Грот афалины (илл. В. Барибы) - Мисько Павел Андреевич - Страница 20

Для Янга все было таким дивом, что он точно онемел. То шел за двуколкой с удивительным осликом, то забегал сбоку — поглядеть на музыкантов. Какие чудесные у них трубы и дудки: и белые, и желтые, и черные, маленькие и большие, толстые и тонкие. Одна такая широкая, что ревет, как слон — голову можно всунуть в раструб! Все музыканты — европейцы, все в белых перчатках, в белых костюмах, под мышками и на лопатках проступили темные пятна пота, пот струится и по лицам из-под высоких головных уборов с султанчиком над козырьком. Впереди спиной к музыкантам идет руководитель оркестра, на оркестрантов не глядит, взмахивает блестящей палкой, будто толчет просо в ступе. На ней болтаются какие-то шарики-бубенчики и золотые кисти. Дирижер одет немного затейливей, чем остальные оркестранты: головной убор с таким же пышным султаном, как у остальных, но через плечо перекинута пятнистая шкура леопарда.

Янг отстает, пропускает оркестрантов мимо себя — и опять к ослику, по-свойски щекочет пальцами его бок. Ослик отвечает одним — круть-верть хвостом! Мальчишки хохочут, весело и Янгу. Только один барабанщик нахмурил брови и кивком головы показал: «Не мешай, а то…» — И, взвесив барабанную палочку в руках, погрозил ею.

Весело Янгу, он уже как свой среди ребят, как герой. Его по-дружески награждают тумаками, хлопают по плечам. Он снова пробирается сквозь толпу зевак, обгоняет оркестр, чтоб еще немного полюбоваться дирижером. Смешной этот дирижер с рыжими усами-кольцами. Он уж не толчет просо в ступе, а забавляется своей поблескивающей палкой — то тычет ею в стороны, то крутит, как мельничку.

Из-за украшенных домов прорываются последние лучи солнца, ярко отражаются на сверкающих трубах… Масть ослика кажется необычной, он похож сейчас на большую и усталую пальмовую крысу… Янгу уже жаль его, пропуская оркестр мимо себя, он погладил ослика по спине и отступил, чтоб не попасть под колеса, что были выше его.

— Уй, а вчера что было! Ты вчера был на прошпекте? — обратился к Янгу тот мальчик, что ходил на руках.

— Нет, мы только сегодня приехали с Горного, — Янг не сказал, что они биргусовцы.

— Меня зовут Абдулла, а тебя?

— Янг.

— Ой, тут вчера было шествие со слонами… Карнавал!.. Фейерверки! Факелы!.. Слоны в золотых попонах, с золотыми балдахинами на спинах, копытца на каждом пальце позолочены!.. Один слон на факел наступил — что тут началось! Ошалел, должно быть: будки-лотки поопрокидывал, людей потоптал… Махаута[3] схватил хоботом и как гахнет о землю! Такая паника началась, люди начали разбегаться, друг друга передавили. А я на пальму влез, и все-все было видно. Слона полицейский застрелил, прямо в ухо — бабах! Слона бензопилой распиливали, целую ночь вывозили… То место теперь не узнать, песком засыпали — я бегал поглядеть утром.

— И ты это видел?! — Янг представил все, что рассказал Абдулла, и от волнения у него даже язык к нёбу присох.

— Видел! Я такой! Я всюду поспеваю… Давай еще к султанскому дворцу сбегаем, покажу, как стража меняется у ворот. Ой, животики надорвешь!

— Нет… Мне некогда! — вдруг спохватился Янг. И так задержался с этим оркестром, может, его уже ищут.

— А где вы остановились, в каком отеле? — в голосе Абдуллы не было никакой иронии.

— Отеле?! Разве мы богачи?! Возле пристани наши… И отец.

Янг не хотел рассказывать, в какой «отель» они с трудом втиснулись: развалюху-склад без окон и дверей. Там даже сидеть было тесно, а не то что лежать.

— Тогда я один побежал. Пока! — Абдулла, будто ящерка, шмыгнул в толпу и исчез.

Янг повернул к пристани. Шел и вздыхал: как жаль, что они не приехали на Главный раньше, скажем, сразу, как их выгнали с Биргуса. Тогда это было бы и дешевле, и он столько бы всего повидал. Праздник коронации начался вчера, отмечалась третья годовщина правления султана Муту. Более состоятельные архипелаговцы съехались на Главный за день, за два до праздника. Об этом земляки Янга не могли и мечтать: владельцы баркасов (широченных и мелких с крышами-балдахинами, очень похожими на застланные скатертями столы) драли с пассажиров семь шкур. Наживались как могли и владельцы моторок, и парусных джонок. Лодкой плыть было бы дешевле, но в одну все десять биргусовцев, которых выбрали везти жертву Вишну, не смогли бы поместиться, а разлучаться они боялись: как бы не потеряться на Главном!

Не могли поехать и в первый день праздника, потому что цена проезда уменьшилась только на треть. Выбрались на второй и плыли полдня — за половинную цену: бог с нею, с этой коронацией, главное, надо попасть на храмовый праздник. Янг отдал за проезд тридцать пять долларов — двадцать за отца и пятнадцать за себя. На обратную дорогу осталось у него неполных девять долларов — на двоих! Но о том, как будут возвращаться назад, никто ничего не говорил, будто все сделается само собой.

…Янг обогнул густые скопления людей, которые придерживались земляческого принципа или кастового, через кого-то переступал, о чьи-то ноги спотыкался. Не уменьшилось народу и на пристани, пока он бегал за оркестром, бурливая и шумная масса людей заполнила не только набережную, но и деревянные причалы-пирсы и бетонные, что врезались далеко в море. Возле них стояли большие баркасы, хлопая парусами, большие и малые катера и даже океанский, похожий на белую гору или многоэтажный дом, теплоход-лайнер. Некоторые, не из племени хинду, кого не интересовал завтрашний храмовый праздник, уже грузились на баркасы и катера, уезжали на свои острова. Люди толпились, что-то обсуждая, либо сидели или лежали, дремали. Только не под кокосами: стукнет по голове орех, может убить. Кое-кто, разложив небольшой костерок, варил что-либо или жарил. Шныряли, ловко лавируя между людьми, лоточники, предлагали бетелеву жвачку, сандаловые палочки для окуривания богов, жареные орехи, пирожки и цукаты, всевозможные фрукты, овощи, деревянных божков, жертвенное молоко. Дым и чад, всякие запахи кружили голову. Особенно резко пахло чем-то кислым и пригорелым.

Янг с трудом пробрался под навес к своим. Десять старейших мужчин в их группе, в том числе староста Ганеш, дед Амос и Натачин отец, Амат, — женщин не было ни одной. А почему не выбрали в эту группу и Амару? Было бы хоть к кому-нибудь Янгу прислониться.

— Где ты болтаешься? — накинулся на него Амос. Амата не было видно, а Ганеш лежал, прикрыв лицо платком, болезненно стонал. — Садись возле отца и не давай ему выколупывать червей из ран. А то свяжем ему руки… Ты ведь не хочешь, чтоб ему связали руки? — голос старика стал ласково-сладким.

Нет, Янг не хотел этого.

«Добреньким прикидывается… А за что же он, все они мучают отца? Попробуй выдержи этот зуд… — Янг с ужасом смотрел на отцовы страдания, на то, как он с каким-то наслаждением и бешеной яростью раздирает болячки, рвет, полосует себя. — Мало им ран… Надо, видите ли, чтоб и черви были, чтоб больше всех поразить… Чтоб самого Вишну пробрало до печенок, когда будет видеть отцовы муки». Янг ругал себя: не надо было убегать отсюда, а сидеть с отцом. А то бросил все, захотелось, видишь ли, послушать музыку, повеселиться. И это ему веселиться? Ему, который потерял все в жизни?!

«К Раджу надо было податься, ему показать отца. Радж лучше бы позаботился о нем…»

— Папочка, не надо! Папочка, потерпи! — хватал отца за руки, не давал раздирать язвы, колупать их. А тот вырывался, мычал, точно немой, кусал покрытые струпьями губы, пытался покататься по земле, почесаться спиною о столб или стену. Хоть и ослабел он, но разве сравнишь силу взрослого с его силой? Вырываясь, отец несколько раз довольно крепко треснул сына — раз в ухо, раз по щеке, — глаз начал заплывать, опух. Янг молча плакал от обиды на отца, на Амоса, на весь свет…

— Да не хнычь ты! Такой большой парень, а хуже маленького. Надо, чтоб у отца был такой вид. Надо! — явился откуда-то и опустился на колени возле Янга Амат.

— Такой, да не такой… — недовольно бурчал Амос. — Уже не покажешь Хангово терпение и покорность. Наоборот получается — нетерпение. И бунт плоти, чувств! Кабы он хоть месяц постился, мучился, а то…