Рабыня страсти - Смолл Бертрис - Страница 96

— Благословен ты, Боже Всемогущий, и ты, Пресвятая Дева! — воскликнула она и рухнула к ногам Зейнаб. — Да, леди! Да, я из Аллоа! Но как ты об этом узнала? Твое наречие не вполне схоже с моим, но я понимаю тебя, прекрасно понимаю! И могу надеяться, что ты тоже понимаешь меня. Ты будто северянка…

— Когда-то я звалась Риган Мак-Дуфф, — сказала Зейнаб. — Вот этот влиятельный господин, мой хозяин, хочет купить тебя мне в прислужницы. Теперь имя мое Зейнаб — и я Рабыня Страсти. А как тебя зовут, милая?

— Маргарет, леди. А другого.., другого имени у меня нет.

— Отныне ты должна откликаться на имя Раби, моя милая, — объявила ей Зейнаб. — И ты должна овладеть языком, на котором все говорят здесь, хотя мы с тобою будем каждый день говорить на родном наречии. Замечательно, когда есть возможность переговорить тайно, будучи уверенными, что никто нас не поймет. Со мною тебе будет покойно, маленькая Раби. Я добрая хозяйка.

Раби поцеловала край одежды Зейнаб:

— Да благословит тебя Бог, леди!

— Вот этот смуглый юноша носит имя Наджа, — сказала Зейнаб. — Сейчас ты пойдешь с ним. Он проводит тебя в баню — тебе необходимо вымыться. Мы все здесь купаемся дважды в день, милая. Наджа тебе поможет. Не бойся! Он не вполне мужчина и не обидит тебя. Ну, я потом тебе объясню… — и Зейнаб принялась отдавать подробные распоряжения Надже.

Когда Наджа и Раби удалились, Хасдай спросил:

— Ну, ты довольна?

— Если меня не станет, позаботься о бедняжке, — сказала ему Зейнаб. И без сил откинулась на подушки.

— Нет, я не дам тебе умереть, — ласково сказал Нази. Сегодня я, заручившись разрешением калифа, освобождаю тебя. Ты должна быстро восстановить силы — ведь через несколько дней ты возвратишься в Алькасабу Малину в качестве невесты князя Карима, Зейнаб.

— Что? — пораженная Зейнаб даже привстала. Сердце ее заколотилось. Нет, она ослышалась…

— Ты давно любишь Карима-аль-Малину? — напрямик спросил Хасдай.

Она собралась было солгать, но слова застряли у нее в горле, когда она увидела глаза Нази.

— Как ты узнал? — тихо спросила она. Он нежно улыбнулся ей:

— Ты ни разу ничем себя не выдала, Зейнаб. Ты воистину самая лучшая Рабыня Страсти во всем свете! Это князь возбудил мои подозрения…

— Карим? Но как? Он никогда бы не запятнал так свою честь! — горой встала она на его защиту. — Он всегда был и остается человеком чести, Хасдай!

— И это я знаю, — согласился Нази. — Это случилось в тот день, когда мы прибыли с тобою в Алькасабу Малику. Я лишь упомянул твое имя, сказал, что ты приехала со мной. Ослабевший от душевной муки и все еще во власти тягостных воспоминаний, он тем не менее словно впервые проснулся — и даже спросил о тебе, причем со столь очевидным интересом, что я заподозрил тут нечто большее, нежели простое любопытство… Затем я спросил Аллаэддина-бен-Омара, что же было между вами, но тот посоветовал мне поговорить с тобою. Мои подозрения почти превратились в уверенность. Когда же ты была похищена. Карим то бледнел от ужаса, то горячо принимался уверять меня, что ты не пропадешь, потому что умна и смела. В течение всего времени, что мы разыскивали в горах становище Али Хассана, его сердце и мысли были полны тобой, моя дорогая… Взглядывая ему в глаза, я видел в его зрачках твое отражение. Последнее же доказательство его любви к тебе я получил ночью перед самым нашим отъездом из Алькасабы Малики. Прости — но я стал свидетелем сцены, произошедшей между вами в саду.

— Я вышла из спальни вовсе не к нему на свидание! — вспыхнула Зейнаб. — Мне не спалось, захотелось прогуляться. Я и не знала, что Карим там…

— Я это понял, — сказал Нази и сердечно рассмеялся:

— Я не слышал вашего разговора, но звук пощечины, которой ты его угостила, слышен был, наверное, за стенами сада! Но вот потом он поцеловал тебя. Зейнаб, а ты не вырывалась… Ты таяла, словно воск от пламени свечи, в его объятиях — так путник припадает к родной земле после долгой разлуки… Вот тогда-то я и понял, что не только Карим-аль-Малика любит тебя, но и ты любишь его. Сцена была столь красноречива и трагична, что у меня сердце разрывалось от жалости к вам обоим!

— Я не изменила тебе, Хасдай. Не предала тебя…

— Я знаю это, моя дорогая, — отвечал он. — Вы оба являетесь образчиками столь высокого благородства и чистоты, что, если бы мне не было предъявлено ощутимое доказательство, я не поверил бы в существование на нашей грешной земле подобной добродетели! Похоже, я стал несколько циничен при просвещенном дворе калифа Аль-Андалус, Зейнаб… Столь элементарная вещь, как простая честность, изумляет меня несказанно… — Он нежно завладел рукой Зейнаб и принялся массировать ледяные пальцы. Неудивительно, что руки ее похолодели, профессионально отметил он, — только что она испытала шок… — Я говорил тебе, Зейнаб, что не позволю тебе вот так взять — и перестать жить. И, поверь, сдержу свое слово! Если бы, вернувшись в Кордову, я увидел, что жизнь идет своим чередом и все в порядке, я согласился бы оставить все как есть — ведь, признаюсь тебе честно, мне нравится не только твое тело, но и просто твое общество… Ты для меня незаменимая подруга. Увы, Судьба распорядилась иначе… К моему искреннему сожалению, я не могу дать тебе того, в чем ты нуждаешься, Зейнаб. Я осознал, что Мораиму ты не забудешь, но нуждаешься в доме, детях и любящем муже, а в качестве такового я не могу тебе себя предложить… Никто, думаю, лучше тебя не знает, чему отдано без остатка мое сердце. — Когда он увидел улыбку на ее бледных губах, в сердце его возгорелся огонек надежды. — За то время, что я отсутствовал, скопилась куча работы. Чем быстрее я с нею справлюсь, тем скорее осуществится давняя моя мечта — откроется университет медицины в Кордове. У меня нет времени утешать тебя в твоем горе, а если бы оно и было, что я мог дать тебе? Ома замужем и вдали от тебя. Дитя твоего нет в живых. Законы нашего общества неумолимы к женщине — правила приличия обязывают тебя затвориться в доме и предаваться праздности, ожидая редких визитов вымотанного службой царедворца. Ни я, ни калиф не желаем такой жизни женщине, одарившей нас обоих неземным блаженством и истинным счастьем. Поскольку ты любишь князя Малики, и он любит тебя, решение было найдено невероятно легко. Ты уже свободная женщина, Зейнаб: я посетил главного раввина Кордовы нынче поутру и подписал в его присутствии все необходимые бумаги, составленные моим секретарем. Поскольку я еврей, а ты была моей собственностью, процедура твоего освобождения была совершена по нашим законам. Калиф уже отослал письмо князю Малики с уведомлением, что избрал для него достойную невесту, которая вскоре прибудет к нему. Я даю за тобою богатое приданое, моя дорогая. Ну, а теперь.., теперь живи вновь, Зейнаб, — дыши, радуйся и смейся: ты будешь жить долго и счастливо, как говорится в добрых детских сказках…

Она сидела, оцепенев, ловя каждое его слово… Когда же он умолк, голова Зейнаб пошла кругом. Карим! Она станет женою Карима! Это невозможно! Невероятно! И, приведя Хасдая-ибн-Шапрута в совершеннейшее замешательство, Зейнаб разразилась потоком слез.

— Что случилось? — воскликнул он.

— Я.., я так счастлива… — всхлипывая, отвечала она.

— А-а-а-а… — протянул он. Ему приходилось видеть, как мать его и сестры принимались рыдать в самые, по его мнению, неподходящие моменты… — Так ты согласна с выбором калифа и моим, дорогая?

— Да! Да! Да! О-о-о, Хасдай, как смогу я отблагодарить тебя за неземную твою, бескорыстную доброту? Вовек мне с тобою не расплатиться, но никогда, никогда я не забуду того, что ты сейчас для меня сделал! И никогда не забуду я того страшного мгновения, когда, воротившись сюда, я обнаружила, что доченька моя мертва и похоронена и ничего не осталось в доме, что напоминало бы о ней… О, я умерла бы… И по моей Оме я тоскую сильней, чем предполагала, хотя и счастлива, что у нее все так удачно сложилось. Я привыкла всегда глядеть вперед, не оглядываясь на прошлое, но передо мною простиралась лишь нескончаемая вереница одиноких лет. Ну, может, твои редкие визиты скрашивали бы мое одиночество… Но этого для меня мало, мало, Хасдай! И я готова ноги твои целовать за то, что ты это понял…