Взорванный плацдарм. Реквием Двести сорок пятому полку - Киселев Валерий Павлович - Страница 18

Мы пошли в бой и взяли с собой только боеприпасы. А есть-то хочется… Мой друг достал банку тушенки: «Давайте, ребята, перекусим…» А мог бы сам съесть… Разве такое забудешь…

Александр Федорченко:

– Можно многое еще вспомнить: и как благодаря нежеланию комбата на перемещение подразделений обеспечения в торговый центр мы избежали «дружественной» бомбардировки нашей авиации, и фотографии в одном шикарном доме, где, по-видимому, хозяин красовался рядом с генералом Лебедем после подписания известных позорных соглашений.

«Ком стоял в горле…»

Сергей «Бомжонок», рядовой контрактной службы:

– В дни штурма Грозного, когда все, казалось бы, должны быть на нервах, я ни разу ни у кого из солдат не замечал никакого страха. Не было тогда никаких эмоций… Как-то все перегорело… Помню, как подъезжает «Урал», доверху загружен «Шмелями», парням выдают оттуда спарку «Шмелей», кто-то на себе миномет тащит, кто с автоматом, кто-то еще и с «СВД», все нагруженные боеприпасами. «Готовы?» – спрашивает командир. «Готовы!» – и все пошли в город, оставив технику. Особенно запомнился один парень – Эдуард из Рязани: январь, а он в одном хэбэ и в бандане.

А Грозный тогда был мертвый город, одни развалины, ни одного целого дома…

У нашего подразделения задачи отличались от боевых задач пехоты и разведки. Наши пацаны, находясь на позициях с преобладающих высот и с городских высоток, поддерживали пехоту своей снайперской стрельбой из переносной установки «Фагот», противотанковыми ракетами подавляли огневые точки, корректировщиков огня и снайперов противника. Рядом стоял наш полковой медпункт, туда много привозили раненых, и наших, и из части внутренних войск. Пацанов, конечно, жалко было. Молодые, только бы жить и жить… Ком стоял в горле…

В нашей батарее обходилось без потерь, не считая одного случая.

Мы стояли между домами, недалеко от ПМП. Один подъезд дома горел, а во втором пацаны устроились на ночлег. Мне не спалось, решил: «Лучше на улице в карауле». Перед подъездом горел костерок, я и еще парни, не знаю из какого подразделения, сидим, разговариваем о чем-то. И вдруг два взрыва. Прилетели два снаряда, наши от САУ. Видимо, артиллеристы старые цели отрабатывали, но и по нам отработали.

Один снаряд попал в торец чуть выше перекрытия двухэтажного дома. Он чуть-чуть не влетел в комнату на первом этаже, где ребята спали. Они там лишь переглянулись. «Все живы?» У дома рядом стояли три БРДМ. Я тогда первый раз увидел, чтобы осколки пробили броню БРДМ, которую мы считали защитой от осколков и пуль. У двух машин были значительные повреждения. Второй снаряд разорвался на площади. Вижу – идет Олег, снайпер, кажется, из разведроты, и кого-то на себе тащит. «Олег, что случилось?» – «Раненый, кто-то из ваших». Подбегаем, смотрю, а это Сашка «Свят», наш водитель. Он был в одной из этих машин, спать там собирался. «Как ты?» – спрашиваю. «Вроде нормально…» Олег говорит: «Он контуженый».

Полковой медпункт был рядом, занесли. Вроде нормально, а присмотрелся – у него крови полный сапог. Он пока еще не чувствовал, куда ему попало. Как потом оказалось, несколько осколков пробили броню БРДМ и один из них влетел ему в голень. Пока ждали медиков, кто-то крикнул: «Машина горит!» Смотрю – из его машины дым валит, а там же пятнадцать противотанковых ракет, рванет – мало не покажется. Нырнул в люк, открытого огня пока не было, матрасы тлеют, от осколков воспламенились. Пришлось все вытаскивать, выкидывать…

«Все не так, как в кино…»

Виктор Петров, командир отделения эвакуации медицинского взвода 1-го мотострелкового батальона, гвардии старший сержант:

– Когда шел бой, я должен был эвакуировать раненых. Сначала старался разбираться, кто наш, из батальона, кто из соседнего, или из внутренних войск, а потом – «Да какая разница! В медроте разберутся!». Ехал через управление батальона, там в штабе отмечал выбывание бойца по военному билету или жетону в штабе и причину: «груз 200» или «300». Если тяжелый случай – человек одной ногой на том свете, то потом завозил документы в штаб, чтобы не заморачиваться.

За ранеными ходил пешком, МТЛБ нашу для перевозки раненых берег, потому что если ее сожгут, как во втором батальоне, вывозить будет не на чем. Поставлю ее за домами, чтобы не задело при обстреле, и иду к месту боя. Воду, поесть, боеприпасы разгружал, а загружал машину ранеными.

Рацию послушал, где и что творится, нашел раненого, вколол промедол, или кровь остановить – это я сам делал, перевязал – бинтов хватало, и – тащу к МТЛБ. Когда один, когда с чьей-то помощью. «Трехсотых» и «двухсотых» вывозил в медроту пачками. Там их хирурги режут, вспарывают… Пока пульс есть… Сядешь, покуришь… И дальше поехали. Неприятно было, когда возвращаешься в батальон из медроты – могли поменяться позиции, не заехать бы куда не надо, новой дислокации не знаешь. Не всегда спокойно возвращались. По дороге легко можно было попасть под огонь и своих. Так однажды наша МТЛБ попала под обстрел вэвэшников. Ездил через их расположение раз по десять в день, три зеленых ракеты выпустил, но они все равно стреляют. Остановились, хотел тому, кто стреляет, по роже двинуть, офицер вэвэшников к нам откуда-то выбежал, потом прапорщик, и давай друг на друга орать. Хрен найдешь, кто виноват, что по своим стреляли…

Во взводе нас было всего-то – богом потерянный командир – алкаш, Ольга Савкина – фельдшер, механик-водитель МТЛБ Сергей Воробьев и я. Потом пришли три-четыре девушки, рвались в бой, к раненым – «Возьмите нас!». Но куда я их возьму… Объяснил им, что там все не так, как в кино. Они это поняли…

Помню солдата, когда брали очередной дом-«пенал». Парнишке повезло несказанно: осколок попал в спину под бронежилет, по касательной, мясо вскрыло, как на операции, а кость не тронуло. Он еще и смеется!

Помню, солдат идет и сам несет свои кишки, прижимает их к животу. У меня тогда глаза были по полтиннику. Вколол ему промедол. Он еще и в голову был ранен, но шел сам. Как раз черти бородатые опять стали стрелять… Еле ушли с ним в тыл.

Вышел на меня боец – я около роты разведки тормознулся, дислокацию определить, рекогносцировку провести – он весь в крови, тело, голова, ноги, руки, весь изранен. Тогда мимо пролетала «бэха» второго батальона, остановил ее, механик-водитель кричит: «Мне комбат сказал, чтобы никого не брать!» Я все же приказал, и раненого забросили в десантный отсек этой БМП. Не думал, что он выживет. Хотя у меня ни один раненый не умер по дороге, я всех довез. А вот что с ними было дальше, в медроте, не знаю.

Один наш солдат, снайпер, был смертельно ранен выстрелом из гранатомета, который сначала пробил бетонный забор, а потом и его – насквозь… Человек же сразу не умирает, сначала эйфория, на адреналине, потом начинаются судороги и он еще достаточно долго признаки жизни подает – это же физиология, куда от нее денешься…

МТЛБ мыть было бесполезно – кровь и мозги на броне смерзлись. Сергей, механик мой, до истерики боялся крови на броне, был у него такой глюк, поэтому сначала возили «трехсотых» внутри МТЛБ.

Оставил однажды «Воробья» с МТЛБ около домика. Мне казалось, что я от всего смертельно опасного его спрятал. Прихожу, он сидит, на нем лица нет, весь сжался. «Что с тобой?» – спрашиваю. «Я ел, уронил вилку, наклонился поднять. Как бабахнуло по броне… Если бы не наклонился – голову бы снесло…» И подает мне осколок, хороший такой, от нашего 152-мм снаряда…

Бывало, что стреляли сразу из трех окон дома, и надо под этим обстрелом идти к раненому. И идешь. Работа такая, куда денешься. Сейчас бы еще подумал… Мысли глупые бегали в башке, но отгоняешь их. Стресс был такой, что бутылку водки всасываешь – как воды попил. Я удивлялся, что восемнадцатилетний пацан бутылку водки выпивает, и ни в одном глазу – такой был стресс и состояние.

Везу на броне МТЛБ четверых «двухсотых» и восьмерых «трехсотых». Прямо на трупах раненые сидели. А внутри МТЛБ у меня боеприпасы лежали (я за нашими подразделениями шел и подбирал за ними все). Была у меня «кошка» с веревкой – закидывал ее на ящик, дергал, чтобы проверить, не заминирован ли, и тащил. «Мух», «Шмелей» было много, патроны всех калибров, автоматы, все, что валялось, собирал.