Рабыня страсти - Смолл Бертрис - Страница 70

— Он довольно приятный человек, мой господин, но знает ли, как обращаться с Рабыней Страсти? Или я должна до конца дней своих хранить целомудрие? — Она вскинула прелестную головку:

— Может, ты собираешься наезжать ко мне тайно? Как бы я этого хотела, мой господин!

И снова кольнуло в груди у калифа — он с трудом перевел дыхание.

— Ты будешь принадлежать Хасдаю-ибн-Шапруту и душою, и телом, Зейнаб! Когда мы закончим этот разговор, то расстанемся навсегда.., моя прекрасная, моя любимая…

— А Мораима? — спросила она. — Ты отказываешься и от нашей дочки, мой господин?

— Ома станет привозить ее ко мне каждый месяц, — отвечал калиф. — Я не намерен терять из виду младшее мое дитя. Захра не причинит Мораиме вреда, когда тебя здесь не будет .. Впрочем, я пообещал Захре, что никогда более не увижу ее лица. Она узница в своих покоях, но, опасаюсь, что она все же не уймется. А когда меня не станет, Зейнаб, тогда не тревожься за нашу дочь: Хакам будет ее покровителем. Ты можешь полагаться на него, доверять ему, невзирая на то, что он сын Захры. А теперь, моя любовь, я ухожу… — Он отвернулся от нее, намереваясь удалиться, но Зейнаб воскликнула:

— Один поцелуй, мой господин!

Он остановился, словно прикованный к месту.

— Ты подарил мне множество прекрасных мгновений, господин мой, но лишь дважды я просила тебя. В первый раз — подарить мне дитя, и вот теперь молю о прощальном поцелуе! Неужели ты откажешь мне в этой последней просьбе?

С криком отчаяния он сжал се в своих объятиях. Губы его нашли ее горячий рот — в последний раз вкусил он ее губ: их сладости, мягкости… В последний раз вдохнул ее аромат. Отныне всегда, нюхая гардении, будет он вспоминать о ней. А она чувствовала, как бешено колотится сердце в его груди, и вот ее сердечко уже бьется с ним в унисон . И вдруг все кончилось. Объятия разомкнулись, и он вышел, не говоря ни слова.

Но, невзирая на все его утешения, Зейнаб была напугана. Будучи Рабыней Страсти при калифе, в некоторой степени она была защищена. А что, если Захра не удовлетворится ее изгнанием из Мадинат-аль-Захра? Что, если у госпожи длинные руки, и руки эти дотянутся до малышки Мораимы? Зейнаб не любила калифа, но он был ей безусловно приятен, да к тому же он отец ее дочери… Она знала, что сделала владыку счастливым. Он сказал, что они больше не увидятся, что это было бы для него слишком больно… А вдруг его свидания с Мораимой будут для него столь же болезненны? А без могущественного отца, во власти которого обеспечить ее будущее, ребенок лишается всего… Зейнаб горько рыдала.

Прибежала Ома и постаралась чем могла утешить госпожу, но безуспешно. Ослабленная отравой, в отчаянии от всего происшедшего, Зейнаб без чувств простерлась на полу…

Когда она очнулась и огляделась, то обнаружила, что лежит в постели.

— Где мы? — спросила она Ому, сидящую подле нее.

— В нашем новом доме, госпожа, — отвечала девушка. — Разве ты позабыла? Ты упала в обморок, когда… — она запнулась, но, так и не подобрав подходящих слов утешения, сказала напрямик:

— ..когда калиф покинул тебя. Ты почти целый день была без чувств, моя госпожа. Врач сказал, что ты вне опасности и со временем сама придешь в себя. О-о-о, госпожа моя, что случилось? Почему, почему нас увезли из Мадинат-аль-Захра3 — Помоги мне сесть… — сказала Зейнаб. — Да принеси чего-нибудь холодненького попить, добрая моя Ома… Я расскажу тебе все, что знаю сама, но у меня так в горле пересохло…

Ома помогла госпоже приподняться на ложе, обложив ее со всех сторон подушками, чтобы той было удобнее. Потом принесла ей кубок, наполненный фруктовым соком, смешанным со снегом, привезенным с близлежащей горной вершины. И Зейнаб, с жадностью проглотив содержимое, спокойно и связно объяснила подруге, почему им пришлось переехать на новое место.

— Так это все-таки госпожа Захра! — злобно пробормотала Ома. — От души желаю ей смерти! Может быть, тогда калиф призовет тебя снова к себе…

Зейнаб покачала головой:

— Все кончено. Ома. Калиф не дал мне свободы. Он отдал меня Хасдаю-ибн-Шапруту. Теперь я собственность лекаря. По крайней мере, нас не подарили какому-нибудь чужеземцу, не продали с молотка… Помнишь, Ома, тот рынок в Алькасаба Малика — ну, мы с тобой видели, как продают рабов? Нам еще повезло…

В комнату вошел Хасдай-ибн-Шапрут, вошел без спроса, без стука:

— Ты пришла в себя? — сказал он. — Это хорошо. Как ты чувствуешь себя, Зейнаб?

Она собралась было гневно упрекнуть врача за то, что он не обратился к ней надлежащим образом, и, вдруг вспомнила, что теперь она принадлежит ему, а вовсе не калифу…

— Я хочу пить… — кивком она указала на кубок с холодным соком.

— И нутро твое принимает напиток? Тошнота, вызванная воздействием яда, уже прошла? — Он некоторое время внимательно вглядывался в нее, затем взял ее руку и внимательно осмотрел, одновременно считая пульс. Голова его склонилась на одно плечо, он совершенно ушел в себя.

— Сок мне очень понравился, — сказала она. — Меня не тошнит больше, мой господин. Я поправляюсь? — Она провела рукой по волосам и скорчила гримаску. Волосы ее, оказывается, перепутаны и влажны от испарины! Должно быть, она выглядит сущей кикиморой!

Хасдай рассмеялся:

— Тебе, вне всякого сомнения, гораздо лучше.

— Что так развеселило тебя, господин мой? — вскинулась Зейнаб.

— Я вовсе не хотел тебя обидеть! — оправдывался лекарь. — Но ты явно озабочена своей внешностью… А это неопровержимое доказательство того, что женщина поправляется.

— Так ты настолько хорошо знаешь женщин? Наверняка у тебя богатейший опыт… — с насмешкой бросила Зейнаб.

Хасдай покраснел:

—  — Я врач, Зейнаб. Нас учат обращать внимание не только на тело больного, но непременно и на его состояние духа. Вот сейчас, к примеру, ты разозлилась…

— Да как же мне не злиться, господин мой? Калиф отослал меня прочь от себя, отдал другому — и все по вине глупых фантазий полубезумной женщины, которая пыталась убить и меня, и ребенка, возомнив, что в нас таится угроза для ее взрослого сына! Неужели ты думаешь, я могу смириться? Или считаешь, что чувства женщины быстротечны, словно весенний дождь: покапал и прошел?! Да, господин мой, я вне себя от злости!

— Тогда я оставляю тебя… — врач поднялся.

— Подожди! — властно приказала она. — Ты тоже живешь здесь? Мой господин калиф сказал, что дарит этот дом мне.

— У меня есть собственный дом, — отвечал Хасдай.

— Почему же я здесь, а не там? Ведь отныне я твоя Рабыня Страсти, мой господин! Сам понимаешь, что это означает… — тихонько прибавила она.

— Я еврей, Зейнаб. — Он усмехнулся своим мыслям. — Ты ведь не вполне понимаешь, что это значит? Я из племени Вениаминова, я израэлит… То есть не мусульманин.

И не христианин также…

— Какое мне дело? — с удивлением спросила она. — Ты ведь мужчина. Разве мужчины не все одинаковы, Хасдай-ибн-Шапрут? Две руки. Две ноги. Гениталии… Разве еврей настолько отличен от мусульманина или христианина? В чем же разница?

— Мы за долгие века стали презираемым народом…

Теперь настала очередь Зейнаб смеяться:

— Но ведь имам говорил мне, что евреи называют себя народом, избранным Богом! Ежели Господь избрал вас из всех прочих, как же могут люди против вас ополчиться? Это же полнейший абсурд! И все же ты не ответил на мой вопрос. Может, у тебя все-таки есть жена? Думаю, калиф не отдал бы меня тебе, если бы считал, что это в каком-то смысле не правильно или запретно…

— У меня нет жены, — отвечал он. — И тем не менее мы, евреи, живем, следуя своду определенных законов. Я не могу ввести тебя в свой дом: по закону Моисееву ты нечиста: во-первых, потому что не еврейка, во-вторых, потому что наложница…

— Значит, ты будешь наезжать ко мне сюда? — «…Как невероятно глупо все это», — думала Зейнаб.

— Ну.., если тебе приятно мое общество, Зейнаб, то я стану тебя навещать… Ты знаешь, конечно, что если надумаешь выйти в город, то следует закрыть тщательно лицо. Необходимо также, чтоб тебя сопровождали Наджа и Ома.