Перевозчик (СИ) - Осворт М. "athwart" - Страница 54

Мичи, задыхаясь от смеха - который изо всех сил пытался сдержать - кивками и жестами дал старику понять, что смертоубийство пока откладывается, и тот может продолжить свои постылые нравоучения.

- Это хорошо. Так я успею, пожалуй, произнести напоследок слова, какие считаю важными. Слушай. Жизнь... Она кажется стоящей штукой ровно лишь до тех пор, пока тебе есть еще, чего ждать. Сейчас тебе, вероятней всего, представляется, что твоя жизнь только из бесконечного ожидания и состоит. Только и слышишь: вырастешь - поймешь. Завершишь свою первую меру - тогда уж и примем в гильдию. Станешь совершеннолетним - будешь дуть себе ойу, сколько в тебя полезет. Дорастешь - оценишь все эти книги. Пробьется, мол, борода - станешь с девчонками кувыркаться. И трубку курить - тогда же, никак не раньше. Одно и то же со всех сторон. Почему не сегодня? Издевательство и скукотища! Но ты уж поверь старику - это самое прекрасное время в твоей жизни. И прекрасным его делает не что иное, как само ожидание. Или же, если быть точным, совокупный объем всего тебе только лишь предстоящего. Вот это чувство, что вся жизнь впереди, что есть столько всего - такого, что хочется непременно попробовать и отведать, как только эти угрюмые старикашки отвернутся - ведь в нем-то же вся и суть! Первый раз, Мичи - он-то и самый сладкий. И бывает он только раз - вот что самое отвратительное. Ну, второй раз тоже вполне ничего. Даже восьмой еще не так плох. Бывает и шестнадцатый, который лучше, чем первый. А вот двести пятьдесят шестой уже так себе. Нет этой, знаешь ли, свежести. Новизны впечатлений. Перестает - в общем и целом - цеплять, заводить, и прочее. Вначале-то разрываешься - хочется и того, и этого, и желательно сразу - а потом уже только ищешь такое, от чего хотя бы не слишком тошнит. И даже тогда - я, конечно, не настолько глуп, чтобы думать, что ты мне поверишь, но все же - даже тогда иногда остается что-то, чего желаешь еще, и ждешь. Только это и делает жизнь хоть насколько-то, знаешь, сравнительно сносной. Вот, и сейчас. Тебе бы и в голову не пришло, что в этой отжившей свое куче хлама еще теплится какая-никакая надежда, а однако же: я вот сижу и жду, когда ты уже, наконец, соизволишь оставить меня в покое. Предвкушаю, как закрыв за тобою дверь, мирно предамся отдохновению, вкушая чудесные плоды поэтической нивы восточных земель. И это, прошу заметить, единственное, что еще наполняет мое сердце тихим, неизъяснимым ликованием.

Мичи, и верно, знал за собой эту склонность к нетерпеливости: сгорающий от любопытства, страстно желающий узнать все на свете прямо сегодня, поначалу он страстно спорил с Онди, и обижался даже, когда тот сообщал ему осторожно, что та или эта книга не вполне соответствует его возрасту, и было бы лучше отложить знакомство с ней на несколько лет - а лучше бы и на меру. Пренебрегая советом старика, Мичи всякий раз обнаруживал, что действительно не может извлечь из подобного чтения никакого для себя проку: в большинстве случаев ему было просто скучно. Не желая признать поражения, он, бывало, терпеливо домучивал книгу до самого конца - пока не нашел в себе мужества признать, что старик говорит дело, а вовсе не желает спрятать от него все самое интересное. С тех пор, считая свой возраст недостатком серьезным, но преходящим, он привык доверять суждению Онди - а позднее и некоторых других самадо, общее мнение которых по вопросу «еще рано или уже пора?» обыкновенно сводилось к мысли о том, что нет никакой случайности в том, что некоторые переживания становятся доступны человеку лишь только по завершении первой меры: так уж здесь все устроено.

Покидая келью Вибунду, преисполнившегося по этому поводу весьма убедительного облегчения, Мичи еще слышал сквозь дверь последние раскаты его ворчания:

- И даже не вздумай возвращаться сюда с очередной гадостью, которую обнаружишь в залежах старого барахольщика!

Назначение обнаруженных в сундуке предметов было теперь понятно. Котта, вайгни и джуми были предназначены для приготовления ойи: ступка с пестиком, мисочка для смешивания компонентов - йими, сангали, иду и нишри, что содержались в плотно закрытых коробочках, и сосуд с длинной ручкой, в котором ойа четырежды доводилась до кипения на жаровне. Соединенные между собой толстые медные пластины, действительно, этой самой жаровней, именуемой буртха, и оказались. Маленькая сковородка на круглых ножках служила поддоном для угольков, а большая, наполненная песком, размещалась поверх жаровни. Все эти приспособления, столь плотно уложенные, выдержанные в едином стиле, составляли, как объяснил Вибунду, походный набор ойадо: все необходимое для полноценного действа, готовое к переноске и позволяющее приготовить настоящую ойу в любом месте. Даже запас угля и песок были предусмотрительно включены. Перед тем, как бережно уложить все обратно, в резную коробку, Мичи еще раз осмотрел каждый предмет, любуясь мастерством исполнения. Мысль о том, что ему еще предстоит использовать это по назначению, в самом деле - Мичи охотно признал правоту старого ворчуна - наполняла сердце неизъяснимым трепетом.

Наутро, вволю наплескавшись в купальне, Мичи как следует подкрепился - теперь, после знакомства с «Простой хорошей едой», привычная трапеза обретала особый смысл, так что Мичи решил повнимательней относиться к знакомым блюдам, разбирая, запоминая вкус, пытаясь даже и отгадать, что, да как, да из чего было приготовлено - чтобы позже сверить предположения с поваренной книгой Онди. Читать ее подряд показалось ему не так занимательно, как знакомиться с рецептами - щедро сдобренными философскими отступлениями старика - по одному в раз, сопоставляя с первоисточником свои наблюдения.

Иканава-самадо появился в Библиотеке сразу же после завтрака. «Вараготи» он знал: читал в свое время, случайно наткнувшись на эту, мало кому известную, книгу где-то в недрах Библиотеки; проникся тогда, казалось, не меньше Мичи - но за житейскими хлопотами первоначальный восторг как-то подрастерялся, так что - если бы не Мичи, с таким восторгом ему говоривший о «Вараготи» - едва ли о ней бы теперь и вспомнил. Книгу он, впрочем, по старой памяти обнаружил довольно быстро - хоть та и стояла, всеми забытая, на одной из бесчисленных полок с неразобранными еще рукописями, только лишь ожидавшими своей очереди на внесение в полный библиотечный перечень; здесь легко бы могла она затеряться навечно. Держа «Вараготи» в руках, Мичи немедленно отправился в контору Библиотеки, где собственноручно и внес запись, с указанием точного индекса, и в Большой Перечень, и в список книг, относящихся к общественному устройству, и - нарушив порядок ради правого дела - в разделы, посвященные древней истории, философии, и к тому ряду книг, что повествуют о нравах и обыкновениях дальних земель. Добавил он «Вараготи» и в список новинок, что лежал в Библиотеке на самом виду и пользовался среди заядлых читателей неизменным заслуженным интересом.

Сложность - и основная причина, по которой столь славная книга оказалась погребена в бездонных запасниках Библиотеки - заключалась в том, что определить принадлежность ее к разделу, тому или этому, представлялось несколько затруднительным. Будучи целиком и полностью вымышленной, она - если точно следовать принятым правилам - не могла относиться к тем спискам, в которые Мичи, на собственный страх и риск, записал ее - позволив себе, возможно, отношение слишком вольное. Даже и в поэтический ряд «Вараготи», написанная великолепной прозой, не вписывалась никак - хотя именно здесь ее иносказательность, отвлеченность, оторванность от действительности могли бы скорее служить достоинством. Старые, известные рамки были ей слишком тесны - но, оставаясь пока в своем роде вполне единственной, не могла она положить и начала разделу новому: представленный только одной лишь книгой, раздел этот, по привычной самадо мерке, любому казался бы делом странным. Мичи вписал индекс на внутреннюю сторону книжной обложки, отнес «Вараготи» на полку и выставил так, чтобы всякий нашел ее без труда. Самое важное было сделано.