лишь укрывать его в кроватке одеяльцем, целовать в пухлые щёки. И сцеживать ему на утро молочко. Утешением было только то, что сыночек привязался в Антонине Сергеевне и по её рассказам сильно не 'шалил'. Только я ведь понимала, что ему всё равно нужно была мама. Тем более в таком ещё совсем крошечном возрасте. Иногда по ночам, когда все уже спали, а я на заказ вязала носки, варежки, шарфы или шила детские пижамки, меня пробирал плач. Жалкий такой, переполненный отчаянием. Я закрывала рот ладонью и тихо всхлипывала, боясь разбудить Максюту или тётю Тони. Я опустошалась. Морально я уже стояла на пути верной и мучительной смерти. Где-то глубоко в подсознании я понимала, что для меня наступает конец. Что я скоро не выдержу и просто брошусь под поезд или наглотаюсь таблеток. Но я держалась. Из последних сил я продолжала бороться. И теперь уже вовсе не из-за ненависти к Андрею или желания вернуться в Москву, вовсе нет. По-правде говоря за прошедший год, я исчерпала свой источник ненависти. Мне просто стало наплевать. Наплевать, как там сейчас живёт Андрей и Лебедева, что у них происходит, вспоминает ли этот лишённый совести папаша, что где-то далеко у него остался брошенный им годовалый сын. Мне было уже всё равно. Всё это осталось на их совести. Им с этим жить. А я поняла только одну вещь. Ни на кого не надо держать зла. Чтобы не случилось, как бы тяжело тебе не было, не надо давать ненависти пробраться в своё сердце. Не надо отвечать злом на зло, потому что кругом итак одна злоба. Я поняла, что я просто выше этого. Что мне нет никакого дела до своего прошлого. Я живу настоящим и думаю о будущем. И надо сказать, что постепенно я стала ко всему привыкать. Привыкать к тому, что я работаю без выходных, практически не вижу своего малыша и сплю по четыре часа в день. Я привыкла к этому,...но не смирилась. Где-то глубоко внутри я продолжала верить и надеяться, что скоро всё это закончиться. Что я, наконец, смогу начать нормальную жизнь. А точнее я просто чувствовала, что грядут перемены. Я была уверенна, что скоро должно произойти, что-то очень важное, какой-то толчок, который навсегда изменит мою жизнь. И на этот раз я уже не боялась перемен. Я ждала их. Мне нужен был этот новый глоток воздуха. И он наступил. Но всё произошло совсем не так, как я ожидала.