Перевозчик (СИ) - Осворт М. "athwart" - Страница 55

Обдумывая, как бы ему поскорее приступить ко взятому на себя поручению - изготовить достаточное количество списков чудесного произведения - Мичи, раз уж бродил по Библиотеке, решился сходить и по индексу, что был указан на обороте служившей закладкой карты. Миновав пару витков спирали, воспользовавшись лесенкой, что соединяла разные уровни, протиснувшись в узких сквозных проходах, он, наконец, оказался на нужном месте. Тупиковое ответвление одного из коридоров: высотою в два человеческих роста полки, сплошь заставленные пыльными рукописями, ни для кого уже долгие годы не представлявшими даже малейшего интереса. Как и предполагалось. Обозначенная в индексе полка находилась в самом низу. «Хорошо, не придется хотя бы тащиться за лестницей» - думал Мичи, склонившись и пытаясь при тусклом свете фонарика - обыкновенной свечи в обязательном, во избежание возгораний, защитном кожухе - разглядеть названия книг. Полка - Мичи улыбнулся подтверждению прежней своей догадки - была плотно заставлена старыми судовыми журналами; было их здесь никак не менее полной меры. Мало чем отличавшиеся друг от друга потрепанные тома относились, судя по виду, ко времени, когда Онди был еще совсем юным, едва старше Мичи - а до собственного его появления на свет оставалось лет едва ли не втрое больше, чем он до сих пор прожил. Что именно здесь могло вызвать интерес старика, оставалось полнейшей загадкой. Загадки, обыкновенно, вызывали у Мичи острое желание поскорее найти ответ, во всем разобраться - но труд, очевидно, его ожидал немалый. Предстояло подряд пролистать все четыре меры старых журналов - пока не отыщется тот, из какого взята страница. Если, конечно, она вообще имеет к ним отношение. Мичи вздохнул и начал с того, что стоял самым первым, слева. «Хамми», двухмачтовая торговая шхуна. Спущена на воду в Ооли, в год 815 от Конца. Списки команды; даты выхода в море и возвращения в порт приписки; курс, принятый на борт груз, имена вахтенных, глубина воды, сила и направление ветра, скорость судна - и пустые места, что отведены были под «заметки и наблюдения». Удачные плавания, без происшествий, вообще без каких-то особых событий. Год за годом. Списана и разобрана в году 879, как и положено. Все страницы на месте. Вообще, Мичи порою любил полистать судовые журналы; что-то было в них такое - простое, честное, настоящее. Пометки сухие, строгие, позволявшие разве что только предполагать стоявшие за ними риск и борьбу, удачу и невезение, крушения и надежды. Некоторые из этих бесстрастных, молчаливых свидетельств ложились порой в основу тех книг, что так его завораживали; путешествия, впрочем - те, о которых пишутся книги - выпадают не всякому кораблю. Многим ведь так и приходится всю дорогу сновать между Ооли и каким-нибудь, скажем, Граа. Туда - медную утварь, стекло, бумагу и ткани, обратно - масло плодов ошри, в пузатых бочонках; что же еще можно взять на Граа, чего бы в столице не было? Так протекала, похоже, и жизнь кораблей, журналы которых - все, что осталось после того, как, отслужив положенное, суда были разобраны на верфях Большого Ооли - теперь находились на этой полке, сданные на хранение: по совместительству Библиотека служила и городским архивом.

Мичи захлопнул книгу, чихнул от поднявшейся пыли и потянулся за следующей. «И что же я, собственно, здесь ищу? - думал он - Непонятно. Недостающую книгу? Шестадцатую, до меры? Но ведь это же только догадка... впрочем...» Шестнадцатая? Он задумался. Нет, едва ли. Было бы слишком просто. И пришлось бы еще допустить, что старик не просто заинтересовался напоследок какой-то ветошью, а, напротив - припрятал здесь что-то важное. Да и закладка его оказалась бы не случайным листком бумаги, а именно же подсказкой - намеренной, хоть и не явной. Действительно, лучшего места, чтобы припрятать книгу, представить-то невозможно. Желая проверить догадку, Мичи провел кончиками пальцев по пыльным корешкам судовых журналов, отсчитывая число; вытащил тот, что стоял по счету шестнадцатым.

Засыпая к рассвету, не вспомнив об ужине, даже за лати бежать поленившись, не будучи в силах расстаться хотя бы на панту с найденным здесь сокровищем - и верно, той самой, последней книгой, завершающей всю подборку - Мичи узнал об Онди гораздо больше, чем мог вообще надеяться. Он знал теперь все - или почти все - о годах его юности; понимал с очевидностью, как сложилась судьба его, проследив ее от истока. Знал и тайну, какую пронес через всю свою долгую жизнь старик - поначалу еще надеясь однажды воспользоваться, позднее - не встретив того, кому пожелал бы ее открыть, а в последние годы, похоже, и попросту потеряв интерес ко всему, кроме старой поэзии и течения облаков. Едва углубившись в знакомство с рукописью, Мичи исполнился было негодования на старика, умолчавшего о вещах столь важных - и прежде всего для него же, Мичи, представлявших особенный интерес. Речь ведь шла-то, в конце концов, о морских путешествиях, дальних странствиях, затерянных островах, сокровищах и таинственных происшествиях! Онди при всем желании не нашел бы слушателя благодарнее и внимательней, чем юный его воспитанник. Так с какой же стати он счел за лучшее всякий раз обходить стороной вопросы, занимательнее которых для Мичи не было ничего на свете? Только ближе к концу его рукописи, разрываясь по-прежнему между обидой и восхищением, Мичи стал хоть отчасти способен понять причины, что двигали стариком. Прежде, чем смог он найти в себе сил согласиться с решением Онди - полагавшего, видно, молчание выбором наилучшим - пришлось ему испытать немало уколов досады, весьма болезненных. Дело в том, что самим своим существованием рукопись эта была обязана лишь тому обстоятельству, что Онди - имевшему, как выяснялось, много чего сказать - поговорить было, собственно, не с кем. Канва событий, мало в чем уступавшая столь обожаемым Мичи рассказам о дальних странствиях, самому старику представлялась делом второстепенным; гораздо важнее была ему суть и значение некоторых переживаний, с которыми довелось ему соприкоснуться - и в этом, уж так сложилось, найти себе подходящего собеседника Онди едва ли и вовсе надеялся. Что же было Мичи всего обидней, так это само нежелание старика открыться ему, довериться, поведать свою историю - и все по единственной лишь причине: Мичи казался ему, очевидно, совсем ребенком - толковым, сообразительным, подающим надежды, но, в силу возраста, неспособным еще к пониманию тех вещей, в которых и сам-то Онди, за долгие годы, не смог разобраться полностью. Мичи дочитывал рукопись - и не мог уже обвинять старика за его молчание: слишком все было сложным, о слишком уж странных переживаниях повествовал он. События собственной юности представлялись, похоже, Онди нелегким бременем - и взвалить его на чужие плечи он попросту не решался. Соприкоснувшись с тайной - и целую жизнь посвятив попыткам ее осмысления - Онди не был уверен, что мир вообще был готов услышать те вещи, о которых он так долго он размышлял и молчал. Покидать же мир, навсегда забирая секрет с собой, старику представлялось в какой-то мере несправедливым: по его убеждению, никогда и ничто в мироздании не происходит случайно, потому и любое знание, всякая истина - с тех пор, как однажды явили себя восприятию и разумению - непременно должны были стать неотъемлемой частью всеобщего бытия, и препятствовать этому означало противиться ходу вещей, самовольно встревать в пути и течения вечности. Онди поставлен был перед выбором сложным - будучи посвященным в тайну, не знал он, однако, должно ли открывать ее: подходит ли время, благоприятны ли обстоятельства; собственные наблюдения всякий раз убеждали его в обратном. Решение, принятое в итоге, оказалось отчасти понятным уже и Мичи, кое-как одолевшему, все же, первоначальную свою горькую обиду на старика. Рассмотрев дело со всех сторон, он нашел, что - вполне вероятно - и сам поступил бы подобным образом: выразил бы себя с предельными ясностью и полнотой, и доверил судьбе решать, чему и когда случаться. Онди - теперь уже Мичи мог это оценить - поступил безупречно: оставил свое свидетельство, да и в таком еще месте - правильном, подходящем - где ничто не грозило странным его запискам, покуда стоит еще славный Ооли. Сделал даже и больше: оставляя последний ход за самой судьбой, отыскал в себе все же решимости сделать намек, подсказку, своеобразный ключик - облегчая тому, что должно быть найдено, возможность все-таки отыскаться. И за что теперь Мичи был благодарен ему разве только что не до слез, понимая вполне уже ясно всю тяжесть душевной его борьбы - а раздумывал и сомневался Онди, похоже, едва ли не до последнего - что вручил он свой ключ не кому попало, а все же ему, Мичи; уповал, вероятно, на внимательность, любопытство, какие в нем сам же, прежде всего, и взращивал: книга за книгой и день за днем.