Кровавая карусель - Белоусов Роман Сергеевич - Страница 25

Что касается Диккенса, то его интерес к этому преступнику объяснялся прежде всего тем, что, как он сам говорил, всегда можно извлечь урок самого чистого добра из самого гнусного зла. Ведь во времена Диккенса считалось, что нравственная книга — это книга о людях безнравственных. Много позже соотечественник Диккенса и его почитатель Честертон писал, повторяя слова своего великого предшественника: «В наши дни мы стали ассоциировать нравственность книги со сладким оптимизмом, с красивостью, а раньше было наоборот». Не потому ли многие великие писатели прошлого испытывали «гневное восхищение» перед злодеянием? И для каждого из них, говоря словами А.Франса, имели такую неодолимую притягательность знаменитые судебные процессы.

Выстрелы во время мессы, или сюжет, достойный романа

Два выстрела грянули подряд. Сначала показалось, что это раскаты грома, отзвуки которого ворвались, резонируя, под своды небольшой церкви. Кюре, служивший мессу, резко повернулся и, ошеломленный, застыл. Перед ним на каменном полу лежала, истекая кровью, его прихожанка, госпожа Мишу. Рядом, ближе к дверям, распростерся тот, кто стрелял, — молодой семинарист Антуан Берте, хорошо известный в Бранге. Лицо его заливала кровь. Но он еще что-то шептал, о чем-то умолял. Толпа молящихся в панике рванулась к выходу. Привлеченные шумом, из соседних домов высыпали жители. Кто- то, не разобравшись, завопил: «Пожар!» Дама с растрепанными волосами, в сбитой набок шляпке истошно кричала, указывая на церковь: «Там убивают женщин!»

Полуглухой, дряхлый старик хватал каждого за руки, домогаясь, что случилось, и, сделав наконец вывод: «Революция!» — пустился бежать.

Так трагическое, согласно законам жизни, переплелось с комическим. Впрочем, комическое во всей истории, о которой пойдет речь, занимает ничтожную ее часть.

Убийцу отправили в тюрьму.

Выстрелы, прозвучавшие во время мессы, нарушили спокойную жизнь маленького провинциального города Бранга.

Всюду — в лавках, за столиками кафе — долго обсуждали поразившее всех событие.

— Почему именно ее выбрал этот злодей?

— Как, разве вы ничего не знаете?

— Слышал, что господин Мишу отказал Берте, воспитателю его детей, в месте. Но это было, кажется, год или два назад. Вот и все.

— А то, что произошло между учителем и госпожой Мишу, вам неизвестно?

— ???

— Конечно, утверждать я не могу, но все говорили, что они были в отношениях… ну, сами понимаете, в каких. Иначе зачем было бы господину Мишу выгонять учителя?

— Но почему все-таки этот Берте стрелял в нее?

— Если вас так это интересует, советую пойти на суд — там все и узнаете.

В субботу 15 декабря 1827 года перед Изерским судом присяжных предстал Антуан Берте, обвиняемый в преднамеренном убийстве. И хотя его жертва, госпожа Мишу, не умерла (доктору Морену — хирургу и помощнику мэра — удалось ее спасти), обвинение настаивало на убийстве с отягчающими обстоятельствами: поругание святыни и попытка самоубийства.

Зал был переполнен. В дверях началась давка: желающих попасть на суд оказалось слишком много. Ведь на этом процессе речь должна была идти о любви, о ревности, о мести и о безумии — так потом напишут в газетных отчетах.

Когда ввели обвиняемого, показалось, что все привстали со своих мест и замерли в напряженном ожидании. Взоры устремились на молодого человека, довольно тщедушного, но с выразительным бледным лицом. Большие черные его глаза медленно оглядывали скопище людей. Похоже, что он растерялся, ибо не ожидал такого интереса к своей особе.

«Одет он был в черную карманьолу; воротник белоснежной сорочки, без галстука, спадал на плечи; белая повязка, поддерживавшая его подбородок, завязана была узлом на голове и скрывала рану, свидетельствовавшую о его мужестве и о его отчаянии; рану, которой он надеялся положить конец своим мукам, — писал очевидец судебного разбирательства. — Сострадание изображалось во всех взглядах; негодование безмолвствовало во всех сердцах; мысль о его преступлении вызывала лишь жалость к нему: особенно женщины, которыми переполнены были все трибуны, не могли оторвать от этого нежного и тонкого лица своих взоров, полных странной смеси сочувствия, недоумения и ужаса».

Между тем председатель предоставил слово прокурору де Гернон-Ранвиллю. Тот приступил к своим обязанностям: зачитал обвинительный акт и изложил обстоятельства дела. «Того злодеяния, которое привело Берте в этот зал!» — патетически воскликнул прокурор и, обращаясь к господам присяжным заседателям, призвал их вынести смертный приговор.

Человек на скамье подсудимых держится спокойно и остается неподвижным все то время, пока говорит прокурор. Своего адвоката, метра Массоне, он как будто не замечает. И вообще вид его являет абсолютное равнодушие. И только полные мрачного огня глаза свидетельствуют о внутренней борьбе.

— Берте, какие мотивы толкнули вас на это преступление? — задает вопрос председатель.

— Две страсти, терзавшие меня в течение четырех лет: любовь и ревность.

Прокурор срывается со своего места.

— Берте, — начинает он, — кюре из Бранга, принимавший в вас такое участие, — ведь он способствовал вашему поступлению в Гренобльскую начальную семинарию, которую, впрочем, вы не закончили, — помог вам устроиться к господину Мишу воспитателем его сына… Не прошло, однако, и года, как пришлось положить конец вашему пребыванию в его доме. Но не из-за неспособности к выполнению ваших обязанностей. Напротив, все признают, что ваши умствен ные способности превышают ваш социальный статус.

Публика, затаив дыхание, ждет продолжения.

— Госпожа Мишу, мать двоих детей, чье поведение и нравственность выше всяких подозрений, призналась мужу, что вы посмели, несмотря на ее негодование, обратиться к ней с самыми оскорбительными предложениями…

— Это неправда! — с горячностью выкрикивает подсудимый, вскакивая при этом с места. — Она поклялась мне перед распятием, что не забудет меня и никогда не полюбит другого. Она обещала принадлежать мне до последнего вздоха.

Еще во время следствия, которое длилось более четырех месяцев, Берте пытался изобразить госпожу Мишу растлительницей. Более того, он рассказал, как с помощью ласк и вкрадчивых улыбок она погубила его невинность и не в меру просветила его простодушную, долго не прозревавшую невежественность в той области, которую хотела ему приоткрыть.

Оправдывая себя, он стремился взвалить вину на женщину, которая, будучи младше своего мужа на шестнадцать лет, легко поддалась власти дьявола.

Уже на первом допросе он заявил, что причиной его преступления являются «месть и ревность». Позже он объяснил свой поступок отчаянием, которое охватило его, когда он понял, что оказался очерненным в глазах нужных ему людей и что честолюбивые замыслы его рушились. Виновницей своих несчастий он вновь назвал госпожу Мишу, на жизнь которой он покушался, находясь, однако, в состоянии умоисступления.

Во время судебного процесса Берте продолжал изображать госпожу Мишу своей совратительницей. Присутствующим в зале показалось, что никто так никогда и не узнает, была ли госпожа Мишу любовницей Берте или же он лжет, выгораживая себя.

— После того, как вам отказали в месте у господина Мишу, — продолжал прокурор, — вам удалось устроиться воспитателем в благородное семейство господина де Кордона. И что же? Спустя год вас снова увольняют. На этот раз из-за интриги с мадемуазель де Кордон. Тогда вы обратились к мысли о карьере на духовном поприще и поступили в семинарию. Но уже через месяц вас сочли недостойным церковного сана, к которому вы стремились. Вас исключили и, добавлю, без всякой надежды на возвращение. Ваш отец в справедливом гневе прогнал вас из дому. Вы нашли приют у своей замужней сестры, жившей в Бранге… Отсюда вы продолжали писать супругам Мишу угрожающие письма. Но этого вам было мало. Вы начали распространять всякие измышления, порочащие госпожу Мишу, упрекали ее в том, что она охладела к вам и отдала якобы предпочтение тому, кто заменил вас в качестве воспитателя, то есть господину Жакену. В это именно время от вас слышали зловещие слова: «Я хочу ее убить». Столь ужасные намерения казались всем, к несчастью, неправдоподобными — в силу своей жестокости. А они были уже близки к осуществлению!